Но мне не дает покоя ее вопрос: «Что тебя заставляет придумывать таких омерзительных негодяев?» И правда, здесь какая-то загадка. Большая часть женщин, которых я встречаю, кажется мне привлекательной, мужчин я в основном побаиваюсь и презираю, у меня был только один настоящий друг, и при всем при этом воображение рисует мне миры, где всем правят мужчины. Может, причиной тому моя работа? Каждый воспринимает мир сквозь призму своей работы. Для врача мир представляется больницей, для брокера – фондовой биржей, для юриста – огромным судебным процессом, для солдата – набором бараков и пространств для маневров, для фермера – почвой и плохой погодой, для дальнобойщика – системой дорог, для мусорщика – помойкой, для проститутки – борделем, для матери – детским садом, для ребенка – школой, для кинозвезды – зеркалом, для владельца похоронного бюро – моргом, а для меня – системой безопасности, работающей от солнечной энергии, и разрушить ее может только смерть. В повседневной жизни меня целиком поглощает установка систем безопасности, она же меня сдерживает, но в своем воображении я остаюсь отстраненным, управляя всем и внимательно вглядываясь… Жанин?
Не тут-то было. Роскошная.
Я собираюсь прекратить насиловать Роскошную, уничтожить гимнастический зал и полицейских, которые совершенно ни к чему. И этот чемодан с юбками. Она достаточно сексуальна в белых джинсах в обтяжку. Думаю вот, а может, одеть ее в рабочий комбинезон? И я откажусь от этой затеи с машиной, сданной в ремонт, когда Макс идет за ней в гараж, умоляя не уезжать, остаться с ним на эти выходные, стоп.
Стоп. Если я опять начну фантазировать о Роскошной, я потеряю самообладание и снова начну себя ненавидеть, потому что я ненавижу насилие, ненавижу Безумного Хизлопа, а больше всего ненавижу того незнакомца, который годился мне в отцы и который вместе с двумя сыновьями прошел мимо меня и встал посреди моей комнаты, и ВИСКИ – быстробыстробыстробыстробыстро, быстро на пол, доставай запасную бутылку из, черт бы побрал этот замок, чемодана под кроватью. Так, снимай крышку, вынимай бутылку, отвинчивай. Вот это вещь! Давай, прямо из горлышка. Еще. Еще глоток. Пусть мозги окунутся в очищающий алкоголь. Еще. О, как тепло, тупею на глазах, друг мой дорогой, почему же мне до сих пор так больно от оскорблений, которые выплеснул на меня тогда этот старик? Он ведь был уверен, что делает все это ради дочери. Отчего этот случай кажется мне самым страшным насилием, которому я когда-либо подвергался в жизни? Почему мне до сих пор не успокоиться? Старик тот давно мертв, сам я постарел, мы оба трусы. Воображаю, каким идиотом он себя почувствовал, когда узнал всю правду. Да и я тоже. И Хелен тоже.
Аккуратно наполни стакан. Залезь под одеяло. Пей маленькими глотками. В твоих мозгах все развалилось на части – мысли отделились от воспоминаний, воспоминания от фантазий. Если повезет, с этого момента больше ничего не всплывет на поверхность, только забавные эпизоды.
Глава 5
Превращаясь в око Вселенной, я унижен Безумным Хизлопом, спасен Зонтаг, беру с собой Роскошную на другую экскурсию, неправильно понимаю страсть и даю от ворот поворот моему отцу-учителю, который высекает из меня искру мужественности.
5. Я око вселенной, которым она созерцает себя и познает свою божественную природу. Мы шли по лесу, солнечный свет пробивался сквозь листву. Справа среди стволов стелился по земле мертвый бурый папоротник, из которого кое-где пробивались свежие зеленые побеги с туго закрученными макушками, виднелись полянки голубых колокольчиков, доносилось бормотание ручья. Слева поднимался пологий склон, покрытый лишайником, примулами и совсем пересохшими прутьями папоротника. Недавно прошел дождь. Все вокруг искрилось, воздух был наполнен запахами прелых листьев, сосны, примул и сырой земли, на тропинке блестели многочисленные лужи. Мать и отец держали меня за обе руки и, когда на пути попадалась лужа, приподнимали меня, так что я пролетал над ней по воздуху. «Больше, больше!» – кричал я, увидев очередную лужицу, имея в виду «выше и быстрее». Мне было всего три годика, может быть, даже два с лишним, но я был оком Вселенной, которым она созерцает себя и познает свою божественную природу. Лужи были чистыми зеркалами, где отражались ветви деревьев вперемежку с солнечными лучами, колокольчики казались окнами в подземное небо, а примулы, залитые солнечным светом, были желтее самого желтого. Потом я взобрался отцу на плечи. Мне нравилось ехать верхом на нем, потому что так получалось гораздо выше, чем на руках у матери, к тому же мой вес был для него почти не заметен, поэтому я мог наклоняться в сторону и с царской снисходительностью похлопывать мать ладошкой по голове. Какого цвета были ее волосы? Поднимала ли она голову в эти моменты, улыбалась ли мне? Подробности забыты, но я помню, что был совершенно счастлив, купаясь в солнечном свете.
