- Чече-вица, - малиновая птичка старательно выговаривает свое имя, но нам слышится:
- Витю видел?
- Не видел, не видел, - дразним ее;
- Клест, клест, - щелкает скрещенным клювом клест; а завирушка своей песенки не поет, у других перехватывает, да еще подвирает; трясогузку же всякий знает, - прыгает, хвостиком трясет...
Рядом с Ним я начинаю понимать древние "Законы джун-глей":
В лесу не нужно ничего бояться - "Страх имеет запах", а также, - "у Страха одна нога короче", - побежишь по кругу и обязательно заблудишься;
У зверей принято предупреждать о нападении, - ты выследил, обхитрил, но дай возможность принять бой или убежать;
Нельзя добывать больше, чем нужно для пропитания, и ничего нельзя губить зря...
Он садится отдохнуть на камень.
И вдруг я вижу, как горы отступают, застывают, пустынное небо встает в необъятную глубину высот, - в ней смыкаются все давние и дальние времена...
Или Он лежит у костра на козлистом тулупе, обнаженный до бедер, с коричневым впалым животом, и ноги его в коричневых штанах на шкуре похожи на ноги Старого Пана. Вокруг располагаемся мы: девчонки-студентки и женщины-сотрудницы. Он рассказывает свои истории или пересказывает книжки, и все они кажутся старинными легендами. И часто Он говорит "мой Батька" или чей-нибудь "Батька", Он особенно это говорит, и каждый раз сердце мое вздрагивает от странного узнавания...
А иногда Он и вовсе похож на Бабу Ягу из детского фильма, когда заметно, что актер - мужчина: рубит дрова, сам словно сламываясь пополам; шевелит угли длинным суком; варит уток в казане по своим шорским или еще уссурийским рецептам; ворчит на девчонок; из-под лохматых бровей вдруг Раз! - пустит яркий синий пучок смеха...
Кто же он - мой Отец?
Он берет меня в горы в двухдневный поход. Мы долго поднимаемся к снежной вершине и остаемся ночевать у кромки льда на каменистой площадке. Он зажаривает на палочке кеклика - горную куропатку, а я, тоже на палочке, жарю хлеб. Чай Он заваривает с мятой и чабрецом. И сладко пахнут свежие ветки арчевника, на которых Он укладывает меня спать, прикрыв еще своей телогрейкой. Сам остается дежурить у костра.
Я просыпаюсь до света, от сквозного жесткого холода. Костер прогорел. Темные скалы остро тычут в смутное небо. Тишина вздрагивает, как шкура спящего зверя. Мне почему-то совсем не страшно, а даже весело и легко. И хочется рассмеяться, - Он уснул - наш часовой. Я тихонько поднимаюсь, укрываю его и развожу жаркий костер.
Я уже все умею.
А потом сижу у огня, подкладываю ветки, грею чай и смотрю на его свернувшуюся калачиком фигуру, похожую на долговязого мосластого мальчишку, так доверчиво спящего под моей охраной.
Солнце всходит, когда мы стоим во весь рост на скале. Его округлый край торжественно выплывает за дальними сизыми вершинами. Оно еще тяжелое сонное солнце, медленно выкатывается оно, теряя свой тягучий цвет, наполняясь легким светом. Вот оно уже прыгает на острие горы воздушным пламенным шаром, хочется подставить под него палец и не ронять, а потом пустить вверх ловким лихим щелчком.
"Я сделал Солнце, И-ло!
Я нашел в своем сердце Огонь!
Я тьму победил, И-ло!
В Мире станет теперь светло!"*
Мы стоим вдвоем среди Великих Вершин,
мы вместе видим, как Солнце встает,
мы не одиноки в это утро.
"Можно я буду называть тебя..." - готовлюсь спросить Его и вдруг слышу свой звенящий голос:
- Батя! Батя, ведь я уже заработала себе имя?
- Конечно, ду... шечка, твое имя - Будущая.
5. Стадион
Ориентиром для нашего дома по улице Мичурина может быть стадион "Спартак" напротив.
Из наших окон видны высокая прямоугольная арка главного входа и дальше в глубине деревьев длинный дом с белыми колоннами. Его картинный фасад уходит назад трибуной к футбольному полю
- ловушка памяти?
Там в моем давнем детстве Праздник Футбольного Матча был доступен не всем. По параду главного дворцового входа разъезжали великолепные гусарские экземпляры конной милиции, не допуская толпу...
Толпа нарядная: женщины в цветных платьях, все больше в горошек, на высоких прямых плечах, в соломенных шляпках поверх причесок a la Целиковская; мужчины в чесучевых пиджаках и парусиновых туфлях...
Подкатывали голубые фанерные тележки с мороженым...
- стершиеся трогательные карандашные наброски на полях страниц нашего детства, мало интересные следующим поколениям.
