Но угнетало по–настоящему другое. Сигизмунд постоянно чувствовал отныне свое бессилие перед Анахроном. Теперешняя жизнь представлялась ему зыбкой. Не менее зыбкой, нежели краткое пребывание в 1984 году. Дошло до того, что Сигизмунд начал ощущать натяжение временных канатов Анахрона, удерживающих его здесь и сейчас. А может быть, не только его. Может быть, всех.
Эта шаткость бытия подчас казалась невыносимой. Она была сродни обостренному чувствованию смерти.
Такое направление мыслей Сигизмунда подогревало еще одно обстоятельство. На второй день после возвращения в разговоре с Викой Сигизмунд еще раз назвал дату: 14 ноября 1984 года. Вика вдруг спросила:
— Слушай, Морж, а ты не боялся встретить там самого себя?
— Я об этом как–то не думал, — признался Сигизмунд.
— Странно. Это ведь один из парадоксов путешествия во времени. Столько книг написано. Герой убивает собственного дедушку и так далее…
— Когда я был там, — медленно проговорил Сигизмунд, — я вдруг понял, что все это лажа.
— Что лажа?
— Все эти парадоксы. Лажа. Я не могу объяснить, почему. Просто я знал это. И знаю.
— Так все–таки что ты делал 14 ноября 1984 года? Я имею в виду — в ПЕРВЫЙ раз.
— Неужели ты думаешь, что я по датам помню… — начал было Сигизмунд и вдруг осекся. — Блин!
Конечно же он помнил эту дату. Поначалу даже думал отмечать ее как свой второй день рождения. И чтобы не забыть, на следующий день, 15 ноября 1984 года, записал ее на стене гаража. Красным карандашом. И конечно же забыл.
В тот день, 14 ноября 1984 года, на восемнадцатом километре Выборгского шоссе он едва ушел от лобового столкновения с «Колхидой». Сигизмунд так и не узнал, почему грузовик вылетел на встречную полосу. Уже темнело. Впереди Сигизмунд видел фары. Затем «Колхиду» неожиданно понесло ему навстречу. Он помнил нарастающий рев, надвигающуюся массу грузовика, свист ветра — и стихающий вдали рев дизеля.
Сигизмунд проехал еще немного, потом выехал на обочину и остановился. Полежал лбом на руле. Покурил. Вышел из машины, побродил вокруг. Затем плюнул, сел за руль и поехал домой.
Трясти его начало уже поздно вечером, дома. Сигизмунд пошел к одному другу
— в те годы у него еще оставались друзья — и нажрался.
Что же получается? А получается, что в тот день Морж подвис на ниточке. И бытийная масса у него была как у птички.
Черт! И спросить ведь не у кого! Посоветоваться не с кем! Что, к Никифоровичу на могилу идти, устраивать там столоверчение с вопрошанием?
Аспид ему, видите ли, в Анахроне являлся. Интересно, кстати, а что такого поделывал Аспид 5 марта 1953 года? Федор Никифорович говорил, что Сталин, вроде бы, в последние годы был очень недоволен группой Анахрона. Особенно после переноса злополучной овцы. Так что, может быть…
А что гадать? Тут–то как раз есть, у кого спрашивать. 5 марта 1953 года — такая дата, которую — кто пережил — помнят.
Разговор с матерью, вопреки ожиданиям, прояснил немногое. В день смерти Сталина дед пришел домой к вечеру. Взял со стола газету с портретом вождя и учителя в траурной рамке. Ангелина была заплаканная и испуганная. В доме торжественно–скорбно вещало радио.
Дед выключил приемник. Взял газету. Посмотрел на покойного теперь усача. Хмыкнул. Переоделся в пижамный костюм, а потом уселся за стол и неторопливо сделал из газеты шапку–треуголку. Нахлобучил ее на голову и проходил в таком виде весь вечер, к величайшему ужасу дочери. Ей казалось, что отец совершает святотатство, однако возражать ему не смела. По правде сказать, Аспида Ангелина боялась куда больше Берии.
С другой стороны, кто знает, какая опасность в тот день угрожала Аспиду? Дед ведь никогда ничего не рассказывал.
Так что можно предположить, что 5 марта 1953 года дед находился в таком же подвешенном состоянии, в каком пребывал его внук 14 ноября 1984 года.
Сигизмунд невнятно поблагодарил мать и, ничего не объясняя, положил трубку.
Виктория терпеливо ждала. Сигизмунд повернулся к ней и, увидев выжидающее выражение ее лица, вдруг разозлился. Похоже, Вика из тех, кто ради новой информации готов претерпевать любые неудобства, как моральные, так и физические. Потому и с карьерой распрощалась. И его, Сигизмунда, выходки терпит. А перед папашей Валамиром, старым хрычом, просто стелется. Колодезь в нем усматривает бездонный.
