всё равно не заценю.
Стоит, не двигается.
— Сняла всë быстро! — рявкаю на неё.
С температурой же ещё как пару дней назад валялась. Вздрогнув, начинает снимать вещи.
— Вообще всë снимай. И бельё. Полотенце, простыня… Чуть сыроваты, но всё-таки не мокрые.
Кладу на стол.
— Это же чужие вещи.
— Ну тогда, я пока за твоими домой метнусь, подождешь? — с сарказмом подкалываю её я.
Вздохнув, начинает стягивать мокрое бодрее.
— А ты чего встал? — кидаю в Эдика простыней.
Иду на выход.
— Вань! Ты куда?! — испуганно вскрикивает Яся.
— Сейчас вернусь.
Набираю дров посуше. Пока они переодеваются, выбираю на жертвоприношение книгу с полки. Жалко конечно жечь. Но Яську жальче. Развожу огонь. Дыма много, дрова сырые.
— Мы не угорим?
— Не угорим! — открываю на максимум заслонку и дверь, чтобы проветрить.
Эдик, завернувшись в лоскутное одеяло, падает на старый диван.
— Всё… — мямлит он. — Я в ауте.
Тоже хочется упасть. Руки-ноги отказывают от усталости. Но тогда мы точно замерзнем тут.
На Ясю натягиваю сверху свою толстовку из сумки, надеваю капюшон. Всё равно трясется. В доме и правда сырость и дубак. Все поверхности ледяные, словно не лето, а глубокая осень.
Отыскиваю в карманах сумки протеиновый батончик, горсть карамелек и маленькую бутылку воды. Батончик вручаю Ясе.
— Ешь.
Двигаю кресло к печке, кидаю подушку на него. Одеял больше нет, но есть большое покрывало. Усадив её с ногами, закутываю им.
Переодеваюсь сам.
— Вань… Иди сюда…
— М?
Обняв за шею, наклоняет, засовывая мне в рот половину батончика.
Сидит, стучит зубами.
Я феячу в поисках чайника, стаканов, обнюхиваю баночки с какими-то травами.
— О, чай… Соль… Мята… Шиповник…
Нахожу пару пакетов с крупами — всего лишь остатки на дне, горсть гречки, горсть риса…
Старая согнутая парафиновая свеча.
— Ну, живëм!
Снимаю с вешалки какую-то старую ветровку, ухожу поставить под дождь широкие железные чашки. Забираю свои отмытые дождём кроссовки.
И через полчаса у нас во всю качегарит печь, горит свеча, греется чайник и варится сборная каша из гречки напополам с рисом.
Закрываю плотнее дверь. Дыма уже нет. Развешиваю наши мокрые вещи. Яськины тоненькие трусики… Эх!
Эдик равномерно сопит.
Закатываю глаза. Но что с этого рафинада взять? Его самого спасать надо, а не девочку ему доверять.
— Не согрелась?
— Нет… — трясясь, отвечает Яся.
— Так… Вставай.
Сажусь в кресло сам, забираю её на колени, закутывая нас покрывалом.
— Теплее?
— Теплее, — обнимает меня, утыкась холодным носом мне в шею.
Медленно вожу руками по её спине, грея и успокаивая.
— Всë нормально будет, не бойся.
— Я знаю, — прижимается крепче.
— Завтра дойду до трассы, дозвонюсь до своих.
Яся несколько раз чмокает меня в шею и замирает, снова прижимаясь крепче.
Я закрываю глаза, крепко прижимая её за талию к себе. И сдыхаю от чувства вины, что не как сестру я её на руках держу, а совсем-совсем с другими чувствами.
Разминаю её ледяные пальчики на ногах горячими руками.
Печь уютно трещит, блики пляшут по стенам, потолку и нашим лицам. Пахнет мятой…
Яся неровно дышит мне в ухо.
Я беззвучно вою, держа себя изо всех сил, чтобы не повернуть лицо и не поймать в плен это дыхание. Оно утаскивает меня в бессознательное состояние, в котором я не понимаю никаких табу.
Ловлю себя на том, что непослушные пальцы, уже не столько разминают, сколько изучающе рисуют по её коже, пытаясь подняться выше по икрам.
И тоже самое делают её губы — на каждый выдох скользят по моему уху.
Искры сыпятся из глаз.
Мать его!
— Чай закипел… — хриплю я.
Аааа!!!
Ссаживаю Ясю, сбегая от грядущего пиздеца.
Снимаю чайник, разливаю по кружкам. Выхожу на крыльцо. Последняя сигарета!
У магазина мы так и не припарковались…
Прикуриваю.
Сердце колотится отбойным молотком, и я «стою», готовый к бою, пьяный от её дыхания и уверенный на все сто, что эта чокнутая меня не тормознет!
Как дожить до утра и не тронуть еë??
Глава 18 — Как родные
Как фараон — обёрнутый от пояса и ниже простыней и с голым торсом, Иван, колдует с чаем. Я любуюсь, не смея отвести глаз.
Пахнет травами…
За окном перестаёт грохотать, ливень чуть стихает.
Иван даёт мне чашку и конфеты.
— А ты?
— А я просто чай. Мне сладкое отменили.
— Ну не в этой же ситуации! — возмущаюсь я.
— Какой? Нормальная ситуация…
Нихрена себе нормальная! Это мой самый аховый экстрим за всю жизнь.
— Ты зачем сюда рванула-то?
Вздыхаю, опуская взгляд.
— А я собаку нашла. У неё хозяин умер и её усыпить хотят, если никто сегодня-завтра не заберёт. Я решила забрать. И заблудилась…
— Ясно. Ну, ничего, завтра позвонишь, заберём. Что за собака-то?
— Стафф…
— Щенок?
— Нет. Взрослая.
— Хм… Такая себе затея. Ты представляешь, сколько надо сил на такую собаку? Времени? Терпения? Любви?
— Ты тоже думаешь, что я легкомысленная и брошу еë?! — с обидой отворачиваюсь.
— Допускаю такую мысль.
Дуясь на него, смотрю на огонь.
— Уж лучше не брать, чем потом бросить. У нас, когда кого-то забирали, а потом возвращали обратно… — появляются стальные нотки в его голосе.
Сердце моë сжимается.
— А тебя забирали?
— Нет. У меня группа здоровья была стремная. Больных брать не хотят.
— У тебя?!
— Ага, — смеётся. — Дохлый был совсем, мелкий. До нормы по
