До восхода солнца перемещался Атрид от одного греческого стана к другому вдоль побережья, вновь и вновь переживая рассказ Агамемнона о пустых городах, безлюдных крестьянских полях, заброшенных гаванях, о судах без команды, качающихся на якоре у берегов Марафона, Эритреи, Халкиды, Авлиды, Гермионы, Тиринфа, Гелоса и дюжины других приморских городов. Слушал, как предводитель повествует притихшим ахейцам, аргивянам, критянам, итакийцам, лакедемонцам, калиднийцам, вупрасийцам, дулихийцам, пилосцам, пиразийцам, спартанцам, мессеисянам, фракийцам, окалеянам — всем без исключения союзникам с материковой Греции, скалистых островов и самого Пелопоннеса о том, что их земли стали необитаемы, жилища — покинуты людьми, словно по воле богов: пища гниет на столах, смятые как попало одежды оставлены на ложах, теплая вода ванн и бассейнов зарастает водорослями, клинки ржавеют без ножен. Глубоким, могучим, раскатистым голосом пространнодержавный Атрид описывал корабли на волнах, с парусами — не убранными, полными ветра, но разорванными в клочья (хотя, по его словам, небосвод был ясен и море вело себя на диво прилично в течение целого месяца плавания); руки рабов не касались опущенных весел на полногрудых афинских судах, нагруженных товарами под завязку; гигантские ялики из Персии осиротели без своих неповоротливых матросов и совершенно никчемных воинов; изящные египетские красавцы замерли у причалов, словно забыв о пшенице, которую собирались везти на родную землю.
— В мире не осталось ни мужчин, ни женщин, ни детей! — неизменно восклицал Агамемнон в каждой ахейской ставке. — Только мы и подлые троянцы. Стоило нам обратиться спинами к олимпийцам, хуже того, обратить против них свои сердца и руки, как боги похитили нашу надежду — наших жен, родных, отцов и рабов.
— Они все умерли? — непременно вскрикивал кто-нибудь в каждом лагере, заглушая страдальческие вопли товарищей.
И ночь исполнялась горестными стенаниями. Пространнодержавный поднимал руки, прося тишины, и выдерживал жуткую паузу.
— Следов борьбы не обнаружено, — наконец изрекал он. — Никакой крови. Никаких разлагающихся трупов, брошенных на потеху собакам и птицам.
И всякий раз, под любым шатром, доблестные соратники царя — матросы, охрана, простые солдаты и предводители, сопровождавшие Агамемнона в плавании, — отдельно беседовали по душам с товарищами по рангу. К рассвету каждый на берегу внял ужасающей вести, и парализующий страх уступил место бессильной ярости.
Вся эта история отлично играла на руку братьям Атридам, втайне желавшим не только возобновить осаду Трои, но и свергнуть самозваного диктатора, быстроногого Ахиллеса. Менелай потирал руки, предвкушая, как через пару дней, если не часов, Агамемнон вернет себе законное место главнокомандующего.
К утру, когда царь закончил дежурный обход лагерей, прославленные военачальники — Диомед, Большой Аякс Теламонид, рыдавший, как дитя, услышав об исчезновении людей с милого Саламина, Одиссей, Идоменей, Малый Аякс, разбитое сердце которого обливалось кровью, разделяя горести земляков-локров, и даже словоохотливый Нестор — разошлись по своим шатрам, чтобы забыться коротким, тревожным сном.
— Теперь выкладывай новости об этой треклятой битве с бессмертными, — сказал Агамемнон Менелаю, оставшись с ним наедине в центральной ставке лакедемонцев, окруженной верными полководцами, охраной и копьеборцами — разумеется, те стояли на почтительном расстоянии, дабы никто не подслушал частной беседы повелителей.
Рыжеволосый Атрид рассказал обо всем: о постыдных ежедневных сражениях между магией моравеков и божественным оружием олимпийцев, о поединках, унесших жизнь Приамида и некоторых героев помельче с троянской и ахейской стороны, и о вчерашнем погребальном обряде. Агамемнон и сам мог видеть восходящий дым от костра и пламя над илионской стеной, исчезнувшие всего час назад.
— Тем лучше, — произнес пространнодержавный, вонзая сильные белые зубы в молочного поросенка, зажаренного на завтрак. — Обидно только, что Аполлон прикончил Париса… Мне не досталось.
Менелай рассмеялся, отрезал себе ножку, запил ее вином и поведал о первой супруге покойного, Эноне, явившейся ниоткуда, чтобы шагнуть в шумное пламя.
Бывший главнокомандующий расхохотался.
— Жаль, что на ее месте не оказалась твоя сучка Елена!
Младший брат кивнул, но сердце при звуках знакомого имени болезненно подскочило в груди. Потом изложил бредовые обвинения Эноны в адрес Филоктета, якобы убившего Приамида, живописал всколыхнувшую весь город ярость, из-за которой данайцам пришлось поспешно ретироваться.
Агамемнон шлепнул себя по колену.
— Превосходно! Это была предпоследняя капля. В течение суток я сумею растормошить недовольных ахейцев, поднять их на дело. Еще до исхода недели Троянская война вспыхнет с новой силой, брат. Клянусь землей и камнями на могиле нашего отца.
— Но боги… — заикнулся рыжеволосый.
— Боги богами, — с нерушимой уверенностью в голосе оборвал его брат. — Зевс, как всегда, будет сохранять нейтралитет, кое-кто станет помогать этим хнычущим, обреченным троянцам, большинство поддержит нашу сторону. Только на сей раз мы закончим работу, за которую взялись. Недели за три от Илиона не останется камня на камне, лишь пепел и кости.
Менелай опять кивнул. Конечно, ему было интересно узнать, как Агамемнон собирается восстановить мир с Олимпом и низложить непобедимого Ахиллеса, но сердце жгла иная забота.
— Я видел Елену, — промолвил он, чуть заметно споткнувшись на имени бывшей супруги. — Еще бы пару секунд, и я бы ее убил.
Старший Атрид утер лоснящиеся губы, сделал глоток из серебряной чаши и выгнул бровь, показывая, что внимательно слушает.
Обманутый муж поведал о своих твердых намерениях, о подвернувшейся возможности, наконец, о том, как все пошло прахом, когда внезапно явилась Энона и обратила гнев троянцев на головы почетных ахейских гостей.
— Нам еще повезло уйти живыми из города, — в который раз прибавил он.
Агамемнон прищурился на далекие стены. Где-то завыла сирена, установленная моравеками; над городом взвился реактивный снаряд и устремился к невидимой олимпийской цели. Защитное поле над греческой ставкой напряженно загудело.
— Если хочешь порешить Елену, — изрек умудренный опытом Атрид, — сделай это сегодня. Теперь же. Утром.
— Этим утром? — Менелай провел языком по губам. Даже перемазанные свиным жиром, они все равно оказались сухими.
— Этим утром, — повторил бывший и будущий предводитель данайских армий, собравшихся у стен священного Илиона. — Через день или два мы нагоним такого страху, что презренные троянцы снова запрут свои долбаные Скейские ворота.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
