думать-то?
– Как о чем? Идти ли нам дальше или возвращаться.
Решение было отнюдь не самым легким в жизни Силвеста. Теперь он знал, что им манипулировали – возможно, на протяжении всей «охоты на Цербера». Но как далеко зашли эти манипуляции? Проходил ли его мыслительный процесс под жестким контролем с того самого момента, как он вернулся от Завесы Ласкаля – то есть чуть ли не всю жизнь, – с тем, чтобы привести к такому вот концу? Может, он вообще погиб там, а на Йеллоустон вернулся автомат, действующий и чувствующий как прежний Силвест, но направляемый к одной-единственной цели, которой он сейчас почти достиг?
Ладно, положа руку на сердце, имеет ли это все хоть какое-нибудь значение?
Как бы ни были фальшивы его чувства и иррациональна логика, именно здесь он мечтал оказаться, сколько себя помнит.
Обратно повернуть Силвест не может. Во всяком случае, до тех пор, пока не узнает правду.
– Скотина ты свинская! – воскликнула Вольева.
Первый выстрел гразера попал в нос «Печали расставания» через тридцать секунд после того, как завыл тактический дисплей. Корабль едва успел выбросом обляционного материала погасить энергию гамма-фотонов, а затем, когда иллюминаторы рубки автоматически сделались непроницаемыми, Вольева успела увидеть серебристую вспышку – это «жертвенная» броня корпуса исчезала в облаке металлических ионов. «Печаль расставания» вся содрогнулась от мощнейшего удара, как будто в нее попал тяжелый снаряд.
К воющим сиренам присоединились новые. Бóльшая часть широкого тактического дисплея переключилась в боевой режим, графически отражая готовность вооружений шаттла.
Бесполезно. Все бесполезно. Оборонительные системы «Печали расставания» слишком слабы и ориентированы на ближний бой, они не могут противостоять мегатонному противнику. Некоторые орудия «Ностальгии по бесконечности» куда больше шаттла, но почему-то они еще не ведут огонь.
Колоссальное серое тело Цербера заполнило треть неба, видимого из иллюминаторов шаттла. Сейчас надо бы сбросить скорость, а они теряют драгоценные секунды, позволяя себя поджаривать. Даже если бы они отразили атаку, скорость шаттла осталась бы опасно большой.
А тем временем следующая часть корпуса уже превратилась в пар.
Вольева позволила пальцам вести разговор с шаттлом, программировать хитроумный маневр уклонения, который позволил бы выйти из убийственного фокуса гразера. У этой программы был существенный недостаток: она предусматривала рывки с перегрузками до десяти g.
Вольева выполнила все необходимые процедуры и потеряла сознание.
Помещение было просторным, но не пустым.
Триста километров в ширину, подумал Силвест, взяв эту цифру практически с потолка – все попытки скафандра с помощью радара измерить диаметр подземного зала оказались бесплодными. Нет сомнений, причина этих неудач находилась в центре полости. Она не только на скафандр действовала, но и на самого Силвеста, хоть и по-другому. У него разболелась голова.
На самом деле объектов было два, и какой из них удивительней, Силвест не взялся бы судить. Они двигались, вернее, один обращался вокруг другого. Тот, что кружил, смахивал на драгоценный камень, но имел такую сложную конфигурацию, что определить его форму не представлялось возможным. Не скажешь даже, какого он цвета, – в движении предмет вовсю бликовал. Силвесту было понятно лишь, что «самоцвет» огромен – десятки километров в диаметре. А может, это только иллюзия – ведь опять скафандр не сумел дать точную цифру. С тем же успехом можно просить, чтобы скафандр объяснил скрытый смысл какого-нибудь хайку, когда и с явным-то смыслом большие проблемы.
Силвест попытался увеличить участок поверхности «самоцвета» с помощью своей глазной механики, но тот не только не желал увеличиваться, но даже как будто норовил уменьшиться. Что-то странное происходило с пространством-временем вблизи этого объекта.
Попытался Силвест воспользоваться и опцией «захват изображений», но и тут его ожидал неуспех: на снимке, как ни странно, объект сделался вконец расплывчатым, словно он менялся гораздо быстрее на микроскопических отрезках времени, чем на отрезках, изменяемых секундами. Силвест попытался разгадать эту загадку и как будто даже преуспел, но вскоре иллюзия понимания развеялась.
Что же до второго, стационарного объекта, то с ним, пожалуй, дело обстояло еще хуже. Он выглядел рваной раной в реальности – разверстый зев, откуда бил белый свет поразительной силы и интенсивности. Такой свет видят умирающие – он манит их к жизни после смерти.
Силвест тоже ощутил этот призыв. Свет был так силен, что человеку полагалось бы ослепнуть. Но чем напряженнее он вглядывался в сияющие глубины, тем свет меньше резал глаза, тем быстрее превращался в успокаивающую бездонную белизну.
Свет отражался в летящем по орбите «самоцвете», который вовсю отбрасывал разноцветные лучи на стены гигантского зала.
– Вот гляжу я на эту потрясающую иллюминацию, – произнес Кэлвин, – и во мне стремительно крепнет ощущение собственной ничтожности. С тобой то же самое происходит?
– Конечно. – Это прозвучало так тихо, что Силвест и сам не услышал.
Но Кэлвин понял.
– Тогда, может, хватит? Ты узнал то, что от нас пытались скрыть. Нечто совершенно непостижимое. Один Бог знает, что это такое.
– Возможно, это Он и есть. Бог.
– Глядя на этот свет, я готов согласиться с тобой.
– Значит, ты тоже чувствуешь?
– Я не уверен в том, что чувствую. И не уверен в том, что мне нравятся мои ощущения.
Помолчав, Силвест спросил:
– Как думаешь, они это сами создали или случайно наткнулись?
– С каких это пор тебя интересует мое мнение? – Кэлвин нарочито поколебался, а потом Силвест услышал примерно то, чего и ожидал услышать. – Нет, Дэн, они этого не создавали. Амарантийцы, бесспорно, были умны, возможно, умнее нас. Но они не были богами.
– Тогда это сделал кто-то другой.
– И я надеюсь, этого другого мы никогда не встретим.
– Крепись, отец. У меня нет сомнений, что эта встреча состоится, и очень скоро.
Невесомый, Силвест полетел вглубь зала, туда, где танцевал «самоцвет» и лились прекрасные лучи.
Придя в себя, Вольева услышала писк консоли. Это означало, что «Ностальгия по бесконечности»