Мы, малышня, бегаем под стеной нашего дома по деревянному тротуару или лежим в траве, густо насыщенной белым клевером-кашкой, жуем, глазеем,
отрезанные трамвайной линией от другой стороны улицы. Запрету пересекать рельсы мы даже подчиняемся, - тогда было принято говорить, что трамваем зарезало (а не задавило). Колеса с визгом тормозят по блестящим стальным линейкам, из-под дуги слетают бенгальские искры, - все это сродни опасному взаимодействию ножа и точильного камня, - мы всегда завороженно следим.
"Зарезало" звучит правдоподобно.
Мы не безвинно наблюдаем околофутбольный праздник. Сейчас подвезут очередную голубую тележку. Нужно уловить удачный момент перескочить линию незаметно для знакомых ("Алехина опять видела, как ты бежала через дорогу..."), да еще попасть в первые ряды к тележке, а то не хватит...
Мороженое толкает нас на многие преступления. Деньги мы выуживаем из копилок. Мою "кошку" мне подарила вчера бабушкина приятельница. Мама неодобрительно спустила в нее несколько монеток. А папа просто дал мне рубль, который я бестолково затолкала в копилку, многократно свернув. Он-то и помешал вытряхнуть копейки. Пришлось разбить кошку. (Денег мне больше не стали давать, а опыт накопительства кончился навсегда).
Производство песочного мороженого у нас налажено на высоком уровне подражания: на дно формочки вместо вафельной просвирки укладывается листик подорожника, плотно набивается сырой песок, лихо срезается излишек вровень с краями, сверху еще листок, и вот вам, пожалуйста, покупайте на те же лиственные деньги.
Но этот фокус - момент извлечения мороженого из настоящей формочки!..
(Позже, когда начнут продавать пломбир на вес в готовых стаканчиках, будет цениться иной эффект, - не срезание избытка, но лучше больше сверх краев!)
Зимой футбольное поле заливали стеклянным льдом. Вечерами там разыгрывалась зимняя романтика "Городского катка": музыка, фонари, снежинки. Моя старшая сестра и ее подружки отправлялась из нашего дома, стуча коньками по полу, по лестнице, заранее возбужденные.
Потом на батареях сушились их вязаные шапочки, рукавички. Заледенелые катышки превращались в крупные сверкающие капли, еще долго дрожали на кончиках ворса...
Девицы приносили с собой массу тайн, шептались, хихикали. Хорошим тоном у них считалось попасть на каток через забор без билетов, - это-то и составляло изначальную тайну.
Позднее мы переняли традицию "Старшеклассницы на катке"...
Днем же (мы ходили гулять с бабушкой на стадион) по полю скользили редкие конькобежцы, поочередно сменяя и длинно оттягивая одну, затем другую ногу - мерная пластика черных рейтуз. А в центре крутились, приседая пистолетиком, фигуристки в меховых юбочках.
"Гулять с бабушкой", - для тех, у кого была бабушка, словосочетание означает обыденность;
"Пойти на прогулку с мамой" - праздничность;
"Быть взятой отцом" - исключительность;
(такова наиболее узнаваемая семейная формула).
"Гулять с бабушкой" - это завершенная фигура памяти, вбирающая весь комплекс ощущений: капризные сборы; тяжесть неповоротливой одежды; бабушкино сердитое, потом помолодевшее на морозе смеющееся лицо; скрипящий сугроб, если в него упасть на спину, раскинув руки; веселый жгучий снег, проникающий в рукава и за шиворот; белое текучее небо заливает счастьем глаза... что еще?
Господи, да все! Весь мир!
Раньше на месте стадиона (рассказывала бабушка) было кладбище. Еще долго стоял старый березовый лес, а между деревьев сохранялись травянистые холмики. Попадались каменные плиты с замшелыми надписями. На этих плитах мы потом позже приходили посидеть с книжкой, - как же! - фигура "девушка с томиком стихов", или ходили поверять секреты. Белые фигуры пловчих и дискометов не вызывали изумления. (Но они тоже только временные рисунки). Весной в траве вырастали медунки и бледные фиалки. К концу лета обильно лезли высокие узкие колокола чернильных грибов.
В дальнем углу стадиона "Клуб авиалюбителей" вывеской выходит к рынку, а с парашютной вышки цветные зонтики слетали на лужайку. Под восточной трибуной позади стадиона располагался тир, или стрельбище, - у нас говорили.
В отроческий период самоутверждения мы рвались в "ряды смелых", мы грезили подвигом:
"Первый прыжок! - взрывная волна фантазии ширила могучие круги ассоциаций, - "Сто первый затяжной прыжок!"; "Прыжок в бездну океана!.."
А также "Десять пуль в десятку!" (конечно, рядом трепетал дополняющий кино-образ, - стрела настигает и расщепляет другую стрелу, уже поразившую центр мишени...);