Я хотел бы быть солнцем, живущим на высоте вечного полдня, взирающим с высоты на огромные континенты. Нравится ли солнцу прикасаться к нашим телам, которые оно делает видимыми? Если да, многое становится понятным: например, почему на планете началась жизнь. О, как я хотел бы стать солнцем. Как приятно было бы женщинам ощущать мои прикосновения. Раздетые донага и без стыда открывающие мне гораздо больше, чем любому из мужчин, на частных пляжах, патио и лужайках, восхитительно молодые, и зрелые, и совсем юные девочки, и пожилые старушки – все они лениво переворачиваются, чтобы я равномерно подрумянил их с обеих сторон. И только Шотландия закрыта от моих лучей. Закрыта этими неизменными печальными облаками. Неожиданно я чувствую себя таким продрогшим и одиноким. Зеркала, отражающие зеркала, играют главную роль. Кто это сказал? Безумный Хизлоп.
Зеркала, отражающие зеркала, – вот спектакль, где рок суровый погрузил нас в гущу схватки первозданных сил, что сердце леденит. Великое множество гулких фраз булькает в моей голове с тех пор. Скорее всего, я нахватался их от Хизлопа, который, похоже, и был моим настоящим отцом. Он цитировал наизусть всех великих поэтов, кроме Бернса, которого ненавидел всей душой. Он взрастил во мне искреннюю ненависть к поэзии. Со школы я ни разу не открыл ни одной книги стихов, кроме книг Бернса. Учителя математики и естественных наук были нормальными людьми, которые никогда не брали в руки ремень, и я прекрасно ладил с ними. Хизлоп же разгуливал по классу, засунув руки в карманы, извергая из глотки стихи, которые не имели ни малейшего смысла для мальчишек, сидевших, как застывшие каменные изваяния, с ужасом ожидая момента, когда он обрушится на кого-нибудь из них.
– Тень, я пришел к тебе после всех потерь… Куда повлечет меня призрак, на что отважит? Что вы на меня так уставились, милый юноша?
Я смотрел на него, потому что боялся, что, если буду смотреть в сторону, он меня накажет.
– Я не знаю, сэр.
– Ты не знаешь. Значит, ты идиот? Или лжец?
– Я не знаю, сэр.
– Покажи свою тетрадь. Хм. Пять ошибок в правописании, и почти ни одного знака препинания. Ты идиот. Итак, кто ты?
– Идиот, сэр.
– Перестань мямлить. Отвечай громко и четко, когда я спрашиваю! Кто ты?
– Я ИДИОТ СЭР.
– Тогда выполним упражнение, которое поможет тебе сосредоточиться. Ступай к доске.
Тошнит от этих воспоминаний.
Если я научусь вспоминать только приятные фрагменты, то существование мое станет совершенно счастливым. А со мной за всю жизнь случилось только три приятных истории: забудь ее, Хелен и Зонтаг. Занятнее всего получилось с Зонтаг. Я любил ее, но не настолько, чтобы испытывать боль, обычно сопутствующую любви. Она появилась случайно, спустя год после ухода Хелен. В то время я работал только в Глазго, поэтому был лишен возможности хоть как-то развеяться в поездках и тогда еще не научился постоянно поддерживать себя в пьяном состоянии. Сколько таких людей, которые, не будучи больны или неполноценны, сидят по вечерам Дома, сжав кулаки и непрерывно переключая каналы телевизора, и жалеют, что у них недостаточно силы воли, чтобы броситься с высокого моста? Готов поспорить, нас таких – миллионы. Раздался звонок в дверь, на коврике у двери стояла невысокая девушка. Она улыбнулась:
– Вот, проходила мимо, была свободная минутка, и я подумала, интересно, он все еще живет здесь? Решила подняться и спросить. Поднялась, а вы здесь!
Она была милой, можно даже сказать, вызывающе, чересчур милой, примерно такой, как я представлял себе Жанин. Чувство безнадежности вдруг рассеялось у меня в груди, хотя я и не смог вспомнить, где видел ее раньше. Я сказал:
– Проходите. Если не очень торопитесь, давайте выпьем кофе.
Она прошла вслед за мной на кухню и, пока я возился с кофе, заметила:
– Тут все так аккуратно, но в то же время как-то пустовато.
