тех, кто ко мне приближался, не отвечал моим ожиданиям. Эти люди с узкой душой видели во мне только наследницу набоба. Никто из них не потрудился понять Женни. И тогда, мой друг, я каждый вечер молила моего ангела-хранителя привести тебя ко мне. Я призывала благородное сердце, чистое, как твое, сердце, в котором не царили другие женщины и которое принесло бы мне в приданое такие же сокровища любви, какие я хранила для него. О, когда я услыхала в первый раз твое имя, я вся вздрогнула, словно оно мне что-то напомнило. Видишь ли, Мельхиор, я разделяю некоторые суеверия страны, в которой я родилась. Я верю, что мы живем больше одного раза на этой земле, и, может быть, в другом облике мы уже знали, уже любили друг друга…
— Да услышит тебя бог, Женни! — пылко вскричал Мельхиор. — И пусть он даст мне еще одну жизнь, чтобы я мог обладать тобою.
Грот-мачта-шкот заскрипел от резкого и сухого порыва ветра.
Капитан выскочил на палубу с рупором в руке.
— К снастям, к снастям! Пассажиры — в кормовую каюту! Мельхиор, следите за штормовой бизанью!
Мельхиор поднял Женни на руки, отнес ее на верхнюю палубу и занял свой пост: привычка к пассивному повиновению была настолько сильна, что она еще заглушала голос страсти.
Ночь была тревожная, море бурливое и неспокойное.
Однако под утро ветер стих; небо уже очистилось от облаков, когда солнце, ясное и палящее, поднялось из-за утеса Святой Елены. Утренний ветерок доносил слабый аромат герани.
Только двое, Мельхиор и Женни, почти равнодушно проплывали мимо этого острова, еще окруженного ореолом царственного величия.
Голубизна неба была так ослепительна, что от нее уставали глаза. Лишь небольшая дымка затуманивала прозрачный горизонт.
Мельхиор утверждал, что погода предвещает шквал; старые матросы не соглашались с ним; пассажиры забеспокоились. Мельхиор с жестокой радостью настаивал ни своем зловещем предсказании. Никогда больше не увидеть земли, мечтал он, умереть, держа Женни в объятиях, — вот отныне единственное возможное для него счастье! И он призывал яростный гнев стихий.
Вскоре утренняя свежесть перешла в нестихающий ветер; воздух стал колючим, и волны забурлили, покрываясь пеной. Стаи дельфинов, урча, проплывали под носом корабля, а буревестники в траурном оперении то и дело опускались на кильватерную струю.
Мало-помалу волны почернели; ветер с запада усилился, и эта часть неба как-то сразу покрылась легкими беловатыми тучками. Они быстро росли, сгущались и принимали блеклые, мрачные, мертвенные оттенки. Сперва они мчались по небу, не растворяясь; потом таяли, развеянные ветром. Но под конец образовалась туча, более стойкая и густая, чем другие. Она незаметно дотянулась до корабля и нависла над ним, хотя основание ее не сдвинулось с места.
Вскоре она заволокла все небо, и таившаяся в ней буря прорвалась с грохотом, похожим на хлопанье бича.
Под ударами ее гибельных крыльев судно касалось волн концами длинных рей. Пришлось спускать марсели и крепить паруса.
Огромные черные птицы с зловещими криками кидались на палубу, окружая команду. Порою косой луч солнца пробивался сквозь разрыв в огромной туче; но его бледный и холодный свет еще усиливал леденящий ужас этой картины.
Среди помрачневшего и удрученного экипажа один Мельхиор снова обрел свою жизнерадостную беспечность, свою энергичную живость. Он один приближался к исполнению заветного желания, единственного, которое еще могло сбыться.
Женни была подавлена. В пятнадцать лет не так-то легко безропотно отказаться от зарождающейся любви, от восходящего счастья.
Наступила ночь, но ветры не стихали; море бушевало все сильнее.
Среди мрака волны светились тысячью фосфорических искр, и судно качалось на огненном море. Ударяясь в него, громады валов рассыпались снопами огней.
Мельхиор покинул свой пост в момент самой сильной опасности. Товарищи подумали, что его смыла одна из волн, которые ежеминутно бешено перекатывались по палубе.
Он прошел в салон, где укрылись пассажиры. Они не могли устоять на ногах и валялись как попало на полу, прислонившись к круговому дивану, прикрепленному к. стенам. Одних терзала морская болезнь, другие оцепенели от страха. Они уже исчерпали весь запас жалоб и воплей и хранили горестное и мрачное молчание.
Набоб так изнемог от усталости, что перестал ощущать страх и впал в какое-то бессмысленное отупение. Он погружался в забытье в промежутках между страшными толчками, когда боковая качка яростно подбрасывала корабль и каждый удар казался последним. Женни стояла перед отцом на коленях, бледная, окутанная длинными распущенными волосами, и призывала богоматерь. Никогда Мельхиор не видел ее такой прекрасной.
Он положил свою холодную руку на плечо девушки; она вздрогнула и с силой ухватилась за него.
— Вы пришли умереть вместе с нами? — прошептала она.
Мельхиор ничего не ответил и привлек ее к себе.
Женни машинально позволила ему увести себя в одну из кают, двери которых выходили в салон. То была каюта Мельхиора. Он затворил дверь.
— Зачем вы привели меня сюда? — спросила Женни, словно пробуждаясь от сна. — Мое место возле отца. Идем к нему, Мельхиор, пусть он нас благословит, и умрем все вместе.
— После, Женни, — отвечал Мельхиор спокойным тоном. — Пройдет еще час, пока это прекрасное судно разобьется. Один час! Слышите, Женни, это все, что нам осталось.
— Но мне нельзя быть здесь, — встревожилась Женни: теперь ее беспокоило совсем другое. — Что обо мне подумают?
— В эту минуту никому нет дела до вас, Женни, даже вашему отцу. Один я помню, что мне предстоит потерять две жизни. Слушайте, Женни, если бы мы были оба свободны и стояли сейчас перед священником, вы отдали бы мне вашу руку?
— И руку и сердце, все, все, — отвечала она.
— Так вот, священника здесь нет, но мы стоим перед господом богом. Пусть он будет мне свидетелем, что я люблю вас всеми силами человеческой души. Разве это не торжественная и священная клятва?
— Мне ее достаточно, чтобы умереть счастливой, — сказала Женни, обвив руками шею моряка.
— А тогда, — воскликнул он в порыве страсти, походившем на ярость, — будь же моею на земле; кто знает, заслужил ли я небо, как ты? Ты же не захочешь расстаться со мной навеки, не став мне женой, правда, Женин? Если провидение отказывается подарить мне хотя бы один день настоящей жизни, ты ведь не согласишься стать его сообщницей? Иди ко мне! В эту великую минуту ты выше бога, карающего меня; ты вырываешь у него жертву, ты уничтожаешь действие его гнева. Приди ко мне и не бойся смерти, я тоже не буду сожалеть о жизни.
Он стоял перед ней на коленях, орошая ее грудь жгучими слезами.
— О Мельхиор, — в
