Во время этих бесед ко мне обращались со множеством вопросов, интересовавших в то время народ: что это за люди, которые поднялись на такое небывалое дело, как свержение царя? Зачем две революции, разве не довольно одной, чтобы кончить войну и дать землю? Больше всего интересовались Лениным, его жизнью, работой, замыслами на будущее.
Я рассказывал все, что сам знал: теперь мне понятно, насколько упрощенно отвечал я на некоторые вопросы, как часто желаемое выдавал за действительное; тогда мне, как многим, казалось, что победа социализма во всем мире совсем близка, потому что народы скоро поймут, где правда, и господам придет конец...
Но в стране разгорелось пламя гражданской войны, и я оказался одним из тех, кто должен был идти защищать добытую народом власть.
Как только я узнал о призыве В. И. Ленина: "Все силы рабочих и крестьян, все силы Советской республики должны быть напряжены, чтобы отразить нашествие Деникина и победить его, не останавливая победного наступления Красной Армии на Урал и Сибирь", мое решение было принято.
Мать плакала: мы уже потеряли двух сыновей, пусть теперь повоюют те, кто не нюхал еще пороха. Сестры, помогая матери, плакали еще усердней. Отец лежал больной на лавке, молчал и лишь временами тяжело вздыхал. Наконец он сказал:
- Перестаньте плакать. Санька воевал четыре года, и ничего с ним не случилось, бог даст, не случится и на этот раз. Дом мы почти обстроили, Михаил у нас уже стал большой... Не терзайте Санькино сердце, ему и так не легко!
Обращаясь ко мне, он сказал еще:
- Ты, сын, решил правильно. Если за царя пришлось воевать, то кто же Советскую власть защищать будет, как не мы?
После этого он снова замолчал.
Распрощавшись с родными и знакомыми, мы с одним из моих друзей детства, Николаем Редковым, направились в Шуйский военкомат.
Службу в Красной Армии я начал с 1919 года красноармейцем, потом командовал взводом, эскадроном, а в боях с белополяками в 1920 году командовал уже полком и отдельной Башкирской кавалерийской бригадой.
Если издавна вошло в поговорку: "Плох тот солдат, который не надеется стать генералом", то в царской армии то была лишь сказка. При Советской власти, в Красной Армии, эта поговорка стала реальной возможностью.
За время гражданской войны видано и пережито было много, но, к сожалению, никаких записей я не вел, и многое теперь забылось. Забылись и имена многих отважных, прекрасных, преданных нашему общему делу людей, с которыми пришлось тогда, вместе воевать. Расскажу лишь самые характерные из тех эпизодов, которые сохранились в моей памяти.
Это было в августе 1919 года. Деникинцы наступали на Киев с юга и востока, а петлюровцы - с юго-запада и запада. Кавалерийский эскадрон Крепостного Киевского полка, в котором я находился, оборонял подступы к Киеву со стороны станции Бровары. Сначала мы вели бой спешенными, потом получили приказ атаковать залегшего перед нами противника в конном строю, и, несмотря на то что наш эскадрон был малочисленным, а приказ противоречил логике ведения боя, мы атаковали, да еще так удачно, что захватили позиции деникинцев и взяли пленных.
В этом бою моего коня прострелили двумя пулями. Вместе с ним и я упал в канаву, где нашел белогвардейца, которого мой конь, падая, чуть не придавил; он тут же сдался. Лишившись коня, я снял седло, положил его на плечи пленному и приказал ему идти в указанном мною направлении. В то время потеря коня, да еще и седла, считалась для кавалериста большим несчастьем. Запасных коней и седел не было, и потому это нередко кончалось тем, что кавалериста отправляли в пехоту. Но в этом бою у нас выбыло из строя людей больше, чем лошадей, а потому к вечеру я получил другого коня, и еще лучше.
На другой день я был послан для связи с соседом. Поскольку я уже имел немалый боевой опыт, то понял цену выражения командира, когда он сказал: "Сосед должен находиться вон в том лесу или на его опушке".
Спокойно преодолев поле, я к лесу подходил с большой осторожностью. Когда вошел в него, то вскоре услыхал песенку и, остановясь, нашел глазами того, кто ее пел. Это был человек в гражданской одежде, с винтовкой за плечами, с большим красным бантом на груди. На мой вопрос, где находится наша ближайшая пехота, он ответил: "Иди по опушке, там увидишь".
Проехав еще с полверсты, я увидел человек 25-30 пеших Они кричали и крепко ругались. Винтовки у них были за плечами, казалось, они собираются куда-то идти и о чем-то не могут сговориться. Приблизившись, я различил слова: "А что ты нам сделаешь? Пошел ты... Без тебя обойдемся..."
Не доходя до них шагов тридцать, я спросил: "Вы такого-то полка?" Получил дружный утвердительный ответ. Последовал и встречный вопрос: "А тебе что надо?" Не отвечая на вопрос, я спросил: "Кто из вас командир?" Ответил тот, кому группа возражала и угрожала. Он стоял в центре толпы и попытался подойти ко мне, но несколько человек его грубо удержали. Подозрение, возбужденное отдельными услышанными фразами, заставило меня приготовиться ко всему. Это было не лишним: ко мне подошел один из наиболее "активных", взял лошадь за уздечку и предложил сойти. Все стало ясно. Взмахнув клинком, я категорически приказал: "А ну, оставь коня!" Крикун увернулся от удара, а я поскакал по опушке. Мне несколько раз выстрелили вслед.
Наутро мы узнали, что от левого соседа, находящегося в лесу, взвод пехоты перешел к белым, убив своего командира. После этой новости стало совсем понятно, что меня ожидало, если бы я слез с лошади.
В те годы в Красную Армию проникали порой анархические, полууголовные, а то и прямо бандитские элементы, причинявшие много зла.
Когда мы отходили к Чернигову, в нашем эскадроне было много молодых рабочих, добровольно пришедших в армию, ранее в ней не служивших. Они были готовы умереть за наше общее дело, но не умели как следует стрелять, рубить, ездить на коне, о строе и боевых порядках конницы имели смутное, представление.
Командир эскадрона и политрук были людьми исключительной преданности делу революции; любое затишье между боями они стремились использовать, чтобы научить своих подчиненных самому необходимому.
Однажды командир эскадрона проводил с нами занятия. Оказавшись во время перерыва вместе с командиром в стороне от других, я сказал ему, что обучать лучше не так, как обучает он, а как написано в кавалерийском уставе. Командир выслушал меня внимательно и сказал: "Я в коннице не служил, устава конного не знаю. Попробуй позанимайся сам - я посмотрю, как у тебя получится".
Занятие провел я. Командир пристально следил за мной и по окончании сказал: "Учил хорошо, впредь по конному делу заниматься будешь ты, а стрелковое дело я возьму на себя". Вечером он подозвал меня к себе и тихо спросил: "Слушай, да ты не из этих ли, не из бывших?" Получив отрицательный ответ, он успокоился.
