Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Стоило ему прекратить работу и начать спускаться в конец пади, где было много смородины и тонких высоких кустов, названия которых он не знал, и снова вернулось то же самое ощущение, которое у него было, когда он шел к покосу. Речка была далеко, на середине болота, а тропинка через смородиновые заросли вела к холодному ключу, из которого Мезенцевы пили воду, когда косили и убирали сено.
Солнце едва-едва поднялось над лесом, и около болота было прохладно и сумрачно. Выйдя к зарослям с пожелтевшими листьями, Петр Иванович увидел наискосок через болото свою деревню, окутанную утренней дымкой, различил в ней фигурки людей. Листья и стебли среди маленьких ключиков и ямок с холодной водой пахли так дурманяще, что Петру Ивановичу казалось, будто он только что горстями ел смородину. Из-под самых ног взлетели два бекаса, вскрикивая, сделали круг над болотом и упали в кочках близко от старого места, будто хотели, чтобы Петр Иванович спугнул их еще раз.
Напившись из ключа, Петр Иванович огляделся в оба конца болота, вернулся к копне, сел на гладкую березовую колодину закурить перед дорогой. Комаров не было, если не считать тех, которые прилетели за ним с болота. Он отгонял их папиросным дымом. Сидеть было одно удовольствие: деревня близко — можно быстро прийти домой, — и место глухое. После райцентровской духоты, пыли и сутолоки не верилось, что снова он дома, дышит лесным воздухом, пьет воду из лесного ручья, слышит звенящий писк комаров, который ему тоже приятен, видит, как перепархивает с ветки на ветку маленькая синичка, похожая на разноцветный мыльный пузырь, как деловито снуют по колодине красные и черные муравьи.
Разговор с Дементием о незнакомом мужике, вышедшем из леса по Первой дороге, заставил Петра Ивановича вспомнить случай, который произошел с ним в двадцать девятом году. Тогда Петр Иванович еще не был учителем, а работал секретарем в сельсовете и жил не на Белой пади, а в Грязнухе, в пятнадцати километрах отсюда.
Председателем Грязнухинского сельсовета был мужик неграмотный, только умел расписываться, всю бухгалтерию вел Петр Иванович.
Косил он один раз сено для сельсоветского коня. Чтобы не было никаких разговоров, что вот, мол, власть забирает себе все лучшее, Петр Иванович выбрал самый дальний покос. Косил с ночевой. Место было глуше белопадского — смородины черным-черно, не срублено ни одного дерева…
Два дня Петр Иванович косил как ни в чем не бывало. Утром и вечером жег костер, спал около сосны под телегой. Лошадь ночью паслась, а днем больше стояла около дымокура.
На третий день Петр Иванович почувствовал что-то неладное. Кажется ему, что кто-то ходит вокруг покоса: то как будто ветка хлестанет, то сучок треснет… С ружьем за плечами косить не будешь, но кое-какие меры предосторожности Петр Иванович принял: зарядил ружье крупной картечью и положил на прокос, остальные патроны рассовал по карманам и принялся снова за работу. Машет косой Петр Иванович, поглядывает по сторонам, прокос у него широкий — вполкруга.
Во время отдыха делал вид, что чем-нибудь занят, а сам прислушивался и, поворачиваясь, успевал бросить быстрый взгляд то по сторонам покоса, окруженного таким густым лесом, что в нем никогда не было солнца. Ни одной птицы не было слышно в этом лесу.
В такой неприятной косьбе прошло полдня. Сначала Петр Иванович думал, что около покоса зверь ходит, и, скорее всего, медведь. Петр Иванович, хоть и рано еще было, отбил косу: все-таки металлические удары, испугается зверь. Только бросил он отбивать косу, затрещали сучья в другом месте. Петр Иванович взял сумку, висевшую в тени на березе, достал из-под свежескошенной травы бутылку с холодным чаем и стал обедать. Привалился к березе спиной, наворачивает ржаной хлеб с салом, запивает холодным чаем из бутылки и как будто нет ему никакого дела до того, что кто-то ходит около покоса.
Петр Иванович начал догадываться, что скрадывает его человек. Столько раз он точил бруском косу — звон слышно за километр, удары молотка, когда отбивал косу, еще сильнее, — зверь бы давно ушел.
Собрал Петр Иванович из рядка позавчерашней сухой травы, бросил под березу, лег на живот, и ружье рядом, только руку протянуть. Смотрит, из березняка выходит Алексей Зуйков, мужик с Грязнухи. За плечами — ружье. Лицо у Алексея красное, будто он только что из бани.
— Куда, Алексей Гаврилович, путь держишь? — поздоровавшись, спросил Петр Иванович.
