– Да! Это так. Ну и что?
Труднее всего было сказать вот это последнее: «Ну и что?» То есть как «ну и что»? Ведь никто никогда так еще не делал! И тут надо было совершить еще один подвиг воли и свободомыслия и продолжить: «Ну и что из того, что не делал, а мы сделаем!» Надо было перешагнуть через запрет, отодвинуть в сторону старую табличку «хода нет!», которой все непонятно почему продолжают верить. Есть «ход»! В этом надо было убедить даже прогрессивных «мальчиков Келдыша», людей в науке дерзких, которые структурно-неоднородную схему просчитали, но в сводный отчет не поместили, полагая, что раз им это не поручали сделать, то это так, «игра ума», которая практическое применение в обозримом будущем вряд ли найдет.
Существовало еще одно условие, которое не имело никакого отношения к ракетной технике, но о котором проектировщики обязаны были постоянно думать. Ясно, что целиком привезти эту ракету на полигон невозможно: она не пройдет по железнодорожным габаритам, нет таких самолетов, в которых она могла бы поместиться, нет водных путей, по которым ее можно было бы доставить на старт. Но надо, чтобы хоть в разобранном виде она была бы транспортабельной. Забегая вперед, скажу, что если «боковушки» ракеты Р-7 помещались в железнодорожных вагонах, то центральный блок нужно было членить на две части: один бак и второй бак с двигателями.
В 1953 году оптимальная схема сверхдальней ракеты была найдена. Сергей Павлович делает доклад о результатах всех этих расчетов, и конструкторское бюро Королева начинает эскизные разработки «семерки».
Вскоре после первых испытаний водородной бомбы Малышев приехал к Королеву. Потом зачастили целой компанией: Курчатов, Харитон, Щелкин, Духов. Обо всем расспрашивали, вникали во все детали. Однажды Вячеслав Александрович приехал один, сказал, что хочет посоветоваться по будущим работам. Совещались в довольно узком кругу. Малышев был необыкновенно жизнерадостен и оживлен, шутил, и на людей, мало его знающих, мог произвести впечатление человека легкомысленного и поверхностного. Но Королев понимал, что весь этот малышевский оптимизм неспроста, что разрядка обстановки нужна ему для чего-то очень важного и ухо надо держать востро. И он не ошибся.
– Так сколько весит ваша ракета? – небрежно спросил Малышев у Мишина.
– Примерно сто семьдесят тонн, – ответил Василий Павлович.
– И сколько же такая махина может поднять? – Он обернулся к Крюкову.
– Около трех тонн, – ответил Сергей Сергеевич.
– Ну что это такое – три тонны? – Малышев с улыбкой смотрел на Королева.
– А что? Совсем неплохо, – дипломатично ответил Королев, понимая, что главное – впереди.
– Товарищи, – Малышев стал вдруг очень серьезным. – Термоядерная бомба весит сегодня около шести тонн. Ваши три тонны, – ни то ни се. Шесть тонн. Ну, пять с половиной. Физики обещают этот вес уменьшить, но ориентироваться надо на шесть тонн. Я понимаю: никто никогда такой ракеты не делал. Так ведь и бомбы такой тоже никто никогда не делал! Мы получаем абсолютное оружие: невероятной силы заряд, способный поразить любого потенциального противника.
– К сожалению, абсолютного оружия не бывает, – вздохнул Королев. – Завтра придумают что-то новое, еще более совершенное... Конца этому нет...
– Но согласитесь, Сергей Павлович, что мы будем иметь мощнейший ракетно-ядерный щит.
– Это понятно. Но представляете ли вы, что это такое: ракета, способная зашвырнуть в другое полушарие Земли шесть тонн?!
– Главное, чтобы вы, Сергей Павлович, это представляли, – засмеялся Малышев...
Около недели проектанты работали не разгибаясь. Каждый вечер Королеву докладывали о ходе дела. Все яснее становилось, что форсировать ту машину, которая задумывалась, – невозможно. Речь шла не о доделке, не о переделке, а о нечто совершенно новом.
– Не получается, Сергей Павлович, – Крюков сказал это твердо. – Ничего не получается. Надо перевязывать156 машину...
Королев знал: если Крюков говорит «не получается», значит, действительно, не получается. Крюкову он верил, – потому что Крюков был мужик тертый.
У него на редкость несчастное детство. Родился он в 1918 году в Бахчисарае, но родиной считал Севастополь. Там и рос Сергей – единственный сын в семье черноморского моряка. В 1927 году отец заболел и умер в больнице. Мать давно болела раком и тоже вскоре умерла. Он остался один в девять лет. Сердобольная тетка Евдокия Федоровна и добрейший дядька Евдоким Федорович приняли его в свою семью. Дядька был железнодорожником, все время кочевал по Крыму: Бахчисарай, Джанкой, Мелитополь. Сергею нравилась такая жизнь: в путешествиях люди взрослеют быстрее. Но и это зыбкое благополучие вдруг рухнуло: тетка умерла, а дядьку посадили: по его вине на сортировке крепко стукнулись два товарных вагона. Сергея определили в детский дом, откуда он бежал, но быстро был отловлен и помещен в керченский детприемник.
