— Впереди людоеды. Здесь им не место.
— Какие еще людоеды? — Маклай большую часть времени молчал, но если уж начинал говорить, никому не давал слова вставить. — Ты что несешь, манисов лекарь?!
— Натуральные людоеды. — Кряхтя, Курганник поднялся с земли и начал отряхиваться.
«Лишь бы не обиделся, — подумал Артур, водился за коновалом такой грешок, — а то убежит, ищи его потом». Но Курганник пока не думал обижаться.
— Это, Маклай, такая дрянь, что тебе и во сне не снилось. Даже когда ты с Елашей обжимался. Они в Донной пустыне живутnote 5. Жрут, понимаешь, всех, кто в гости приходит, а иногда и друг дружку. Это такая пакость, голыми руками бы мочил. Мы там с дружбаном бродили по своим делам. Страшное место, гиблое. А тут эти: налетели, дружбана сразу ножом своим из плавника катрана прирезали, что твою свинью, а меня решили позже схарчить. Валяюсь, по рукам-ногам связанный, смотрю, как дружбана на куски разделали и жарят. — Курганник позеленел. — Жду, когда моя очередь настанет, совсем простился с жизнью…
— И что? — не выдержал Паш.
— Что-что, сожрали его, не видишь разве? — заржал кто-то за спиной Артура.
Курганник все-таки обиделся:
— Это ты меня сейчас дерьмом назвал, да, Щуплый? Ты прямо скажи. Не бойся.
— Да ты что! — Щуплый вышел вперед, заискивающе улыбнулся, замахал рахитичными ручками. — И в мыслях не было! Это я над Пашем…
— Ладно. Будем считать, ты правду говоришь. В общем, жду я своей очереди. А эти суки уже чавкают, дружбановы косточки обсасывают…
— Так как ты выкрутился-то? — Паш аж подпрыгнул.
— Так и выкрутился. Обыскали меня плохо. Веревки разрезал и убежал. Отомстить за дружбана — и то не отомстил.
Стало тихо. Маклай сопел: он исчерпал весь запас слов, поэтому обошелся жестами: огладил трофейный автомат. Несмотря на косоглазие, Маклай был отменным стрелком, лучшим на ферме после хозяина.
— Люди, нам бы от погони уйти, — тихо напомнил Артур. — Побыстрее в Москву попасть. Обойдем кочевников стороной. Хотя я не понимаю: откуда они взялись?
— Откуда бы ни взялись, — Курганник смотрел поверх голов, — а я их обходить не намерен. Один пойду, если надо. Сдохну, но с собой хоть кого прихвачу… Ты, Артурка, не представляешь, как воняет жареная человечина.
Артур огляделся в поисках поддержки и понял: наплевав на здравый смысл, его отряд пойдет мстить за неведомого друга Курганника. И даже если это не людоеды, а совсем другое племя, — перестреляют всех до единого или сами полягут.
— А ты, — Курганник ткнул пальцем в Артура, — если хочешь, оставайся. Мы потом за тобой вернемся.
— Все пойдем, — буркнул Артур. — Но это глупость, так и знайте. Надо хоть поближе подъехать, может, они и не людоеды.
— Поближе надо, — согласился Курганник. — Издалека стрелять неудобно, не попадем еще. Гранаты есть у нас?
* * *
Ыыхр вознес полуденную хвалу всем богам по очереди: жаркому Ярю, громовому Перу, обильногрудой Ши и прочим, поменьше. Племя простерлось ниц, моля богов о добыче, — с тех пор как черные люди без лиц, говорящие на чужом наречии, на своих гремящих повозках вторглись во владение Ыыхра и племени пришлось бежать из пустыни, много дней они жили впроголодь. Стариков уже подъели, бесплодных баб и хилых детей — тоже. Настала пора жеребьевки. Сегодня же ночью кто-то отдаст свою плоть роду, чтобы у остальных были силы продолжить движение.
Сегодня ночью будет праздник: сперва все выпьют немного настойки кактуса-мамми, захмелеют и споют священные песни, потом Ыыхр вытряхнет из мешочка, что всегда на поясе, камни: все серые и только один — белый. Камни пересчитают, сложат в кувшин с широким горлом, и каждый, кто выше бедра вождя, будет тянуть жребий. Тот, кому выпадет белый, проведет оставшееся время так, как пожелает, с лучшими мужчинами и женщинами поселка, в неге и ласках. А в тот момент, когда духи тьмы покинут Пустошь, уступая место духам рассвета, с первыми лучами Яря Ыыхр своим мечом отсечет голову счастливцу. Потому что высшее блаженство — погибнуть во благо рода.
Иногда Ыыхр жалел, что не может отдать свою плоть, накормить страждущих: племя без вождя обречено на смерть.
К Ыыхру подошел его старший сын, Угр. Вождь невольно залюбовался парнем: смуглое тело его блестело в свете Яря, волосы торчали во все стороны, как ветви дерева, в носу он с гордостью носил кость врага, убитого еще дома, на родных землях. Угр преклонил колени, иссушенный Ярем, но сильный, как ураган, быстрый, как панцирный волк, и опасный, как сама смерть.
