— Ну, всем вам конец: разжалуют в матросы.
Царь в этот момент находился на нижней площадке трапа. Он только что хотел шагнуть на катер, как к его ногам кубарем скатился Вторник. Царь дёрнулся и, ухватившись за поручни, неловко изогнулся. Один из мичманов, стоявших на площадке трапа в качестве фалрепных[9], оторопел, но другой не растерялся и, схватив Вторника за шею, крепко прижал его к себе. Всё это произошло в несколько секунд, и все ждали, что сейчас последуют страшные взрывы молнии и грома. Но царь, опомнившись, вдруг заулыбался и, погладив пса по спине, ласково промолвил:
— Ах, собачка. Какая милая собачка.
И шагнул на катер. Напряжённая атмосфера сразу разрядилась. Вся раззолоченная императорская свита, словно по команде, заулыбалась. Каждый из высших чинов, начиная с великого князя и кончая адмиралами, считал своим долгом, спустившись по трапу, погладить Вторника, и каждый приговаривал на свой лад:
— Удивительный пёс.
— Славная собака.
— У него исключительно умные глаза.
— Красавец, какого редко можно встретить.
И даже всегда мрачный Рожественский изобразил на своём суровом лице улыбку и, потрепав по спине Вторника, пробасил:
— Четвероногий моряк. Видать — патриот.
Оживилось и наше судовое начальство. Командир выпрямился, улыбнулся и стал выше ростом. Старший офицер опустил левую руку и браво выпятил грудь. Просияли и остальные офицеры, точно им предстояло получить высочайшую награду. Теперь каждый из них смотрел на собаку с таким восторгом, как будто она совершила выдающийся военный подвиг».
Только Вторник не радовался, а с недоумением смотрел на катер, не понимая, почему его туда на этот раз не пускают. Не понимал пёс и того, что он «удостоился такой великой монаршей милости, которая осчастливила бы любого человека» из команды броненосца.
Из Ревеля эскадра двинулась в Либаву. Здесь в большой суматохе прошли три дня: догружались углём, провизией.
Накануне отхода из Либавы Новиков выехал из порта в город. Захотелось побродить по улицам, заглянуть в магазины. Конечно, не прошёл мимо книжного: надеялся подкупить ещё что-нибудь с собой в плавание, хотя уже в Питере запасся основательно. Неожиданно встретил инженера с «Орла». Знал, что фамилия его Костенко, что по его проекту строился их броненосец и что Костенко этот, как говорили, сам напросился в поход, от которого многие бы с удовольствием отказались.
Костенко дружелюбно поздоровался с Новиковым, поинтересовался, какие книги тот читает, и пригласил заходить к нему: библиотека у него с собой на корабле собрана большая.
Этот короткий разговор в книжной лавке положил начало совместной революционной работе и большой дружбе баталера Новикова и инженера Костенко, которому в своей «Цусиме» Новиков-Прибой даст другую фамилию — Васильев.
2-я Тихоокеанская эскадра покинула последний русский порт на Балтике, Либаву, 2 октября 1904 года.
Основную силу эскадры составляли два броненосных отряда. В первый (командир контр-адмирал З. П. Рожественский) вошли четыре новейших однотипных броненосца «Князь Суворов» (флагман), «Император Александр III», «Бородино» и «Орёл». Второй отряд (контр-адмирал Д. Г. Фелькерзам) составили недавно построенный, но довольно слабый, а главное, недостаточно защищённый по сравнению с другими русскими эскадренными броненосцами броненосец «Ослябя» (флагман) и два устаревших корабля — «Сисой Великий» и «Наварин», а также старый броненосный крейсер «Адмирал Нахимов».
Крейсерские силы эскадры (контр-адмирал О. А. Энквист) включали старый броненосный крейсер «Дмитрий Донской», бронепалубные крейсеры 1-го ранга «Олег», «Аврора» и «Светлана» и 2-го ранга «Жемчуг» и «Изумруд», небронированный крейсер-яхту «Алмаз» и вспомогательный крейсер «Урал»; позже к ним присоединились ещё несколько вспомогательных крейсеров.
В первоначальный состав эскадры входили также миноносцы «Буйный», «Бедовый», «Бравый», «Быстрый», «Блестящий», «Безупречный», «Бодрый», «Грозный», «Громкий», «Прозорливый», «Пронзительный» и «Резвый», плавучая мастерская «Камчатка», буксирный пароход «Русь» (бывший «Роланд»), несколько транспортов и госпитальное судно «Орёл».
По Балтике эскадру сопровождал ледокол «Ермак».
Из-за неготовности часть кораблей эскадры осталась на Балтике и образовала «отряд догоняющих судов» под командованием командира крейсера «Олег» капитана 1-го ранга Л. Ф. Добротворского.
К моменту выхода эскадры было уже очевидно, что дни 1-й Тихоокеанской эскадры сочтены: с 18 сентября японцы начали обстрел Порт-Артура и его гавани из 280-миллиметровых осадных орудий. Столь же очевидно было, что её сил для самостоятельного разгрома японского флота, насчитывавшего четыре достаточно современных для того времени броненосца и восемь броненосных крейсеров, не считая большого числа менее мощных кораблей, недостаточно.
С каким настроением отправлялись на Дальний Восток моряки 2-й эскадры? Если и были среди них такие патриоты, как Вторник, то их было совсем немного. Может, кто-то из молодых офицеров, мечтающих о дальних походах и красивой смерти «за царя и отечество»? Конечно, были и такие романтики. Но истинное состояние морального духа офицерского состава передают воспоминания одного из судовых священников: «Я был убеждён, что мы в силе не уступаем японцам. У нас нет только беззаветного желания отдать себя в жертву отечеству. Все мы идём не с пламенным желанием во что бы то ни стало победить, а потому что не идти нельзя, что нас „посылают“…»
Собственно, речь идёт о мотивации. Не было необходимости стоять «за царя и отечество», не было необходимости защищать родную землю, как, например, в 1812 году, когда поднялся весь народ от мала до велика. Тогда на войну не «посылали» — русские рвались драться с французами. Примеров тому множество, и все, кто читал «Войну и мир», их прекрасно помнят.
Как напишет А. С. Новиков-Прибой в «Цусиме», у подавляющего большинства рядового состава 2-й Тихоокеанской эскадры не было никакого желания воевать: «Хоть было бы за что воевать, а то за дрова. В разговорах, вопреки официальным сообщениям, всё чаще и чаще указывали как на причину войны борьбу за лесные концессии в Корее на реке Ялу, где были замешаны адмирал Абаза, Безобразов и высочайшие особы. Слух об этом давно уже начал проникать и на корабли. Даже среди отсталых матросов заколебался престиж власти, а война всё больше теряла свою популярность».
«Многие матросы, — пишет автор „Цусимы“, — были призваны из запаса. Эти пожилые люди, явно отвыкнув от военно-морской службы, жили воспоминаниями о родине, болели разлукой с домом, с детьми, с женой. Война свалилась на них неожиданно, как страшное бедствие, и они, готовясь в небывалый поход, выполняли работу с мрачным видом удавленников. В число команды входило немало новобранцев. Забитые и жалкие, они на всё смотрели с застывшей жутью в глазах. Их пугало море, на которое они попали впервые, а ещё больше — неизвестное будущее».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