– Как я понимаю, – вспоминал Крюков, – следующим пунктом моего назначения была уже тюрьма.
Случайно в детприемнике нашел его дальний родственник отца – «седьмая вода на киселе», – и забрал к себе в город Мценск. Там он учился в школе и задумал поступать в МВТУ, но не получилось. В 1936-м он стал студентом Сталинградского механического института. И опять вроде бы все налаживается, начинает он постепенно выкарабкиваться из всех бедствий. Вот уж и диплом близок: последняя практика в Ленинграде. 23 июня 1941 года в понедельник он собирался уехать в Ригу на флот...
Война все поломала. Он работал на оборонном заводе в Сталинске157, а долгожданный диплом получил уже в МВТУ после войны. В 46-м был в Германии, но тогда с Королевым они близко не сошлись. Настоящая совместная работа началась уже в Подлипках. Высокий, молчаливый, сдержанный в выражении своих эмоций, Крюков нравился Королеву. В 1961 году он стал заместителем Главного конструктора по расчетно-теоретической работе, отвечал за все нагрузки, баллистику, аэродинамику.
За первый спутник получил Сергей Сергеевич Ленинскую премию, а за полет Гагарина – Героя Социалистического Труда. Но после смерти Королева быстро почувствовал: все изменилось. А ему меняться вроде бы поздно. И подал в отставку... И в семьдесят с лишним лет оставался крепким, стройным, живым... Написать «стариком» – рука не поднимается, хотя он уже отгулял на свадьбе правнука...
Когда Малышев через неделю снова приехал к Королеву, Сергей Павлович повторил ему слова Крюкова:
– Надо перевязывать всю машину...
– Перевязывать, так перевязывать, – спокойно отозвался Малышев.
– Но это совсем другая ракета, с другим стартом. Это ведь большие деньги, Вячеслав Александрович...
– Сергей Павлович, – тихо сказал Малышев. – Я ведь все понимаю, мне ведь Устинов уже объяснил, что мы вытворяем. Знаю, что уже затрачены средства на прежний проект. Но их придется списать. И не только списать, но и новые просить. И немалые. Очень даже немалые. Однако ведь лучше лишнее потратить, но сделать, действительно, что-то стоящее, чем сэкономить и ничего не иметь. Вы согласны со мной?
– Согласен. Но ведь для того, чтобы я мог начать работать, нужно постановление правительства.
– Пишите проект постановления и завтра присылайте мне...
Через неделю новое постановление правительства по ракете Р-7 было принято.
Когда лет через тридцать после всех этих событий ветераны ОКБ однажды начали вспоминать всю историю создания «семерки» и этот разговор Малышева с Королевым, им стало ясно, что именно тогда была решена судьба первого в истории искусственного спутника Земли и запрограммировано наше первенство в эпохальном полете первого человека в космос. Ветераны утверждали, что «нормальный» срок для принятия постановления такого масштаба в 70-е годы составлял около двух лет.
Михаил Клавдиевич Тихонравов
Анатолий Аркадьевич Благонравов
М.К.Тихонравов и Г.Ю.Максимов
Сергей Сергеевич Крюков
52
Я не ищу. Я нахожу.
Пабло Пикассо
Сергей Сергеевич Крюков писал в своих воспоминаниях о Королеве: «Проектирование каждой новой ракеты начиналось в ОКБ задолго до того, как вступали в силу соответствующие директивные документы». Поэтому не надо удивляться тому, что постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР о создании межконтинентальной ракеты датировано – 20 мая 1954 года, а в июле в ОКБ была завершена разработка эскизного проекта. Уже в ноябре проект этот был рассмотрен и одобрен правительством.
Представлял ли Королев масштабы задуманной работы? Представлял. Но, конечно, лишь в самых общих чертах. Он понимал главное: чем большая задача стоит перед ним, тем большее количество людей становится к ней причастны, а значит, тем зависимее от этих людей становится он сам. Каждая новая машина требовала все более разветвленной кооперации, и точно предсказать границы своих постоянно расширяющихся владений он не мог. Подобно древним завоевателям, подчиняющим себе соседние пределы, Королев чувствовал, что его «ракетная империя» может разрастись так, что он уже будет не в состоянии контролировать все, в ней происходящее, и она может рухнуть, подобно государствам Александра Македонского или Аттилы. Как ни странным может это показаться, но организационно самым простым для него было, наверное, создание самой ракеты. В том, что должен был сделать он, Королев, ясность была абсолютная. Но ведь дело было не только в нем и его ОКБ!
