мать хранила в себе всю долгую северную зиму, весну и начало лета. Лишь в июле — августе на следующий год после бракосочетания, когда достаточно щедрое в тех краях солнце (как-никак это все-таки широты Киева и Курска!) прогреет ледяные воды гор, она приклеит снизу к большим камням, омываемым быстрым потоком, 30–50, реже 100 собранных в студенистые шнуры яиц.
Через месяц выведутся головастики. Рты у них как присоски: на самом быстром течении, у бурных водопадов прилепятся к камням, и никакой водоворот не оторвет. Обдирают с камней, на миг даже из воды высовываясь, микроводоросли. Ими кормятся. Отцепившись от камня, напрягая все силы, быстро проплывут, преодолевая стремнину, и опять присосутся к валуну где-нибудь выше по течению.
А матери их в эту пору, если время близится к осени, вновь готовы принять самцов. Те не сзывают их кваканьем. Плеск и гул кругом: шумно пробиваются в горах потоки — самые громкоголосые амфибии не будут здесь услышаны. Оттого самцы их вынуждены без устали рыскать по дну рек и ручьев, чтобы повстречаться со зрелыми самками.
Без языка рожденные, но не немые…
Лягушка без языка вроде как охотник без ружья… Так невольно думается, когда знаешь о вооружении ее рта. А между тем лишенных языка лягушек когда-то было много на всех континентах. Ныне они уцелели только в тропиках Америки и Африки.
Ребра и другие атавизмы, о которых мы говорить не будем, сближают безъязычных с древними лягушками. Их головастики не скоблят растительные обрастания, а фильтруют планктон либо охотятся на мелких животных с первых дней, как вылезут из яйца. Если вообще головастиками из него вылезают! Например, у суринамской пипы дети сразу лягушатами родятся.
Название «суринамская» не дает точного представления о странах, где обитает эта удивительная амфибия. Только путает, ограничивая их Суринамом, то есть Гвианой. Ареал ее обширен: север Южной Америки, от острова Тринидад до Бразилии на юге и Перу на востоке. Амазонка, Ориноко, другие большие и малые реки, болота, лесные протоки и оросительные каналы плантаций, мелкие лужи и даже сточные канавы — годится любая вода, чтобы переждать сухое время, а с паводками и дождями пределы ее водных одиссей расширяются так далеко, как это возможно только в Амазонии.
Пипа — жаба крупная: самки длиной до 22 сантиметров и весят до полукилограмма. А вид у нее весьма странный. Плоская, сверху словно сдавленная; спереди остро, углом выдается голова, на ней крохотные (для лягушки) глазки, перед ними над беззубым ртом и в углах его какие-то лохмотья, лоскуты кожи. И серо-бурая кожа на теле тоже дряблая, морщинистая. Пальцы непомерно длинные, гибкие, на задних ногах до краев охваченные широченными перепонками. На передних — без перепонок, но на концах словно крест-накрест рассеченные на четыре доли. То звездчатые органы. Копаясь в грязи и иле, осязает ими пипа и тем самым находит (глазами там ничего не увидишь) все пригодное в пищу. Пипы кричат не как лягушки. Негромкое, но далеко слышное в воде металлическое «тиканье» издают не голосовые связки, а окостенения гортани, трущиеся друг о друга.
На это «тиканье» плывут зрелые самки. Самцы между собой дерутся, возмущенно «тикая» и энергично отпихивая друг друга. Кусаются даже беззубыми ртами (редкостная для лягушек повадка!).
Пипа — существо в известной мере легендарное. Молва и книги давно уже возвестили о необыкновенном ее свойстве, о невиданной еще реализации материнского инстинкта. В начале XVIII века и позже путешественники, вернувшиеся из-за океана, и натуралисты писали о жабе, которая, чтобы уберечь детей от жизненных невзгод, превращается в живую колыбель.
Итак, главное было известно. Но детали процесса долго ускользали от наблюдения. Два столетия назад в лондонском «Доме рептилий» Ферми, казалось, увидел то, что требовалось. Пипа-самка, сообщал он, отложила яйца на песок. Самец задними ногами нагрузил их на ее спину. Вот как, значит, попадают будущие дети в приготовленные им природой люльки!
Однако в 1896 году Бартлетт в Лондонском зоопарке видел и описал иное, и с тех пор его наблюдения, как вполне достоверные, были приняты наукой.
От 1896 до 1960 года никто, по-видимому, брачные игры и размножение пип не видел (во всяком случае не описал). И в наблюдения Бартлетта необходимые уточнения не могли быть внесены. Это сделали в 1960 году супруги Рабб с сотрудниками. В Чикагском зоопарке они трижды наблюдали, фотографировали и снимали на кинопленку брачные ритуалы пип. Каждый длился более суток и состоял из 14–18 циклов.
После цепких объятий самца кожа на спине самки начала распухать и примерно через три часа стала похожа на надутую подушку. Заметно припухла и клоака самки, но ничего похожего на яйцеклад (как прежде думали!) из нее не получилось. Все это происходило пока на дне, где жабы спокойно лежали. Затем события перенеслись в толщу воды и совершались однотипными циклами (в буквальном и переносном смысле). В буквальном — потому, что жабы плавали, словно вращаясь на «чертовом колесе», совмещая во времени каждый цикл брачного процесса с движением по замкнутому кругу, вертикально ориентированному.
Они поднялись со дна и, не отцепляясь, поплыли вверх как-то боком. В верхней точке описываемого круга завершили начатый у дна полуоборот вдоль продольных осей своих тел и оказались в положении «вниз спиной». Секунду длилось такое их пребывание в апогее вращения над грунтом, и в это-то мгновение совершалось главное: три — пять, реже семь — десять яиц выкатывались из клоаки самки и падали на живот самца. (Он плыл в это время снизу, животом вверх.)
Затем следовали одновременно два поворота: спинами вверх, вдоль собственной оси, и головами вниз по замыкающейся у дна орбите описываемого в воде круга. В момент движения по нисходящей дуге этого круга самец чуть ослаблял свои объятия. В результате яйца с его живота падали на спину самки. Объятия тут же опять усиливались: налегая грудью, он плотнее прижимал икринки к спине подруги, чтобы прочнее прилепились. И вот опять пипы лежат на дне, закончив (за 11–14
