Я возвращалась в Москву с радостным чувством. В разоренных и опустошенных святых местах я нашла святыню не уничтоженной, но всеобъемлющей, сияющей небесной чистотой и торжествующей!
День, когда я приехала из Сарова к батюшке, был для него каким-то праздником. Я никогда не видела его в таком радостном возбуждении. "Тонечка, посмотри, дочка-то твоя какая приехала, настоящая Саровская", — позвал он Тоню и потом еще, обращаясь к Тоне, батюшка говорил: "Тонечка, ты подумай, ты только подумай… Верочка — в Сарове!"
Батюшка радовался тому, что он имеет наконец, после стольких лет, живой привет из дорогих его сердцу святых мест, и может узнать, что там теперь осталось и в каком состоянии все то, что ему так хорошо знакомо и близко, и тому, что, наконец, после стольких лет ему удалось направить туда кого-то из своих духовных детей, и тому, что это была именно я.
Батюшка расспрашивал обо всем. Он знал там каждый уголок, знал многих людей лично, исповедовал их когда-то. Батюшка просил меня на исповеди рассказать только внутреннюю сторону, а все, что касалось внешних фактов, рассказать потом при всех. Когда я рассказывала батюшке о том, что в итоге моей поездки у меня осталось чувство, что я не только посетила Саровскую пустынь, но была у преподобного Серафима, он ответил: "Так оно и есть на самом деле".
Когда мы вышли в общую комнату, я показала те подарки, которые дали мне в Дивееве: образ мученицы Веры из Дивеевского монастыря, большие картины с изображением Саровской обители, явление Божией Матери преподобному Серафиму и другие.
— Ваша поездка — не простая, — несколько раз повторил батюшка.
— Батюшка, а Верочка эти картинки своему брату показывала, — сказала Тоня.
— А как же, — сказал батюшка, — так и нужно, очень хорошо, что показала.
Дальше труднее будет
Попытка изобразить в словах внутренний облик батюшки не является ли великой дерзостью, так как я, разумеется, не в состоянии не только передать, но и охватить хотя бы в незначительной степени всю многогранность его души, все многообразие его деятельности, а тем более отобразить ту благодатную атмосферу, которая создавалась вокруг него и исходила из глубины его сердца, до конца преданного Господу и Божией Матери, глубину его понимания души человеческой и тех путей и предначертаний, которые Господь открывает только своим избранным, наконец, его великую любовь к родине и Церкви, за которых он страдал ежечасно? Невозможно забыть те моменты литургии, когда о. Серафим молился о "страждущей державе Российской"… Приходилось удивляться широте его сердца. Он, кажется, готов был принять всех. Отношение батюшки к каждой человеческой душе можно было бы определить одним словом — "бережность". Когда придешь, бывало, к батюшке с неразрешенными вопросами или с большой тревогой в сердце, батюшка прежде всего перекрестит это самое волнующееся сердце и тревога исчезнет, а затем начнет объяснять непонятное с ласковым обращением: "Чадо мое родное!" И так хорошо станет на душе от этих слов, что, кажется, готов встретить все испытания.
Вместе с тем батюшка никогда не старался смягчить трудности внешние и внутренние.
"Когда Алик был маленький, мы кормили его манной кашей, а когда стал подрастать, стали давать ему и твердую пищу, — говорил мне батюшка. — Так же и Вы. Сейчас Вам многое трудно, а дальше еще труднее будет". Это было просто и понятно.
Он говорил о пути христианской жизни. Ведь Сам Господь сказал: "Кто не возьмет креста своего и не пойдет за Мной, не может быть Моим учеником".
Прощаясь, батюшка всегда провожал уходящего долгим внимательным взглядом. Хорошо было чувствовать на себе этот взгляд, который, казалось, будет сопровождать тебя повсюду до конца дней. И как часто хочется теперь, хотя бы по ту сторону жизни, вновь увидеть тот же внимательный взгляд и услышать голос, произносящий ласковые слова: "Чадо мое родное".
Батюшка сам часто удивлялся тому, что наш своеобразный образ жизни в столь сложной обстановке проходит без серьезных внешних осложнений. "Это удивительно, как Вас Господь бережет!" — говорил он.
Помимо своих духовных занятий, старческого руководства, пастырских и богословских литературных трудов, батюшка в своем уединении принимал активное участие в жизни Церкви, встречался со многими из своих единомышленников среди церковных деятелей и вел постоянную переписку. Вместе с тем, не было, казалось, ни одного вопроса, которым бы он не интересовался. Он следил за текущими событиями и переживал все со всеми.
