На полях под Берестечком встретились наконец два огромных войска, и там произошло одно из величайших в истории мира сражений, отголоски которого прогремели на всю тогдашнюю Европу.
Три дня оно длилось. Первые два дня чаша весов колебалась — на третий состоялся решающий бой, который принес победу Речи Посполитой. Начал этот бой князь Иеремия. День первой встречи был днем, когда восторжествовала политика страшного Яремы, — и ему первому довелось ударить на врага.
Его видели на левом крыле: без доспехов, с непокрытою головою, как ураган, мчался он по полю навстречу несметной рати, объединившей запорожскую конницу, крымских, ногайских, белгородских татар, силистрийских и румелийских турок, урумов, янычар, сербов, валахов, периеров и других диких воинов, собранных с разных концов света — от Урала, Каспийского моря и Меотийских болот до самого Дуная.
И, как река исчезает из глаз в пенных морских волнах, так канули княжьи полки во вражеское море. Пыль, бешено взвихрясь, смерчевой тучей повисла над равниной и скрыла сражающихся...
На это нечеловеческое единоборство смотрело все воинство, включая и короля, а подканцлер Лещинский, подняв распятие, благословлял умирающих.
Меж тем на другой фланг королевского войска двинулся весь двухсоттысячный казацкий табор, ощетинившийся пушечными дулами, извергающий огонь, точно сказочный змий, медленно разворачивающий на краю леса свои огромные кольца.
Но прежде чем на равнину выползло все громадное туловище змия, из облака пыли, поглотившего полки Вишневецкого, стали вырываться сперва одиночные всадники, затем десятки, сотни, тысячи, и вот уже десятки тысяч конников понеслись к холмам, на которых стоял хан в окружении отборных отрядов своего войска. Охваченные безумной паникой толпы в беспорядке бросились бежать — польские полки погнались за ними.
Тысячи казаков и татар устлали своими телами поле брани — меж ними лежал, надвое рассеченный кончаром, заклятый враг ляхов и верный союзник Хмельницкого, неистовый и бесстрашный Тугай-бей.
Грозный князь торжествовал.
Король опытным взором полководца увидел успех князя и решил смять басурман, прежде чем подоспеет казацкое войско.
В бой были брошены все силы, все орудия грянули разом, сея смерть и смятенье; одним из первых пал с пулей в груди великолепный Амурат, брат хана. Горестный вопль прокатился по рядам ордынцев. Устрашенный, раненный в самом начале боя хан окинул поле сражения взглядом. Вдалеке, в огне и пороховом дыму, показались Пшиемский и сам король с рейтарами, а слева и справа от них земля гудела под тяжестью вступающей в бой кавалерии.
И не устоял Ислан-Гирей — дрогнул и обратился в бегство, а за ним кинулись врассыпную все татарские орды, и валахи, и улумы, и запорожская конница, и силистрийские турки, и потурченцы — и рассеялись, словно туча, гонимая ветром.
Убегающих догнал повергнутый в отчаяние Хмельницкий — он хотел умолить хана вернуться на поле боя, но хан при виде его гневно взревел и, приказав татарам схватить гетмана и привязать к коню, увлек за собою.
Остались только казачьи отряды.
Предводитель казаков, кропивенский полковник Дедяла, не знал, что с Хмельницким, но, видя разгром и позорное бегство ордынцев, остановил своих людей и, отступив, расположился табором в болотистой развилине Плешовой.
Меж тем разразилась гроза и дождь хлынул с небес неудержимым потоком "Господь омыл землю после справедливой битвы".
Дожди шли безостановочно несколько дней, и несколько дней отдыхало королевское войско, измотанное в предыдущих сраженьях; казаки же тем временем окружили свой табор валами, уподобив его гигантской подвижной крепости.
Едва прекратились дожди, началась осада — самая удивительная изо всех, какие когда-либо случались.
Стотысячное королевское войско окружило вдвое более многочисленную армию Дедялы.
Королю не хватало пушек, провизии, боевых припасов — у Дедялы пороха и прочих запасов было в избытке, а сверх того, семьдесят тяжелых и легких орудий.
Но во главе королевского войска стоял король — казакам же недоставало Хмельницкого.
Королевские воины одушевлены были недавней победой — казаки усомнились в себе.
Миновало несколько дней — надежда на возвращенье Хмельницкого и хана исчезла.
Тогда начались переговоры.
