Закралась крамольная мыслишка: а может, ну его? Разве там хоть кого-то ждут? Разве там хоть кто-то обрадуется очередному посетителю? Не попадет ли он в еще худшую трагедию или, не дай бог, комедию положений, где его вновь примут не за того, кем он на самом деле является? За Фокусника, за Циркача, за клоуна какого-нибудь? Тем более там, наверху, некто ждет смерти… или даже жаждет… Ему эскулап нужен, а не клоун…
Старик сохранял чертовски раздражающую позу униженного просителя и, возможно, поэтому на мгновение потерял бдительность. Все казалось сыгранным отлично — без сучка и задоринки, на грани гениальности простоты, что стороннему взгляду представляется неподдельной естественностью, в которую, на самом деле, рядится самое что ни на есть развязное лицедейство.
Взгляд. Точнее, даже не сам взгляд, а его след, словно всплывающий из пучин дасбут вдруг получил внезапную команду на погружение, и пенный взрез, обозначивший появление белой рубки, тут же прервался, расплываясь по свинцовой поверхности лишь пеной да пузырями. Крошечные, слезящиеся глазки, обретающие к глубокой ветхости всю ту же младенческую голубизну, только теперь изрядно выцветшую, глазки, которыми старик смотрел на Свордена Ферца с унижающим почтением, на мгновение явили неопровержимое доказательство стальной воли и трезвости ума собеседника.
— Умгекеркехертфлакш, — процедил Человек-поперек-себя-шире, отбросил фляжку и запустил руку в очередной карман.
Сворден Ферц прыгнул. Естественно без разбега, без подготовки и, к тому же, из чертовски невыгодного положения. Окажись старик порезвее, он мог бы прервать полет столь нежеланного гостя, сдернув того за лодыжку обратно на лестницу и впечатав всей массой в металлические ступени. Лестница бы выдержала, а вот сам Сворден Ферц? Да и смог ли он противопоставить старику нечто еще, кроме вот такого, как ни крути, трусливого бегства?
Он помнил последнее увиденное движение старика — так тянутся не за снадобьем из гнилой печения зверя Пэх, а только за оружием. Против огнестрела не попрешь. И не убежишь. Никаких шансов. Лестница слишком плавно огибает Белый клык. Его спина — прекрасная мишень даже для дрожащих стариковских рук. Однако, почему дрожащих?! Более вероятно, что старикан в прекрасной физической и психологической форме и не будет чересчур сентиментальничать, прожигая насквозь чертовски настойчивого посетителя!
— Эй, ты где? — удивленно-дружелюбно спросил старик. — Циркач, опять твои фокусы? Уж больно ты резв, за тобой не угонишься, кехертфлакш. Не исчезай, поговорить надо, — металлические нотки готового на все человека спрятались под убаюкивающей бархатистостью старческой немощности. — И таблеток у меня нет, все на подъем да на спуск потратил… Говорил же тебе, мол, сооруди чего попроще — лифт, а лучше вообще камеру переброски поставь. Не наше это стариковское дело по лестницам вышагивать, ох, не наше!
Ноги дьявольски болели. Кто-то бесцеремонно уселся ему на спину и методично вгонял толстые ржавые гвозди в икры — от пятки до подколенной ямки. Ни пошевельнуться, ни стряхнуть злобное создание. Боль переполняла мышцы ног, и воля уже не могла ее сдерживать, постепенно уступая плацдарм за плацдармом бессильно лежащего на верхнем пролете лестницы тела.
Прыжок вверх уже не казался удачным решением. Сворден Ферц вспомнил ощущение воздуха, сгустившегося до стылой шуги, сквозь которую он продавливался, как продавливается через плотную водно-льдистую суспензию всплывающий из тьмы океана водолаз, ощущая на горле крепкую хватку асфиксии. Инерция полета и неумолимая гравитация растягивали и скручивали, с одинаковой безжалостностью раздирая к спасению и гибели.
Вероятному спасению и не такой уж — гибели, поправил себя Сворден Ферц. Ему вполне могло не хватить расстояния в толщину пальца, и тогда руки скользнули бы по металлу, давая старт падению. Что мог ему сделать назойливый старикашка?!
Пролет впереди вспучился, налился красным волдырем и оглушительно лопнул разбрызгивая в стороны раскаленные брызги металла. Лестница застонала, всколыхнулась, задергалась, точно разрубленная змея, а огненное копье вонзилось в подбрюшие следующего лестничного витка, так же легко разорвала и его, уходя все выше и выше.
— Эй, Циркач, — позвал снизу старик, — как насчет акробатических трюков? Выдюжишь? А то все фокусы, да фокусы — стакан исчезни, стакан появись! Скучновато для вашего шапито, огонька бы добавить, хе-хе-хе! Чего молчишь, а? Очередную каверзу придумываешь? Еще какой-нибудь страх на меня напустить?
Оказалось, что запасы боли в теле ограничены. Она приливной волной накрыла его полностью, но тут же обмелела и откатила, оставляя лишь кое-где онемелые уплотнения отходивших от судорог мышц.
— Так ведь на меня ваши штучки не действуют, — устало сказал старик. — Эх-хе-хе… — Свордену Ферцу показалось что тот тяжело опустился на лестницу, ощупывая карманы и карманчики в поисках снадобья. — Штучки, — повторил старик. — Вот именно, штучки! Когда мы штурмовали планеты, продирались сквозь атмосферные бури, взлетали и падали в кипящую нефть, и все ради… ради… Это были не штучки. Это был героизм! От такого героизма даже у Него руки тряслись… Представляешь, Циркач? Он кашу берет, а у него руки ходуном ходят, ложка в тарелку не попадает… И все понятно! Ты понимаешь — понятно!
Потрескивание нарастало. Сворден Ферц осторожно и как можно более бесшумно сел, морщась от микровзрывов боли. Словно великан, порвав тысячи веревок, привязывающих его к земле, оказался под градом крошечных стрел.
Лестница восстанавливалась. Через безобразную дыру с двух сторон тянулись тонкие серебристые нити, похожие на усики насекомого, ощупывающие неодолимую преграду, где-то на середине они встречались, свивались в единое целое, утолщались, а затем выбрасывали множество боковых отростков, которые так же сплетались, утолщались, все плотнее и плотнее перекрывая разрыв шевелящимся металлическим плетением.
— Просто и понятно. Понятно и просто. Вот цель, достижение которой принесет счастье человечеству. Вот преграда, которую надо героически преодолеть. И все! Понимаешь? Все! Никакого этого вашего морализаторства, ничего личного… Откуда оно вообще взялось?! — крикнул снизу старик, и от его голоса серебряные нити завибрировали, рождая неожиданно нежный звук. — Кому это вообще было нужно? Неужели в ойкумене больше дел нет, кроме как спрямлять чужие исторические пути да решать неразрешимые моральные проблемы?! С каких пор мелкие личные заботы вдруг приобрели вселенский масштаб?! — голос у него сорвался, перешел в хрип и тяжкий кашель.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
