Сначала эти одинокие прогулки, при которых ей не встречался никто, — крестьян, работавших в полях, не стоило считать за кого-нибудь — казались Анне очень скучными и утомительными; она выходила на них только потому, что сидеть в душных комнатах бабушкиного домика и прислушиваться к однообразным, вовсе не интересовавшим ее рассказам старушки было еще скучнее, но мало-помалу она стала находить в них удовольствие. Никогда прежде не думала она, что в деревне можно найти так много красивых и привлекательных видов. Один раз она рассеянно бродила по полям и вдруг неожиданно вышла на самый берег речки. Солнце близилось к закату, быстрые струйки воды, искрясь и отливая золотом, как будто бежали навстречу его лучам, обливавшим мягким светом и ярко-зеленый луг, и стадо коров, медленно возвращавшееся с пастбища, и группы деревьев, бросавших длинные тени на дорогу. Анна остановилась, пораженная прелестью картины, открывшейся перед ней, и долго простояла на одном месте, не отрывая глаз от окружающего ландшафта, не отдавая себе отчета в том, что именно так привлекало ее. С этих пор она стала глядеть по сторонам не с прежнею безучастностью; она отыскивала в своих прогулках те места, с которых открывался особенно красивый вид на окрестность; она часто останавливалась полюбоваться то ровною мягкою зеленью молодых хлебных всходов, то переливами света и тени в роще, то красивыми зигзагами дороги, серой лентой извивавшейся среди лугов, то картинными группами вековых деревьев в саду своего отца; ей стало приятно прислушиваться к пению птиц, она часто с удовольствием следила глазами за полетом пестрых бабочек; она полюбила цветы и охотно украшала свою комнату букетами из сада бабушки, перемешивая их васильками и другими полевыми цветами.
Сначала она гуляла от скуки, потом прогулки начали доставлять ей удовольствие, а под конец она стала искать в них убежища от разных неприятных мыслей и чувств, которые как-то невольно и бессознательно приходили к ней в голову, когда она оставалась дома.
Жить под одной крышей с Анной Федоровной и Матреной и не иметь никакого понятия о том, что делалось у соседей, было совершенно невозможно. Обе старушки принимали такое живое участие в судьбе всех окружающих, так сочувствовали всякому горю и всякой радости, что это участие и сочувствие невольно прорывалось во всех их разговорах.
— Слышала, Матрена, у Ивана Косого горе какое? — со вздохом говорила, садясь за обед, Анна Федоровна. — Его обе коровы заболели и в поле не пошли; в Касимовке, говорят, падеж; что, как и до нас доберется!
— Оборони бог! — с тревогой отвечала Матрена. — Надо будет сходить посмотреть Ивановых коров; может, и там что-нибудь. — И Матрена торопилась есть, чтобы поскорей осмотреть больных животных: она знала несколько лекарств и для людей, и для скота и часто очень искусно применяла к делу свои знания. Анна Федоровна с нетерпением ожидала ее возвращения, с интересом выслушивала описание всех признаков болезни. Обе старушки строили предположения о том, насколько она опасна, и беспокоились об Ивановых коровах, точно о каком-нибудь близком человеке. Анну это беспокойство очень удивляло.
«Совсем из ума вон выжили старухи, — думала она про себя, — есть чем заниматься, какими-нибудь коровенками! Экая важность, если они и околеют!»
Через несколько дней коровы, несмотря на лечение Матрены, околели. Анна сидела в садике с книгой в руках, когда жена Ивана пришла со слезами сообщить эту весть Анне Федоровне.
— И что теперь с нами будет, и чем мне кормить ребяток! — с рыданиями причитывала баба. Анна не слышала, что отвечала Анна Федоровна, но через несколько минут баба ушла с горшком, полным молока, а за обедом глаза бабушки были заплаканы, и Матрена смотрела мрачнее обыкновенного.
— Господи, бабушка! — вскричала девочка, которую раздражало это «горе из-за пустяков». — Да неужели такое страшное несчастье, что околели какие-то две коровы?
— Как же не несчастье, голубчик! — отвечала Анна Федоровна. — У Ивана четверо детей мал мала меньше: чем он их кормить будет без молока? Чем он поле свое удобрит без скота?
— Да разве он не может купить себе новых коров? Разве это так дорого?
— Еще бы! Меньше как за тридцать рублей порядочной коровы не купишь; а где Ивану достать тридцать рублей! Ему для этого пришлось бы наняться в работники чуть не на целое лето; а пока он будет работать в чужих людях, у него свое поле запустеет: семья-то их большая, а работник он один!