Казацкие полковники пришли к королю и били челом и просили оказать снисхождение; обходя шатры сенаторов, за одежды цеплялись, обещая хоть из-под земли достать и выдать королю Хмельницкого.
Сердцу Яна Казимира не чуждо было состраданье — он пообещал отпустить по домам черный люд и простых воинов с тем условием, что задержит старшин, пока ему не будет выдан Хмельницкий.
Однако такое решение старшин никак не устраивало: за бессчетные свои проступки они не надеялись получить прощенье.
Пока шли переговоры, не прекращались отчаянные вылазки и схватки, польская и казацкая кровь каждый день лилась рекою.
Днем казаки бились с отвагой и упорством отчаяния, но ночью толпами бродили вокруг королевского лагеря, угрюмо моля о милосердии.
Дедяла готов был принять условия короля и даже пожертвовать своей головою, чтобы спасти народ и войско.
Но в казацком таборе начались раздоры. Одни хотели сдаться, другие защищаться до последнего, и все искали способа выбраться из лагеря.
Впрочем, даже отважнейшим из них это казалось немыслимым.
Табор заперт был двумя рукавами реки и бескрайними болотами. Обороняться в нем можно было годами, путь же к отступлению был только один: через королевское войско.
Об этом пути никто в таборе и не помышлял.
Переговоры, прерываемые схватками, тянулись лениво; раздоры среди казачества вспыхивали все чаще. Во время одной такой вспышки Дедяла был смещен и на его место выбран новый предводитель.
Имя его вселило отвагу в павших духом казаков и, пронесясь громким эхом по королевскому стану, оживило в сердцах нескольких рыцарей смутные воспоминанья о недавних страданиях и бедах.
Нового предводителя звали Богун.
Он и раньше занимал высокое положение среди казацкой старшины, верховодил в боях и на радах. В нем видели преемника Хмельницкого, которого он даже превосходил в ненависти к ляхам.
Богун первым из казацких полковников одновременно с татарами привел под Берестечко пятидесятитысячное войско. Он участвовал в трехдневном конном сражении и, будучи вместе с ханом и ордынцами разгромлен Иеремией, сумел вывести живыми большую часть своих людей, с которыми и нашел убежище в таборе. Теперь, после свержения Дедялы, партия непримиримых избрала его верховным военачальником, веря, что ему одному по силам будет спасти табор и войско.
И в самом деле, новый полководец слышать не хотел о переговорах — он жаждал боя и пролития крови, даже если ему самому суждено было в этой крови захлебнуться.
Однако вскоре он убедился, что с его отрядами нечего и думать с оружием в руках пройти по трупам королевских воинов, и ухватился за другое средство.
История сохранила память о тех беспримерных усилиях, которые современникам казались по плечу гиганту, — но только так можно было спасти чернь и войско.
Богун решил перейти бездонные болота Плешовой, а вернее, построить через них такую переправу, чтобы вывести всех осажденных.
Целые леса стали валиться под топорами казаков и утопать в трясине, в болото летели телеги, палатки, кожухи, свитки — и мост с каждым днем удлинялся.
Казалось, для этого вождя невозможного не существует.
Король медлил со штурмом, желая избежать кровопролития, но, видя кипевшую в таборе работу, понял, что иного выхода не остается, и приказал трубачам оповестить войско, чтобы к вечеру все были готовы к решающему сраженью.
Никто в казацком таборе не знал о намерениях врага — мост наращивали всю предыдущую ночь, и на рассвете Богун со старшинами отправился осматривать проделанную работу.
Был понедельник седьмого июля 1651 года. Утро в тот день занялось бледное, словно испуганное, заря на востоке была цвета крови, солнце вставало недужное, ржавое, кидая кровавый отблеск на леса и воды.
Из польского лагеря выгоняли пастись лошадей; казацкий табор наполнился голосами пробуждающихся ото сна людей. Осажденные, разведя костры, готовили завтрак. Все видели, как уезжал Богун со своею свитой и конницей, с которой он собирался отогнать воеводу брацлавского, расположившегося у табора в тылу и пушечным обстрелом препятствующего работам у переправы.
Чернь глядела на их отъезд спокойно и даже несколько приободрилась. Тысячи глаз провожали молодого военачальника, и тысячи уст ему вослед повторяли:
— Благослови тебя бог, сокол!
Предводитель, старшины и конница, медленно отдаляясь от табора, достигли лесной опушки, мелькнули напоследок в лучах встающего солнца и стали исчезать меж деревьев.
