«У меня нет удовлетворительного объяснения той причине, по какой могила оказалась пустой, а Иисус являлся ученикам, но я предпочитаю придерживаться моего убеждения в том, что умершие не воскресают, а потому делаю вывод, что тут таится какая–то иная причина, хотя мы не можем ее понять». Прекрасно, я готов уважать такую позицию, но не могу не заметить, что человек сделал выбор на основании своих представлений, и он не вправе сказать, что какая–либо «научная историография» вынуждает его предпочесть такой подход.
Но на данный момент все указывает в одном направлении. Мы с коллегами достаточно детально изучили все альтернативные гипотезы, древние и современные, происхождения христианства и его верований.[85] И наиболее правдоподобное историческое объяснение этим феноменам состоит в том, что Иисус из Назарета был действительно убит и похоронен, а затем, на третий день, действительно восстал к жизни в новом теле (и это не был просто «реанимированный труп», как иногда презрительно выражаются критики). Это было физическое тело нового типа, после которого осталась пустая гробница, потому что оно «воспользовалось» веществом из прежнего тела Иисуса, и это тело обладало новыми свойствами, чего никто не ожидал и не мог себе вообразить, но это запечатлелось в представлениях людей, которые могли его видеть. Если что–либо подобное действительно произошло, мы имеем совершенное объяснение феномену возникновения христианства с его отличительными особенностями.
Но сейчас я хочу отдать должное предупреждениям некоторых богословов, которые с опасением относятся к любой попытке стать на почву рационализма и «доказывать» (каким–то «математическим» образом) событие, которое, если оно произошло, само должно стать центром не только истории, но и эпистемологии: не только того, что мы знаем, но и того, как мы об этом узнаём. Иными словами, я не хочу утверждать, что тут «доказал» событие воскресенья, что я — на какой–то нейтральной позиции. Просто я как историк бросаю вызов альтернативным объяснениям и самому тому представлению о мире, которое придает смысл таким объяснениям. В этой точке мы оказались лицом к лицу с вопросом о мировоззрении, и потому здесь нет нейтральной почвы, в эпистемологическом океане нет островка, еще не заселенного какими–либо представителями враждующих народов с материков. Сами по себе исторические аргументы не могут вынудить кого–либо поверить в воскресение Иисуса; но такие аргументы позволяют разогнать дымку, за которой уже давно скрывались скептики разного рода. Гипотеза, что Иисус восстал из мертвых к новой телесной жизни, великолепно объясняет важнейшие исторические факты, связанные с возникновением христианства. Разумеется, это самым радикальным образом ставит под сомнение все наши представления и на личном, и на общественном уровне, однако это не должно нам помешать отнестись к данному вопросу серьезно. В конце концов, разве мы его себе задаем лишь для развлечения ума?
Прежде всего, существуют различные типы «знания». Многие науки изучают повторяемые явления, история изучает явления неповторимые. Цезарь только однажды пересек Рубикон, а если бы это событие повторилось, оно уже имело бы иное значение. Первое приземление человека на Луну может произойти — и произошло — только один–единственный раз. Разрушение Второго Храма в Иерусалиме произошло в 70 году н.э. и уже никогда не повторится. Разумеется, для историков это не проблема — они не боятся говорить, что это событие действительно произошло, хотя его невозможно воспроизвести в лаборатории.
Но когда люди говорят: «Этого не могло быть, потому что обычно подобного быть не может», — они ссылаются на иной, не самый надежный, принцип науки истории — на принцип аналогии. Аналогия часто помогает нам слишком мало. История знает множество невероятных событий, которые случились всего один раз и к которым можно подобрать лишь частичные аналогии. Как бы там ни было, когда люди утверждают, что какое–то событие не произошло, потому что обычно «подобного быть не может», здесь напрашивается естественное возражение: «А кто сказал, что может?» В нашем случае надо указать на один очевидный факт, который часто игнорируют: первые христиане не думали, что воскресение Иисуса — событие, которое время от времени происходит с кем–то еще. Разумеется, они видели в нем первый пример того, что в итоге случится и с другими людьми. Но они не использовали надежду на будущую жизнь в качестве аналогии для того, что уже произошло в одном–единственном случае («поскольку в конечном счете это ожидает всех, это подтверждает мысль, что оно могло преждевременно произойти и в данном случае»).
