Выгоды, полученные нами от этих изменений условий кредита, установленных Соглашением 1941 г., составили 10,5 млн фунтов стерлингов. Кроме того, в результате достигнутых в ходе переговоров 1947 г. соглашений о скидках с цен на товары, поставленные по Соглашению 1941 г., а также об урегулировании претензий военного времени, были получены нами выгоды в общей сумме 47,8 млн фунтов стерлингов. Таким образом, всего в результате Соглашения 1947 г. выигрыш советской стороны составил 58,3 млн фунтов стерлингов.
Надо сказать, что в последующем Вильсон старался почти каждый год побывать в Москве. В Англии он выступал в общем с позиций дружбы в отношении Советского Союза. Он говорил, что Англия должна стать мостом между США и СССР. Когда в 1961 г. мой сын Серго вернулся из Лондона после двухмесячной работы на советской выставке, он рассказал мне, что Вильсон уделил ему подчеркнуто большое внимание, приглашал на ланч в палату общин, познакомил с тогдашним лидером Лейбористской партии Гэйтскеллом и другими «теневыми министрами». Приезжая в Москву в качестве уже премьер-министра, он добивался встреч со мной как старым знакомым, даже приезжал ко мне на дачу. Он продолжал встречаться со мной и когда я вышел на пенсию, что окружением Брежнева уже не одобрялось. Он публично – в теле– и газетных интервью – называл меня своим учителем в деле ведения переговоров.
Я всегда соглашался на встречи с Гарольдом Вильсоном. Делал я это не только из вежливости и из дружеских чувств к нему. Мне было интересно с ним беседовать: он много знал из того, что происходило не только в Лейбористской партии, но и у консерваторов, и в западных державах, и был со мной искренен в обсуждаемых вопросах. В ответ я высказывал ему свою оценку и правдивую информацию об СССР, о нашей внешней и экономической политике.
Судя по всему, Вильсон оставался довольным нашими встречами и беседами.
24 января 1968 г. Вильсон в последний день своего визита в Москву устроил завтрак в посольстве Великобритании, объявив о его начале в 13 часов. Однако его переговоры с Косыгиным затянулись до 3 часов дня.
Выступая на завтраке, Вильсон говорил с обычным английским юмором: «Наши переговоры, как и завтрак, запоздали по следующей причине: г-н Косыгин думал, что премьер Великобритании не умеет вести длительные политические споры, а я доказал, что умею, и поэтому мы опоздали на завтрак. В таких спорах, – сказал Вильсон, – я являюсь учеником г-на Микояна, здесь присутствующего. 20 лет тому назад мы с ним вели переговоры и успешно их закончили в 6 часов утра. Я его считаю своим учителем в ведении переговоров и считаю своим достижением то, что сегодня переговоры с Косыгиным мы окончили вместо часу в 3 часа дня».
Может быть, чтобы поднять свой престиж в Лондоне (до того как он стал премьером, когда у власти еще были консерваторы), в Москве Вильсон добивался встреч с Хрущевым, со мной как старым знакомым. Я несколько раз его принимал в Москве, давал в честь его завтрак, вел беседы, принимал на даче, как я уже сказал.
Впоследствии, когда Вильсон возвращался в Англию, он, конечно, информировал английское правительство и общественность о встречах с Хрущевым и со мной. Однажды он допустил при этом некоторые искажения.
В статье о беседах со мной он написал, будто от меня он услышал, что Сталин плохо относился к русским. Я этого не мог говорить, ибо это была бы неправда. Когда в следующий раз он был у меня, я спросил его: «Как можно это вообще писать? Ведь этого не было и не могло быть». Он, не ожидая моей прямой постановки вопроса, стал изворачиваться, юлил, говорил, что редактор сам добавил эту фразу, у него в статье ее не было: «Видимо, редактор хотел придать статье сенсационный характер и на этом заработать». Я уточнил: «Подпись ваша стоит под статьей?» Он не мог ничего ответить, краснел, мямлил.
Надо сказать, после этого случая в его выступлениях о наших беседах никаких искажений или выдумок не было.
Глава 41
Что я ожидал после войны
Атмосфера в руководстве партией и страной во время Великой Отечественной войны настолько хорошо в целом сложилась, что я исключал возможность того, что после войны в какой-то, даже в малой степени повторится истребление руководящих кадров и необоснованные репрессии. Во-первых, обстановка была уже другая. Война оказалась большой школой для политического воспитания десятков миллионов людей, да и их пребывание в Западной Европе в связи с освобождением от фашизма также вносило что-то новое в настроение. Они увидели, какой уровень жизни там существует, и, возвратившись с фронта, стали другими людьми – с более широким кругозором, с другими требованиями. Это создавало благоприятные условия для дальнейшего развития нашей страны и было препятствием для произвола. И надо сказать, что в армии, несмотря на строгость дисциплины, вполне правильной и законной на самом фронте, в боевых действиях, действовал какой-то товарищеский демократизм, который обычно возникает во время длительной и тяжелой войны.
Боевая обстановка и совместные действия в годы войны в тылу и на фронте сближали и положительно влияли на общественное развитие нашей страны. Учитывая это, а также эволюцию характера и поведения Сталина, я полагал, что начнется процесс демократизации в стране и партии, что как минимум вернемся к тем демократическим формам отношений в партии и отчасти в стране, которые были до 1929 г., и пойдем дальше. Я даже был уверен в этом, и какое-то чувство радости сопровождало меня. Я вновь почувствовал доверие и дружеское отношение к Сталину, тем более что всю войну Сталин доверял мне в делах, которые мне поручались. У меня почти не было с ним столкновений – ни открытых, ни скрытых.
Я ожидал изменения политики и в отношении деревни. Я понимал и считал правильным, что индустриализация перед войной и в ходе самой войны вынуждала идти на большие изъятия, которые мы совершали в отношении деревни. Деревня давала городу по крайне низким заготовительным ценам хлеб, мясо, молоко и другие продукты, но долго это продолжаться не могло. Может быть, год-два после войны это придется продолжать, считал я, потому что сильно обеднели мы в войну, но, когда восстановительный послевоенный процесс даст значительные успехи, в первую очередь нужно будет поднимать крайне низкие заготовительные цены, унаследованные фактически с конца 20-х гг., когда существовали ножницы между ценами на сельскохозяйственные и промышленные товары.
Теперь этого терпеть было вовсе нельзя. Я, правда, об этом ни с кем своими мыслями не обменивался до момента, когда это можно было бы осуществить. Я настолько верил в разум Сталина, что думал: он поймет – эта задача вполне осуществима и необходима. Я даже не сомневался в правильном разрешении этого вопроса. Но постепенно пришлось разочароваться и в этих своих надеждах, и в самом Сталине в этом отношении.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