Алексей молча снял ружье, поставил к березе. Движения медленные, как будто он обдумывает каждый свой шаг. Из кармана солдатских галифе, заправленных в дырявые сапоги, достал неполную бутылку самогона, сел, попросил у Петра Ивановича стакан или кружку. Петр Иванович подал кружку, разложил на газете хлеб, сало, огурцы и сел шагах в двух от Алексея. Алексей налил в кружку самогона, бутылку, чтобы не разлилась, долго вдавливал в траву.
— Далековато сел, Петр Иванович, — сказал он, установив бутылку. — Значит, не уважаешь меня!
— Я только что пообедал, — сказал Петр Иванович. Алексей подвинулся к нему вместе с закуской, бутылкой и кружкой. Долил кружку полнее и протянул Петру Ивановичу.
— Выпей.
— Я в жару не пью.
— Во всем, Петр Иванович, у тебя порядок. В выпивке — тоже.
— И тебя я сильно пьяным ни разу не видел.
— Это так, да что толку.
— А какой тебе толк нужен?
— Я вроде пьяным никогда не бываю и трезвым себя не помню. Так все, трали-вали.
Алексей некоторое время смотрел на самогон, похожий на мутноватую воду, осторожно переставил кружку поближе к Петру Ивановичу.
— К тебе иду, Петр Иванович.
— Ты уже пришел.
— Я еще утром пришел.
— Это ты ходил трещал валежником?
— Я.
— Заставил меня отбивать косу раньше времени! — Петр Иванович засмеялся.
— Как так?
— Я думал, медведь ходит.
— Медведь что, человека надо бояться.
— Я с тобой, Алексей, не согласен. Меня ты, конечно, не боишься, так же, как и я тебя.
— Как сказать… Я-то тебя не боюсь, а ты меня должен бояться.
— Ты не страшный, что тебя надо бояться. Бороду кудлатую постриги, надень новые сапоги, галифе можно эти оставить, и сойдешь за жениха первый сорт!
— Ты мне и невесту подыскал? — Алексей в упор смотрел на Петра Ивановича.
— Невесты сами прибегут, как увидят, что на тебе рубашка и сапоги новые!
— Все шутишь, Петр Иванович.
— Не все же время серьезным быть. Ты разве не знаешь, что смех — лекарство от всех болезней?!
— Правда, что ли? — не поверил Алексей. — А я думал, кто часто смеется, тот быстрее старится. Морщин-то прибавляется! Разве не так?
— Не-е-ет, наоборот!
— Живешь и не знаешь, что полезно, а что вредно, — мрачно произнес Алексей. — Выпил бы, Петр Иванович? Что ей стоять — выдыхается!
— Я люблю косить на свежую голову. В лесу человек должен быть трезвым.
— От стакана не опьянеешь.
— А во рту испортишь.
— Ну, тогда я выпью, Петр Иванович. Я, можно сказать, на твоем дне рождения присутствую.
— До моего дня рождения еще два месяца.
— А второй день рождения сегодня. Я тебя, Петр Иванович, должен был сегодня застрелить.
— За что? — Петр Иванович спросил так, будто его нисколько не задело то, что сказал Алексей. Не отвечая на вопрос, Алексей, отставив кружку с самогоном, продолжал:
— Два раза прицеливался… Похожу-похожу, прицелюсь — и не могу! Веселый ты мужик!
— А если б был не веселый?
— Наверно, застрелил бы.
— Не наговаривай на себя, никого бы ты не застрелил. Это тебя Чемизовы научили.
— Откуда ты знаешь?
— Догадываюсь. Сколько они тебе пообещали? — поинтересовался Петр Иванович.
— Пять тысяч и телку в придачу.
Не понять, отчего лицо у Алексея делается кислое, недовольное, — или оттого, что поддался на уговоры Чемизовых, или оттого, что они мало заплатили.
— Получил и то и другое? — спросил Петр Иванович, когда Алексей перестал хрустеть огурцом.
— Деньги получил, а телку, сказали, потом.
Петр Иванович презрительно хмыкнул, затем произнес звук, похожий на «пфи». Все с тем же выражением лица долго смотрел на Алексея, потом сказал:
— Я думал, что я дороже стою! Допустим, так меня оценили Чемизовы, а ты что же, не поторговался?
— Я не из-за денег, Петр Иванович…
— А из-за чего?
— Ты все пишешь и пишешь… От тебя ни поросенка, ни куренка не спрятать! Все ты найдешь, все ты выкопаешь. До тебя был секретарь сельсовета, мы горя не знали: держишь четырех свиней, а пишешь две, вместо двух коров — одну. Налог-то меньше! Сам посуди, есть разница?! Я за три года ни одной шкуры не сдал! Нету, говорю.
— Ни одной шкуры не сдал, а в рваных сапогах ходишь! — сделал замечание Петр Иванович.
- Полынь-трава - Александр Васильевич Кикнадзе - Прочие приключения / Советская классическая проза
- Апрель - Иван Шутов - Советская классическая проза
- Витенька - Василий Росляков - Советская классическая проза
- Здравствуй и прощай - Лев Линьков - Советская классическая проза