Что делает историк, когда факты указывают на феномены, о существовании которых не было известно? Воскресение — столь яркий пример такой ситуации, что даже для самого этого вопроса, на мета–уровне, трудно найти аналогию. Постепенно проясняется, что все зависит от мировоззрения историка, так что признает ли он такое явление фактом, обусловлено его представлением о мире, которое определяет его жизнь. И мы снова вернемся к ученому, который, хорошо понимая, что повторяющийся опыт с мертвыми телами всегда показывал и, вероятнее всего, будет показывать один и тот же результат, заявляет: «Мы имеем столько фактов, что верить в воскресение, будучи ученым, абсолютно невозможно».
Но на что распространяется позиция «ученого»? Когда мы задаем вопрос: «Может ли ученый верить в то–то?» — это, на самом деле, вопрос с двумя уровнями. Во–первых, мы спрашиваем, какого рода явления доступны «научному методу» и как с его помощью можно удостовериться в правоте того или иного положения. Во–вторых, нам интересно, во что должен верить человек, причастный к миру науки, во всех прочих сферах своей жизни. Думаем ли мы, например, что ученый должен «научно» слушать музыку? Смотреть футбольный матч? Влюбляться? За вопросом о том, может ли ученый верить в воскресение Иисуса, стоит молчаливое предположение, что воскресение, в частности воскресение Иисуса, каким–то образом вступает в конфликт с наукой. Подобным же образом можно задать вопрос: «Может ли ученый допустить, что восход солнца наступит дважды в сутки?» или «Может ли ученый поверить в то, что мотылек способен долететь до Луны?»[86] Это отличается от других вопросов, скажем: «Может ли ученый верить, что музыка Шуберта прекрасна?» или «Может ли ученый верить, что жена его любит?» И те люди, которые придали иной смысл слову «воскресение», чтобы оно просто указывало на духовные переживания в сердцах и умах учеников, перенесли данный вопрос из первой категории во вторую. Но такой подход следует решительно отмести, потому что, как мы уже убедились, в I веке слово «воскресение» в этом смысле не использовали. Для человека того времени оно означало, что некто, пережив физическую смерть, снова вернулся к физической жизни, а не просто «продолжает жить» в ином смысле или попал в «чисто духовный» мир, каков бы тот ни был. Таким образом, событие под названием «воскресение» происходит в общественном мире.
И наконец, третий элемент «знания» — загадочная область между естественными науками (которые «знают» то, что в принципе можно воспроизвести в лаборатории) и историей, которая «знает» такие вещи, которые помогают понять аналогии из нашего опыта. Иногда люди — отдельно или в группах — сталкиваются с такими обстоятельствами, которые либо нужно сразу отбросить, либо, если их принять, потребуется полностью пересмотреть представления о мире.
Я хочу предложить вашему воображению фантастическую ситуацию из жизни престижного колледжа. Его богатый выпускник дарит колледжу прекрасную знаменитую картину, для которой в нем просто нет достойного места. Подаренная картина столь чудесна, что в итоге руководство решает напрячь силы и перестроить все здание, ориентируясь на этот драгоценный подарок. Оно выясняет, что это позволит еще больше усовершенствовать все положительное, что было в колледже раньше, и одновременно устранить все проблемы, с которыми приходилось здесь сталкиваться. И ключевой пункт этой иллюстрации, хотя она не вполне адекватна, состоит в следующем: когда колледж получил это полотно, в определенный момент в умах произошел эпистемологический переворот, благодаря чему руководство приняло свое судьбоносное решение. Даритель не пришел к ним с картиной, чтобы, вручив свой дар, без спросу разрушить старое здание и сказать: «А теперь сделайте с ним что–нибудь». Аналогично воскресение Иисуса, которое дает очевидный ответ на проблему возникновения христианства, по праву заслуживает серьезного исторического исследования, а потому бросает вызов общему мировоззрению историка и естествоиспытателя.
Этот вызов, по сути, есть вызов нового творения. Самое главное здесь сводится к следующему: воскресение Иисуса представляет собой — и для историка или ученого в не меньшей степени, чем для христианина или богослова, — не какое–то чрезвычайно странное событие в нашем мире, каков он есть, но крайне характерное, прототипическое и основополагающее событие в новом мире, каким тот начинает становиться.[87]Христианство утверждает нечто удивительное и великое: Иисус из Назарета дал нам не просто новые духовные возможности, не просто новую этику или новый путь к спасению, но новое творение.