— Вика, — спросил Сигизмунд, — а у тебя бывало, чтобы ты чудом от смерти спасалась? Несчастный случай там какой–нибудь…
— Нет… А, был! — вспомнила Вика. — В 85–м году была в молодежном турлагере на Западной Двине. Как раз сухой закон начался, помнишь? Мы в пику Горбачеву добыли портвейна и нажрались до поросячьего визга, а потом купаться пошли. Там водовороты… Меня за волосы вытащили, инструктор откачивал рот в рот, все такое. Я потом в него влюбилась. А что?
— Да так, — сказал Сигизмунд. — Просто имей в виду. У меня тут гипотеза одна проклюнулась. Эмпирическая, так сказать. В общем, Вика, знай: ежели Анахрон тебя когда–нибудь сцапает, то скорее всего потащит тебя в 85 год. В тот самый день. Долго, скорее всего, не продержит. Так что захочешь поглядеть на своего инструктора — торопись. Впрочем, я не уверен, что тебя на Западную Двину закинет. Я в тот день был на Выборгском шоссе, а ВТОРОЙ РАЗ оказался здесь, неподалеку… Похоже, он слабо перемещает в пространстве. Выдыхается.
— Да? — спросила Вика. — А как он, в таком случае, перебросил сюда наших вандалов? Не жили же они на берегах Невы.
— Не знаю. Федор Никифорович говорил что–то о зонде–передатчике. Ну, зонд они туда запускали. Под идола замаскировали.
— Бред какой, господи!
— Бред, — согласился Сигизмунд. — Да только в этом бреду мы тут всем миром обитаем.
— А все–таки побывать бы в пятом веке! — сказала вдруг Вика. Аж слезы на глазах выступили. — Я ведь знаешь, о чем мечтала? Я ведь как думала? Запустим Анахрон — и…
— Шмотки возить? — спросил Сигизмунд. — Челноками? Туда — гонконговские калькуляторы да турецкие куртки, оттуда — золото и археологические раритеты…
— Сейчас по морде схлопочешь! — сказала Вика. — С ума сошел? Такой материал! Я бы видеокамеру купила! Ты не понимаешь…
— Да уж где нам, сиволапым… Кстати, меня перед тем как в соседних дворах приземлить, Анахрон, кажется, бросил–таки в твой любимый пятый век.
Вика вся напряглась.
— И как там? Что ты видел?
— Звезду видел. Склон оврага.
— И все?
— Да я там минуты три пробыл от силы. Да, еще гарью там воняло.
Вика расплакалась.
— Да что ты, в самом деле! — огорчился Сигизмунд. — Ну не могу я управлять этой железной дурой! Я–то в чем виноват? У тебя на руках четыре вандала и фракиец. Изучай, пока не унесло…
И тут Сигизмунда озарило. Он посидел с раскрытым ртом, потом проговорил медленно:
— Слушай, Вика. А ведь все сходится. Там ведь действительно гарью пахло.
— Ну и что? Костры?..
— Да нет, костры так не пахнут. Похоже, там все село пожгли.
— Кто пожег?
— Откуда я знаю, кто? Мне не доложились. Враги какие–нибудь. Были у вандалов враги?
— У всех были… Стой. Дед же рассказывал, что неспокойно у них в последнее время стало. Потому Вамба так и интересовался огнестрельным оружием, кстати. — Вика посидела, хмурясь.
— Так что же получается? — сказал Сигизмунд. — Если моя теорийка имеет под собой основания… а село ихнее действительно пожгли… то бытийная масса наших гостей уменьшилась до нуля. Стало быть, они здесь всерьез и надолго. Так?
Вика поразмыслила еще немного. Потом решительно сказала:
— Думаю, ты прав. Знаешь что, Морж, надо аттиле сказать, что село сожгли.
— Ты что, с ума сошла? Старика в гроб загнать хочешь? Если он здесь навегда, то лучше ему не знать…
— Ты плохо его знаешь, Морж. Это такой старик, которому лучше говорить правду
Глава восемнадцатая
Сигизмунд впервые присутствовал при рассказах аттилы.
Они собрались на этот раз не в «светелке», а в гостиной. Лантхильда устроилась за столом, положив подбородок на кулаки, и не сводила со старика глаз. Иногда шевелила губами, словно повторяя за ним. Наверняка слушала не по первому разу.
Вика неподвижно сидела рядом со стариком, держа на коленях маленький диктофон. Аттила не обращал на диктофон никакого внимания. Говорил себе и говорил.
Сигизмунд боялся, что будет скучно. Языка он не понимал, а Вика не переводила.
Но скучно не было.
Видно было, что дед Валамир — искусный рассказчик. Он то хмурился, то вдруг раздвигал кустистые брови и лучезарно улыбался, то выдерживал драматические паузы, после которых произносил фразу–другую чужим голосом, иногда торжественно–басовитым, иногда дрожащим или тонким. Да, Виктория права: нужно добывать камеру и снимать старика на видео.