Благодатная сила его благословения была так велика, что покоряла себе душу каждого человека, с которым он встречался. Однажды он рассказал мне следующий случай из своей жизни. Это было в тот период, когда народ приучали относиться к духовным лицам без всякого уважения и даже насмехаться над ними. Батюшка рассказывал, что ему пришлось как-то идти лесом в праздничный день. Навстречу ему попались двое молодых рабочих, несколько подгулявших. Поравнявшись с батюшкой, они, смеясь, обратились к нему: "Отец, благослови выпить!" Батюшка ничего не ответил. Но они не оставляли его в покое и продолжали идти с ним рядом, настойчиво повторяя те же слова. Тогда батюшка остановился, повернулся к ним лицом и, осенив их крестным знамением, сказал: "Благословляю вас… не пить". Это так подействовало на молодых людей, что они попросили у него прощения, рассказали ему о своей жизни и потом не раз приходили к нему за советом и благословением.
Свободное время батюшка проводил в своем маленьком садике, позади дома, окруженном высоким забором. Он любил сам пересаживать молодые деревца, ухаживать за цветами.
Когда батюшка выходил в сад, его окружало множество белых цыплят, которые ходили за ним, садились к нему на плечи.
В праздничные дни, когда за столом у батюшки собиралось довольно много гостей, он бывал таким веселым и приветливым, шутил и радовался маленьким радостям своих духовных детей, так что все чувствовали себя совсем свободно и непринужденно. Казалось почти несущественным, что каждый незнакомый стук в дверь, каждый случайно зашедший человек, будь то почтальон или кто-нибудь другой, могли нарушить покой маленького домика и его хозяин должен был скрываться. Подобные инциденты бывали довольно часто. Это знали и чувствовали все, но страха не было. Находясь возле батюшки, каждый чувствовал над собою Покров Божией Матери и ничего не боялся.
С батюшкой советовались обо всем, даже о какой-нибудь покупке или фасоне платья, ремонте или постройке дома. Батюшка был очень хорошо практически ориентирован и не только давал советы по многим вопросам хозяйства, строительства, но и сам мог выполнять многие работы и любил, чтобы все было сделано хорошо и во всем был порядок. Он находил время помогать в школьных занятиях детям родственников (тех, у кого он жил), которым трудно было учиться. Батюшка любил чертить, проектировать разные постройки и поделки. Однажды он дал Леночке чертеж дивана, который может быть превращен в диван-кровать и обратно. У батюшки часто кто-нибудь ночевал, и такие вещи были очень нужны. Он просил Леночку показать столярам, которые работали у нее на даче, и спросить их, считают ли они такое сооружение осуществимым. Один из столяров сказал, что хотя сам не умеет этого делать, но видел такую мебель, когда жил в Финляндии. Батюшка был очень доволен тем, что его проект оказался правильным.
Любя жизнь во всех ее проявлениях и труд умственный и физический, батюшка никогда не оставлял и "память смертную". Однажды Леночка по просьбе батюшки привезла ему гвоздей для каких-то строительных работ. Рассмотрев гвозди, батюшка отложил самые лучшие и дал К.И., чтобы она спрятала. "Эти гвозди дорогие", — многозначительно сказала Леночке К.И., но Леночка не поняла, к чему это относится. Когда Леночка пришла в день кончины батюшки, она увидала эти гвозди. Они должны были послужить для сколачивания гроба. Батюшка за несколько лет до этого приберег их на день своего погребения.
Батюшка придавал большое значение благоговейному отношению к смерти. Он очень сокрушался, когда во время войны в народ был брошен лозунг "презрения к смерти". "Куда же еще дальше идти?" — говорил он.
Ничто не казалось батюшке мелким или неважным. Он вникал во все интересы, зная, что за каждой вещью, принадлежащей человеку, скрывается какое-то движение его души. Иногда привезешь батюшке что-нибудь, например, яблоко или апельсин. Он с благодарностью принимал все и затем часто возвращал привезшему как свое благословение, и вещь эта доставляла получившему ее особенную радость и утешение. Ведь в нашем повседневном быту мы почти постоянно утрачивали чувство, что все, что имеем, каждый кусок хлеба — дар Божий. Без благословения Божьего вещи становятся мучительно мертвыми, перестают радовать, становятся или безразличными, или враждебными. Батюшка одним своим словом, одним прикосновением, своим присутствием даже восстанавливал правильное отношение к вещам. Призывая благословение Божие, он возвращал вещам жизнь, а людям — радость жизни.
