варьете так и не увидим. Свободных мест нет и не ожидается.
Поэт прикусил тонкую губу, прищурился, снова глянул в сторону ожидающей его компании.
— Так, постойте пока здесь, я, может, что-нибудь придумаю. С нами как-никак завотделом культуры рижского обкома КПСС. Он, думаю, прислушается к моей просьбе, а уж к его просьбе администрация ресторана тоже прислушается.
К какой просьбе должен прислушаться второй секретарь коммунистической партии Латышской ССР, Евтушенко, тут же исчезнув, не уточнил, но, видимо, хочет поспособствовать нашему проникновению внутрь «Юрас Перле». Что ж, посмотрим, что у него из этой затеи выйдет.
Между тем Евтушенко уже вовсю общался с каким-то человеком средних лет, то и дело кивая в нашу сторону. Тот послушал и с кислым выражением лица тоже кивнул. После чего вся компания прошла внутрь, а Евтушенко сделал знак, подзывая нас ко входу. Он затащил нас с собой в небольшое фойе, а в это время в сторону всей нашей большой компании уже двигался холёный администратор в строгом костюме с чёрной бабочкой и очках с золотой оправой. Тот, с кем разговаривал Евтушенко, о чём-то с ним пообщался, администратор сверкнул в нашу сторону линзами очков и что-то сказал в ответ. В результате мне и моим друзьям было предложено следовать за администратором в дальний угол зала. Столик располагался в уютном закутке, правда, сцену отсюда было видно не очень хорошо, но мы были рады и этому. А поэтическая делегация уединилась в закутке, вход в которую прикрывался портьерами, которые можно было при желании раздвинуть и наблюдать за происходящим в зале и на сцене. Сейчас между кусками тёмно-фиолетовой ткани оставалась небольшая щель, сквозь которую не особо-то и было видно, что происходит в этом «кабинете».
Официант добрался до нас где-то четверть часа спустя. Не то что мы сильно проголодались, пока шлёпали к «Юрас Перле», но сидеть за пустым столом было как-то не очень комфортно.
В 23.35 на нашем столе появилась вазочка с белым и чёрным хлебом. В 23.36 — бутылка «Хванчкары» и полулитровый графинчик «Столичной». В 23.40 — «Pelēkie zirņi», он же «Серый горох». Очень сытное, невероятно аппетитное, необычное, но при этом очень простое в исполнении. Затем стол украсили обалденно вкусная «Царникавская минога», луковый клопс с отварным картофелем и кровяные блинчики с брусничным вареньем под кофе со сливками. Десерт подали, когда уже на сцене вовсю отплясывали девушки из варьете. Меня этим было не удивить, а вот мои спутники смотрели на это зрелище с широко открытыми глазами. Особенно это касалось Вадика, у него того и гляди изо рта слюна потечёт. Я даже не выдержал, толкнул его под столиком ногой, покосившись на Настю. Тот тут же испуганно захлопнул рот.
— Да ничего особенного, — с наигранно равнодушным видом прокомментировала Полина, когда в выступлении танцовщиц после первой 45-минутной части был объявлен перерыв. — Ну ноги в чулках, ну высоко задирают, так это и я могу.
— Но красиво же, — не удержался Вадим и тут же смешался под испепеляющим взглядом Насти.
Мне и самому, честно говоря, зрелище показалось так себе. В «Мулен Руж», где довелось побывать в начале нулевых, всё выглядело на порядок круче, если не на два. Но для неизбалованного советского человека даже такое шоу в «Юрас Перле» казалось чем-то нереальным, кусочком западной жизни, до которого можно дотронуться без опасения потерять партбилет или получить выговор по комсомольской линии. Всё на законных основаниях.
Перерыв был объявлен 15-минутным, за это время мы успели расправиться с десертом и, не дожидаясь второй части программы, начали было собираться на выход, как возле нашего столика появился Евтушенко.
— Ребята, хватит тут куковать, пойдёмте к нам. Всё ж веселее будет.
Я поглядел на своих спутников, во взглядах которых тут же пропала сонливость. Ещё бы, когда появилась возможность потусить со звёздами отечественной поэзии. Так что, расплатившись со срочно приглашённым официантом, мы дружно переместились в отдельный кабинет, где за прямоугольным столом пировали Ахмадуллина, Вознесенский, тот, кто договаривался насчёт нас и женщина лет пятидесяти в строгом костюме. Наверное, его помощница, хоть шеф и выглядел помоложе лет на пять. Всякое бывает, почему бы и не оказаться помощнице старше начальника? Не всё же рядом глупеньких молодух держать, которые хоть и привлекательны, но при этом зачастую тупы, как пробки.
Мужика звали Арнольд Ричардович, фамилию он не сказал, его помощницу — Янина Витольдовна. Тоже фамилию не озвучила, ну так нам и незачем, детей в будущем с ними не крестить, а фамильничать мы как культурные люди тоже не собирались.
— Тёзка, расскажи нам, как ты чемпионат Европы выиграл, — попросил Евтушенко, одновременно наливая мне в бокал коньяка. — А то в газетах как-то глухо об этом пишут-с.
И хохотнул над своей шуткой, а я вспомнил, что эта фраза звучала из уст Бальзаминова, которого блестяще сыграл в вышедшей в 64-м кинокомедии Вицин. А мне что, жалко что ли… Рассказал, в том числе про неудачную попытку подкупа, вызвавшую у собравшихся (за исключением уже слышавших эту историю моих друзей) живую реакцию.
— Каковы негодяи! — воскликнул до этого молчавший Вознесенский.
— Как?! Как так можно? — заламывая руки, пафосно воскликнула Ахмадуллина. — Мир капитала погряз во грехе, он как уроборос, пожирает сам себя… Евгений, вы огромный молодец, что не поддались на эту наглую провокацию.
— А главное, набил морду фрицу, показал, что русский медведь. Я, чего доброго, даже поэму сочиню по этому поводу, — добавил Евтушенко.
И тут же на ходу принялся сочинять:
Испания, жара, и пот течёт
Коррида и футбол в момент забыты
Сегодня весь Мадрид на бокс идёт
Билеты на финал с трудом добыты…
Евтушенко замолкает, недовольно морщится:
— Ерунда какая-то, пошлятина… На свежую голову надо сочинять.
— Там, кстати, Рождественский был, он тоже про чемпионат стихи сочинил, там же перед нашей сборной и зачитывал, — вставляю я свои пять копеек.
— Да, он говорил что-то про поездку, — снова морщится Евтушенко. — Давайте выпьем за наших советских спортсменов!
Я сделал небольшой глоток, понимая, что после полграфина водки с меня хватит. Вадим и девчонки тоже не налегали — наших подруг поили шампанским. Собственно, серьёзно пили только Евтушенко и Вознесенский. Судя по блестевшим глазам и слегка заплетающимся языкам, они и до нашего появления успели как следует набраться.
— И всё-таки твои стихи дрянь, — вдруг заявил Евтушенко, глянув на меня исподлобья.
Он допил коньяк и посмотрел на меня мутноватым взглядом.
— Музыка — во! — Он поднял вверх большой палец. — А стихи дрянь…
Я хоть