— Отец мой Ыыхр! — Он простерся, ниц и коснулся обеими ладонями земли. — Позволь мне на исходе ночи отдать себя роду!
Ыыхр почувствовал, как слезы подступают к глазам. Растроганный благородным жестом сына, он тоже преклонил колени и коснулся ладонями земли в знак почтения, но слова его шли не от чувств, а от разума:
— Сын мой Угр! Нет сильнее тебя в племени! Нет бойца лучше! Так пусть боги решат, лишится ли племя тебя сегодня или в другой раз!
Вождя взволновал поступок Угра, но он медлил спросить, почему сын так решил. Ыыхр поднялся, поднялся и Угр. Вождь проследил за его взглядом и все понял: у костра, окруженного шатрами племени, над котлом со скудным варевом склонилась прекрасная Аан, дочь Ыыхра и сестра Угра, только вступившая в пору невест. Это ее хотел уберечь от воли богов Угр. Ыыхр с юности руководил племенем, а до того людей вел вперед его отец, и Ыыхр был мудр. У него было много сыновей и дочерей, и дочерей он отдавал в соседние племена или оставлял в своем, но сыновья его еще не женились.
Ыыхр принял решение. Положив руку сыну на плечо, он торжественно произнес:
— Понимаю твой страх перед выбором богов, о сын мой Угр! И знаю, как справиться с ним, не оскорбляя их волю: я отдаю тебе в жены дочь мою Аан, вошедшую в возраст невест. Я объявлю об этом всему племени сейчас же, и мы поступим так, как велит закон предков!
— О, отец мой! — Юный воин заплакал, не стыдясь своих слез.
Ыыхр жестом велел прекрасной Аан приблизиться. Девица подошла, скромно потупив взор: она не смела прямо глядеть на отца своего и повелителя. Она была хороша: едва наметившиеся груди, стройные, сильные ноги. В поясе Аан тонка, но бедра широкие, значит, боги наметили ее для деторождения. Ыыхр взял руку дочери и вложил ее в дрожащие пальцы сына, а затем, как и велел ему закон предков, обратился ко всему племени, и голос его был подобен грому:
— Люди Яря! Сегодня отдаю дочь мою Аан в жены сыну моему Угру, чтобы, если будет воля богов забрать одного из них сегодня, они встретились и были счастливы в царстве Ви!
Слова Ыыхра были встречены возгласами искреннего счастья: вождь поступил правильно. Ыыхр смотрел на; детей, стиснувших друг друга в объятиях, и в нем поднималась волна желания. Племя затянуло свадебную песню, подобающую случаю и пробуждающую детородную силу. Ыыхр вторил, и набедренная повязка его все сильнее оттопыривалась. По лицам соплеменников Ыыхр определил, что и они преисполнены чувственности. Начался танец, призывающий богиню Ши взглянуть вниз и благословить молодожёнов. Дождавшись, когда Утр и Аан скроются в шалаше, вождь увлек в соседний всех трех своих жен.
* * *
Аан дрожала. Угр, ставший мужчиной еще в родных землях (тогда племя взяло обильную добычу, троих белых врагов и одну женщину), робел, как мальчик. Сухими губами он несмело касался черных, заплетенных в косички волос Аан, трясущимися руками гладил ее плечи. Аан прерывисто вздохнула и сбросила юбку. Угр опустился на колени и иступленно, со всей нежностью поцеловал ее живот, бедра. Аан шептала что-то, но Угр не слышал ее слов за громом праздника. Теперь Аан будет его, и даже если боги предначертали кому-то из них умереть сегодня, они встретятся за чертой, в царстве Ви, где вечное утро, где в благодатном тумане бродят ушедшие, но только узы, освященные законом, позволяют им быть рядом… Встретятся не как брат и сестра и будут принадлежать друг другу вечно. Угр любил Аан так, что растворялся в ней и не помнил себя. Любил давно и ждал, отвергая лучших девушек племени, когда сестра достигнет возраста невесты.
— Мы не умрем, — шептал он, опустив Аан на шкуры, покрывавшие пол, — мы не умрем!
Она тонко вскрикнула и укусила Угра за шею, ощутив его тяжесть и силу. Угр старался быть нежным, мысль, что он сделал Аан больно, причиняла ему страдания. Но Аан уже улыбалась счастливо и отрешенно, и Угр понял: боль эта священна и приятна женщине.
— Мы не умрем, — выдохнул он. — Мы. Будем. Жить. Всегда.
Шум праздника заглушил его слова, слившиеся с нежными стонами Аан.
* * *
Людоеды что-то праздновали и даже не услышали приближающийся грузовик. Курганник вырулил прямо на поляну, окруженную шатрами, к чадящему костру. Дикари все еще кривлялись и орали песню на непонятном наречии, не понимая, что происходит. Отряд высыпал из грузовика, раздались первые выстрелы, и песня оборвалась.
