— Простите, господин граф. Я как-то не сразу сообразил, что да как. Не понял. Устали мы тут от спокойной жизни. Болото, одним словом, вот и не ожидал таких радостных перемен, — залебезил Ганц Лютц.
— Оставь свои извинения для жены, — отмахнулся от него Серега.
— Да вот, кстати, о женщинах. Не хотите ли с дороги развлечься? Женского тела, так сказать, отведать. Свежатинки.
Слова Лютца пробили Одинцова на дрожь. Словно ему не любовные утехи предлагали, а заняться каннибализмом. Он даже представил себе женское тело на вертеле, и от этого на душе стало муторно.
Он заметил, как вспыхнула Айра, но промолчала, ожидая его реакции.
— Пошел вон. Жду с докладом утром. Сутенер хренов.
Последнее слово, по всей видимости, никто из окружающих не понял, но Сереге было на это плевать.
Ганц Лютц, пятясь, вышел из комнаты. Он хотел было прихватить с собой караульного офицера, но Одинцов рявкнул:
— Оставь его!
— Как прикажете, — зло процедил сквозь зубы Ганц Лютц, скрываясь за дверью.
Серега кивнул Шустрику. Лех выглянул за дверь, проводил Лютца взглядом и вернулся.
— Родим, как я понимаю, — сказал Одинцов.
Караульный офицер кивнул, соглашаясь.
— Еще раз увижу пьяным во время несения службы, запорю.
Родим покорно кивнул.
— Что за чушь тут несла эта пьяная рвань? Что за бабы? Развели тут бордель. Чтобы к завтрашнему утру и следа этого не было, — приказал Серега.
— Позвольте доложить. В замке никакого борделя нету… Просто сотник Лютц…
Родим в красках рассказал о похождениях своего начальника. Услышанное заставило Серегу внутренне содрогнуться. Ганц Лютц ему сразу не понравился, показался гнусным типом. Оказывается, в своей оценке он не ошибся.
— Кринаш, этого мерзавца под арест. Утром разберемся с ним. Проследи, чтобы девчонок из неволи выпустили.
Кринаш довольно улыбнулся. Похоже, Ганцу Лютцу предстоит чудесная ночка, насыщенная событиями. Скучать не придется.
— Джеро, проследи, чтобы усилили караульную службу. Сегодня в караул заступит десяток Бобра, да своих ребят тоже выдели. Родим, за сегодняшний караул продолжаешь отвечать ты. Заберешь пополнение и расставишь, как считаешь нужным.
Родим мигом вытянулся, словно его только что облагодетельствовали денежной премией или внеочередным званием.
— Разрешите выполнять?
— Иди уж, — устало процедил Серега.
Родим и Джеро направились на выход, когда Одинцов вспомнил еще об одном важном деле.
— Подождите. Завтра в полдень весь личный состав гарнизона построить в замковом дворе. Я говорить с людьми буду.
— Слушаюсь! — бодро отрапортовал Родим.
* * *
В полдень внутренний замковый двор был заполнен народом. Столько людей собралось, что не протолкнуться. За ночь весь гарнизон облетел слух, что в замок приехал новый владетель и скоро будет наводить свои порядки. Мол, сотника Лютца уже арестовали за неповиновение и собираются сегодня публично казнить, чтобы другим наука была. Солдаты гарнизона хоть и не любили своего командира, славящегося жестокостью, но все же негодовали по поводу его ареста. Все-таки он был одним из них, а тут приехал какой-то столичный выскочка да без суда и следствия виселицы строит. Они недовольно косились на солдат с волчьими гербами на доспехах, ворчали, что к ним прислали надсмотрщиков, но в открытую боялись выступить. Вести о подвигах волчьих солдат долетели и до их захолустья, к тому же чужаков было в три раза больше, чем их. Неравное соотношение сил для бунта.
Одинцов слышал гомон толпы за окном и чувствовал, что сегодня знаковый день. От того, что он скажет людям, будет зависеть пойдут они за ним или отвернутся, согревая в душе ненависть. Серега волновался, словно ему предстояло сдать самый важный в жизни экзамен, от результатов которого зависит вся его судьба. Положение ухудшала чугунная голова, которую не смог излечить даже десятичасовой сон. Такое впечатление, что весь вчерашний день он предавался обильным возлияниям, а сегодня не грех бы было опохмелиться.
— Ну что? Ты готов? — заглянул в кабинет Лех Шустрик.
Вид у него был довольный, словно он с утра уже успел выиграть состояние в карты.
— Скорее да, чем нет, — признался Серега.
— Ты смотри. Постарайся зажечь толпу. А то они тебя считают каким-то монстром. Я с Родимом поговорил, так Лютца в гарнизоне солдаты ненавидели. Но после ареста почитают его чуть ли не за великомученика.
— Догадываюсь, — хмуро сказал Одинцов.
— Так что ты уж постарайся. Нам бунты и саботажи на корабле не нужны.
Сереге пришло на ум сравнение. Сейчас он напоминал боксера перед выходом на ринг, а Лех Шустрик его тренер, подбадривающий бойца перед решительной схваткой.
— Как там этот мерзавец ночь провел? — спросил Одинцов.
— Ребята Кринаша постарались, чтобы он навсегда ее запомнил. Допросили, понятное дело, с пристрастием. Все показания записаны, так что можно смело приговор сочинять. Я бы его за яйца на крепостной стене вздернул…
— У меня есть идея поинтереснее.
— В его застенках мы трех девчонок нашли. Одна совсем замученная. За ней сейчас наши лекари присматривают. Одна нетронутая. Утром ее отправили домой. А последняя нормально, держится. Но досталось ей основательно. Кстати, в забавах этого зверя участвовали еще трое офицеров. Я распорядился их арестовать.
— Правильно сделал, друг мой, — задумчиво ответил Серега. — Ладно. Нельзя больше откладывать. Все равно придется идти. Хотя я лучше бы в поле, да с мечом против ворога. Никогда не любил публичные выступления.
— Привыкай, друг мой, — насмешливым тоном произнес Шустрик и скрылся за дверью.
Одинцов встал, подошел к зеркалу, поправил костюм, опоясался мечом в ножнах, накинул на плечи плащ, заколол его фибулой, изображающей оскаленную морду волка, и вышел из кабинета. Он спустился по лестнице на первый этаж, где его ждали Черноус и Джеро, коротко кивнул им, говоря тем самым, что он готов, и вышел на крыльцо дома через распахнутые услужливо волчьими солдатами двери.
При его появлении рокот людских голосов на время усилился, словно морская волна, набегающая на берег, и вскоре стих. Сотни пар глаз уставились на него в ожидании.
Серега обвел взглядом толпу, пытаясь почувствовать ее, понять, чем дышит народ, что ждет от него. Он увидел людей, которые устали от будничной жизни замка-болота, истомились под жестоким правлением сотника Ганца Лютца, но в то же время они боялись столичного выскочку. Кто его знает, быть может, при новом хозяине порядки станут куда строже и жестче. В большинстве своем солдаты гарнизона были из деревенских, для которых каждый городской житель, развращенный сытой жизнью, мерзавец, не способный ни на что хорошее. К тому же живой пример долгое время был перед глазами — Ганц Лютц.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
