Старшие, напротив, не хотели ничего запирать из привычки. Мы всегда держали открытыми наши квартиры, и мы будем поступать и дальше так, даже если у нас украдут все.
Все были единодушны во мнении, что недоверие унижает. Так торговый центр на Одеонплац остался открыт, он не охранялся даже ночью, потому что никто не мог решиться взять на себя презренную функцию сторожа. Я буду подглядывать за своим ближним? И тем самым подозревать его в воровстве?
Вывели формулу: Кто подозревает другого в воровстве — сам вор.
Дифирамбная передовая статья, указывавшая на моральное здоровье граждан, отказывавшихся запирать двери, читалась публично с большим одобрением: «…Может быть, шпионить с поднятым воротником в темном углу торгового центра на Одеонплац наподобие грязного детектива из бульварных романов девятнадцатого века — хуже преступления, которое совершается».
Передовая ссылалась на силу морали, которая переборет преступление. Убежденности авторов статьи не мешало то, что отныне каждую третью ночь мясной прилавок торгового центра на Одеонплац исправно освобождался от содержимого. Эти люди рассуждали беспечно: ну что нам может это причинить? Мы достаточно богаты, чтобы каждый день наполнять этот дурацкий мясной ларь. Пусть вор подавится колбасами и кусками мяса. Мы только улыбнемся. Мы не позволим себя провоцировать. Он вынужден будет однажды прекратить все свои проделки, потому что не происходит того, на что он рассчитывал. А если он не перестанет? Тогда он именно не перестанет. Как уже говорилось, мы в состоянии вновь наполнять разграбленные мясные лари.
Душевное спокойствие горожан было сотрясено, когда программист фруктового магазина на Хаупт-аллее объявил, что в течение ночи были сожраны все бананы, а также почти все земляные, грецкие и лесные орехи. Банановая кожура и ореховая скорлупа засорили пол и являли собой, как писали газеты, причину несчастных случаев, особенно для старых и дряхлых граждан.
После этого можно было ожидать учащения краж. Собрание городских управителей дискутировало о том, можно ли и дальше, несмотря на новые происшествия, держать двери открытыми. Большинство стояло на том, что непозволительно давать себя провоцировать повторением краж и расширением географии ограблений. Совершенно ясно, нас хотят спровоцировать. Хотят поставить под сомнение нашу моральную целостность. Мы не клюнем на это.
Некоторые полагали, что нужно по крайней мере временно запирать все до тех пор, пока не докопаются до корней преступления. Временное замыкание дверей надо рассматривать как переходный период, необходимый, чтобы мы вернулись к нашему нынешнему состоянию. Но такое мнение не возымело действия, так как многие из жителей попросту заявили, что они не могут до такой степени преодолеть самих себя, чтобы запирать квартиры.
Следующей ночью были лишены своего содержимого не только мясной прилавок в торговом центре на Одеон-плац, но и на площади Гармонии, а в зоомагазине исчез корм для птиц и во фруктовой лавке все бананы и орехи.
На это последовало компромиссное предложение: запирать по крайней мере эти полюбившиеся грабителям торговые пункты, однако выяснилось, что запереть их невозможно, как, впрочем, вообще какой-нибудь дом или квартиру в этом городе. Таким образом, дискуссия велась лишь абстрактно, чисто гипотетически — еще одно доказательство, по утверждению передовой статьи, нравственной невинности горожан.
Чтобы заполучить слесарей для упомянутых магазинов, обратились в городской Музей, нанятого механика призвали очистить от ржавчины музейные приспособления для запирания дверей и изучить принципы их действия.
Когда кое-кто из горожан стал обнаруживать исчезновение связок бананов на своих балконах, куда они их выставляли для облучения солнцем, когда очищения мясных прилавков превратились в норму, общественное мнение воззвало к немедленным действиям. Возбуждение, дотоле носившее характер нервозности и скрытого недовольства, переросло в ярость.
«Немедленно вмешаться!» — требовали группы на площадях, улицах и в пивных.
Никто не знал, с чего нужно приступать к делу, потому что разучились искать преступников, поэтому организовали группу по расследованию происшествий, которую возглавил Абель Клагенфурт, признавшийся одному из друзей, что он когда-то много лет назад читал уголовный роман. Сам же он чувствовал себя неуверенно, не в своей тарелке, он ни в коем случае не собирался словно шпик с поднятым воротником из девятнадцатого столетия выслеживать преступника на Одеонплац.
Мучаясь до головной боли, он старался придумать трюк для того, чтобы перехитрить бандита. Он вспоминал, что читал где-то: грабители удосуживаются оставлять следы. Так Клагенфурт пришел к идее купить своей жене в торговом центре стиральный порошок; он постарался последним покинуть торговый зал, нарочно повредил коробку и выпустил струю порошка на каменные плитки, он ни в коем случае не хотел посеять недоверие среди горожан. Если он найдет преступника, все пройдет как по маслу, но если нет, никто не должен почувствовать, что за ним следят, и потому обидеться. Он запер помещение торгового центра ключом XV столетия и ждал на следующее утро следов на плитках.
Мясной ларь хотя и был опустошен, кругом валялись кости, однако до стирального порошка никто не дотронулся.
Абель Клагенфурт признался, что его криминалистических способностей не хватило, с жалкой миной рассматривал он обглоданные кости, с ужасом слушал рассказ о том, что зоомагазин тоже был открыт взломщиками, вентиляционный короб в нем свисал клочьями, корм для животных был сожран, змеи в террариумах обглоданы до скелета, а от декоративных рыб остались лишь остовы. В заключение ему сообщили о разбитом балконном стекле и разграбленной кухне.
Жильцы слышали шум, но от страха не решились поспешить в кухню. Для нас было бы мучением застигнуть кого-нибудь из горожан на месте преступления. Мы бы сгорели от стыда. На оконном стекле остались капли крови. Это было воспринято с ужасом, но никто не додумался исследовать их.
Абель Клагенфурт поддержал ходатайство нескольких граждан, но показать свои руки захотели все без исключения, разумеется добровольно, и жители города демонстрировали друг другу свои конечности, но не нашлось ни одной порезанной или пораненной руки.
Отчитывавшийся в своей деятельности Абель Клагенфурт говорил жалобным тоном. Он с волнением изобразил свои акции, рассказал о комплексах, которыми он заплатил за это, и как символ ужаснейшего впечатления охарактеризовал вид рыбных остовов и змеиных скелетов на полу зоомагазина. Здесь с ним случился обморок. Присутствовавшие поспешили к нему, чтобы поставить его на ноги. Его приветствовали как героя. Все газеты подчеркивали: не существует ни малейшего сомнения, что однажды Абель Клагенфурт, несмотря на высокое нравственное напряжение, раскроет причину преступления.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
