– О каком сходстве вы… – Он вдруг понял, о чем она говорит.
– Да, да! Наконец-то и вы увидели! И еще раз простите, что я посмела примерить вас с Марией к наготе Адама и Евы! Их фигуры будто списаны с вас двоих… И лица – лица тоже похожи. Я долго смотрела, но так и не смогла уловить, в чем тут подобие. Выражение, невысказанность, божественный знак?.. Ах, герр Хаим! Фрейлейн Мария призналась мне, что осенью навсегда уедет из Клайпеды, но так не хочет ехать! У вас мало времени, милый Адам, торопитесь! Она уже держит яблоко, ваша Ева… Не дайте ей бросить плод, не надкусив.
Глава 13
Созревание плодов
Хаим вел сложную партию неизвестной игры, пытаясь удлинить время, а события ускорить. Он собрал чувственность в кулак и до поры до времени подавил преждевременное мужское желание.
Мария приходила каждый день. Через неделю все, что нужно, было благополучно переведено и отправлено на службу, где филантропический подвиг сотрудника оценили адекватно затраченным усилиям. Хаим получил неплохой гонорар и, поразмыслив, без особого зазрения совести решил до некоторых пор не открывать девушке эту маленькую тайну, чтобы их обоюдная «вина» перед фирмой не превратилась в снежный ком.
Они незаметно перешли на «ты», Хаим учился русскому языку и значительно преуспел. Читали стихи русских авторов, беседовали и спорили о книгах, о политике, обо всем, избегая лишь разговоров о чувствах. Обедали, а иногда и ужинали вместе. Она приносила брикеты вкуснейшего домашнего сыра – знакомые хуторские прихожане держали коров; он покупал лакомства и заморские фрукты. Домой провожал, когда на улицах загорались фонари…
Бег безжалостных часов будто переставал существовать, пока девушка была рядом, а едва Хаим оставался в одиночестве, невосполнимые часы жужжали в голове, как тонкий зуммер: еще час, еще и еще… До ее нового прихода он впадал в меланхолию. Счастье, радость, грусть, депрессия сменяли друг друга, и объединяло их одно имя – Мария.
Вскоре, к своей досаде, окрепнув, он продолжал делать вид, что ему по-прежнему нездоровится, но она почувствовала симуляцию, и пришлось согласиться с прекращением визитов. Они полюбили прогуливаться по набережной Дане, стали часто вместе бывать на православном кладбище.
Хаим не представлял, что все может кончиться, и в то же время постоянно, с нарастающей тяжестью на сердце, думал о разлуке. Между ними, как в картине Дюрера, проходила линия разрыва. Жизнь должна была или развести половинки их диптиха в разные стороны, или слить в единый шедевр, но романтизм Хаима и противостояние Марии мешали им сделать тот последний шаг, о котором говорила лукавая фрау Клейнерц, возведшая сводничество в добродетель.
Хозяйка больше не заговаривала с Хаимом на личные темы, однако следила за развитием нерешительного романа с разгорающимся интересом. Острое нетерпение и неожиданно открывшиеся в ней способности свахи не давали ей покоя, и скоро пылкая старушка так извелась, что приблизилась к роли библейского змия. Искушение взять и самой рассказать девушке о любви Хаима было слишком велико, но фрау Клейнерц старалась ему не поддаваться. Она полагала, что старость приходит в тот момент, когда человек теряет надежду на любовь, а смерть – когда само слово «любовь» оставляет его равнодушным. Поэтому фрау Клейнерц страстно желала быть причастной к созреванию плодов соблазна в чужих садах. Теперь уже она, увидев Марию, принималась заманивать ее «на чашечку кофе», и Хаим всерьез опасался, что хозяйка своим темпераментным вмешательством в их зыбкие отношения испортит ему игру. Он видел, как медленно, несмело просыпается в Марии ответное чувство, но девушка упорно верила в дружбу, и неосторожные намеки фрау Клейнерц могли ее испугать.
Заглядывая себе в душу, Мария радостно убеждалась, что теперь от обиды на Хаима не осталось и следа. Исподволь начала удивлять собственная черствость: желая помочь ей, человек просто не подумал о последствиях, она же поспешила обвинить его в преступлении.
Где-то далеко-далеко обитали мужчины, соблазняющие неопытных девушек. Где-то в другом мире затаился и ждал страшный Железнодорожник, должно быть, уже разведшийся с женой…
Хаим был другим. Нельзя сказать, что Мария не замечала его восхищения и любви, – она тоже любила Хаима. Разве друзей не любят?.. Впервые ее не тяготила дружба с мужчиной, льстило его внимание, и, ловя себя порой на неосознанном кокетстве, она огорчалась и недоумевала.