«Тридцать рублей считается дорого! Из-за этого работать целое лето!» — Анна невольно задумалась. Сколько у нее было вещей, которые стоили вдвое дороже! Отдать разве свой коралловый прибор; на него можно, наверное, купить если не три, то две коровы; или золотой браслет, или цепочку от часов? А что скажут кузины? Они смеялись над ней один раз, когда она, вместо того чтобы купить себе новую шляпку, отдала деньги шарманщице с крошечным, дрожавшим от холода ребенком! Они опять скажут, что если она раздаст все свои деньги нищим, то ей самой придется просить Христа ради; и потом — как же она будет носить часы без цепочки, как же она останется без браслета, когда и кузины, и Лиденька, и Жюли, и Верочка, и Мери — все носят браслеты? А кораллы? Жорж говорит, что они идут к ней больше всего… И она не предлагала Ивану ни одного из своих украшений; она убеждала себя, что с ее стороны даже и смешно было бы предложить их, а между тем она чувствовала какое-то смутное недовольство собой при взгляде на печальные лица двух старушек.
— Видели, — спрашивала Матрена, — Кузьма-то послал свою Дашу жать в поле?
— Что ты? — встревожилась Анна Федоровна. — Где бедной жать, давно ли она выздоровела!
— А что ж будешь делать! Марье одной не справиться, а работницу им не из чего нанимать!
Анна не обращала большого внимания на этот разговор, но когда вечером Даша, возвращаясь домой, проходила мимо нее бледная, истомленная, едва передвигая ноги, ей опять становилось как-то неловко, — она старалась не смотреть на бедную девушку, не слушать рассказов бабушки о ее тяжелой болезни и медленном, еще не кончившемся выздоровлении.
И так много-много раз, многие разговоры старушек, многие сцены, которых она была невольной свидетельницей, вызывали в девочке неприятное, беспокойное чувство. Чтобы избавиться от этой неприятности, от этого беспокойства, она оставалась как можно меньше дома, она избегала всяких длинных бесед с бабушкой, а во время прогулок выбирала самые уединенные места, где не могла бы встретить ни Иванову жену, жалующуюся соседкам на свою бедность, ни Дашу, истомленную непосильной работой.
ГЛАВА XI
Собираясь в деревню, Анна не рассчитывала весело провести время, но деревенская жизнь оказывалась скучнее даже, чем она ожидала. Гулять всегда одной, все по одним и тем же местам в конце концов надоедало; она скоро перечитала книги, привезенные с собой, рисунки плохо подвигались без помощи учителя, а разговоры с бабушкой и Матреной были неприятны. Она беспрестанно писала письма и к кузинам, и к петербургским подругам, но ответы получала редко, и то короткие. Кузины писали, сколько неожиданных прелестей увидели они за границей, подруги описывали разные удовольствия, какими они пользовались. Все проводили время весело; ей одной приходилось скучать в «этой трущобе», как она мысленно называла Опухтино. Наконец она не выдержала и в первых числах августа написала отцу длинное письмо, жалуясь на нестерпимую скуку и умоляя его позволить ей вернуться в Петербург, пожить с ним до приезда тетки.
Ответ на это письмо пришел скоро, скорее даже, чем ожидала Анна, но, к своему удивлению, она заметила, что адрес написан не рукою отца ее.
Она разорвала конверт, письмо было от ее дяди, Ивана Ильича.
Милая Анна, — писал он, — мне очень грустно, что я принужден сообщить тебе весьма и весьма неприятные вести. Нынче весной и летом у отца твоего было много неприятностей, вследствие запутанности его денежных дел, и неприятности эти имели дурное влияние на его здоровье. Недели три тому назад с ним случился удар; несколько дней мы боялись за его жизнь; теперь, к счастью, опасность миновала, хотя он все еще нездоров, лишился употребления руки и ноги.
Он не хотел сообщать тебе о постигшем его несчастии, но после твоего письма, в котором ты жалуешься на скуку деревенской жизни и выражаешь желание жить с ним, он послушался моего совета и позволил мне написать тебе: я же думаю, что твоя обязанность быть около больного отца. Ты уже не ребенок, ты должна постараться любовью и заботливостью облегчить ему его настоящее тяжелое положение. Посылаю тебе денег на дорогу; денег этих немного, и тебе придется экономничать; что делать, я в настоящее время не располагаю большею суммою, да и тебе надобно приучаться к бережливости: состояние отца твоего расстроено и ты вернешься сюда далеко не такою богатою, какою уезжала. Я понимаю, как огорчит тебя то, что я пишу, но я считал за лучшее сообщить тебе все прежде, чем ты увидишь отца своего. Ты мне всегда казалась умной девочкой, и я надеюсь, что ты сумеешь мужественно перенести постигшее тебя несчастие. Утешайся мыслью, что могло быть хуже, что твой отец был на волос от смерти. До свиданья, моя милая, береги себя в дороге.