Мария научилась угадывать его настроение по прищуренным глазам, усмешке, хрипотце в голосе. Ей нравилось, что Хаим порой не прочь поозорничать, как мальчишка, а иногда, ироничный или философски невозмутимый, он казался человеком, умудренным годами и опытом. Он нравился Марии, такой разный – сдержанный, бесшабашный, веселый, обманчиво тихий, а главное – бесконечно нежный и бережный с нею. Нравился, как никто и никогда из друзей. Хаим становился ей необходимым.
Она с ужасом отгоняла мысли о возвращении в Польшу, но признательность и долг заставляли ее вспоминать о негласном обязательстве все чаще и чаще. Быстротечные мгновения лета кружились белыми мотыльками и падали на траву туманными росами, облетали лепестками цветов на маминой могиле…
И пришел день, когда Мария сказала Хаиму:
– Приехал отец Алексий. Через неделю он увезет меня в Вильно.
Глава 14
Чужая невеста
Всю ночь Хаим зубрил речь на русском языке. Но после того, как он поздоровался с отцом Алексием, извинился за визит без предупреждения и представился, из заготовленной речи пригодилась всего одна короткая фраза:
– Я – друг Марии.
Сказав это, он застыл у входной двери, в полумраке после яркого солнца улицы, готовый, если его не примут, развернуться и уйти. Лихорадочно вспоминал наиболее доходчивые отрывки из текста, но не вспомнил. В голове без конца вертелась совершенно неуместная здесь хозяйкина фраза, которую он почему-то повторял, как заклинание: «Любовь чиста, как бы дурно о ней ни говорили, грязь к ней не прилипает. Любовь чиста, как бы дурно о ней ни говорили… Любовь чиста…»
Изумленный священник тоже молча, изучающе смотрел на нежданного гостя.
Молодой человек невольно почувствовал, как печать иудея пылает на его лице. Никуда не денешь эти блестящие, всегда будто влажные глаза, длинные баки и нос с горбинкой…
Но надо было отвечать за сказанные уже слова и изложить то, с чем пришел. Хаим подтянулся, выпрямился и расправил плечи. Похудевший после болезни, он выглядел выше своего роста, еще и отросшие волосы торчали над головой, ермолка едва держалась.
Отец Алексий по-прежнему молчал. Визит иноверца с невероятным заявлением, наверное, граничил с наглостью в глазах православного священника. Поскольку терять было, кажется, нечего, Хаим выпалил:
– Я прошу у вас ее руки!
Отец Алексий пожевал губами, словно расклеил их после немого обета, и не ответил, а сухо констатировал факт:
– Вы – сын Израилев.
Смуглые щеки гостя густо покраснели.
– Да, конечно… разная вера… Но я не собираюсь встревать… я тоже верующий человек. Тем не менее это не значит, что…
Он запутался и, смешавшись, опустил голову.
– Договаривайте.
– Я… люблю ее.
– А она?
– Мы любим друг друга… Она любит меня, как друга, – поправил себя Хаим.
Отец Алексий отвернулся к окну и побарабанил пальцами по подоконнику.
– Почему вы не пришли сказать об этом вдвоем?
…Фрау Клейнерц обещала задержать Марию до возвращения Хаима. Хозяйка была рада оказаться полезной и выдумала предлог: попросила девушку научить ее готовить русские блюда. Старушка была посвящена в его планы, – она дотошно расспросила жильца и шепнула ему, провожая до двери: «Я буду за вас молиться, герр Хаим».
Сейчас он сильно сомневался, правильно ли сделал, оставив девушку наедине с фрау Клейнерц, сверх меры увлеченной интригой, и очень надеялся, что Мария не услышит от нее ничего лишнего.
– Она не знает, что я… э-э-э… сюда, – забормотал Хаим, – вообще-то, я отлучился в больницу на последний прием… была операция аппенди… впрочем, неважно… Я хотел поговорить с вами.
В голове творилась неразбериха, голос и губы отказывались повиноваться. Хрип, сумбур, косноязычие… Мало «жидовской морды», кончится тем, что священник сочтет его дурачком!
Хаим сосредоточился. Он, в конце концов, не мальчишка, взрослый человек, и пришел к отцу Алексию как к человеку, а не как к попу.
– Значит, она рассказывала обо мне? – осведомился священник.
– Да, рассказывала, немного. Она не любит говорить о себе и своей жизни, но мне стало понятно, что вы приняли в Марии большое участие и продолжаете помогать. Я решил довериться вам. Без вашего согласия я не имею права сделать ей предложение! Даже пытаться не стал бы, потому что знаю: не получив вашего благословения, Мария не пойдет за меня. И я уважаю ее благородство. Если вы будете против нашего брака, я ничего ей не скажу, и она уедет в Вильно.
