Я передал Коневу просьбу Шапошникова: как можно скорее возвратиться на армейский командный пункт, наладить управление войсками, поддерживать постоянную связь со штабом Западного фронта. Причем сделал это не в той мягкой форме, какая была свойственна Борису Михайловичу, а более официально. И надавил на самолюбие Конева, сообщив: маршал Тимошенко поручил своему заместителю генералу Еременко разыскать и возглавить соединения 19-й армии, оставшиеся без руководства, а штаб армии переместить к станции Кардымово. Это подействовало на Ивана Степановича, как красный цвет на быка. Как? Без него распоряжаются его войсками и даже перемещают штаб?! Конев был настолько разозлен, что сразу же укатил на полуторке в тыл, даже ради вежливости не предложив мне ехать с ним: или забыл в спешке, или общение со мной, мое присутствие не доставляли ему удовольствия. Кстати — обоюдно.
Побывав в штабе 220-й стрелковой дивизии, которая вела бой за Витебск, я выяснил там некоторые примечательные подробности, наводившие на размышления. Оказывается, наши отступавшие войска, никем свыше не руководимые, не получавшие приказов, не знавшие обстановки, по инерции «проскочили» Витебск. Войск было много, они потоком двигались через город больше двух суток. Были и танки, в том числе тяжелые КВ, и достаточное количество артиллерии. Но никто не командовал, никто не распорядился, чтобы войска заняли выгодный оборонительный рубеж по Западной Двине, имевший очень важное значение. То есть я хочу особо подчеркнуть: на разных участках фронта мы имели достаточно сил для того, чтобы остановить противника, затормозить его продвижение, выбить танки, обескровить пехоту. Но не было дельных руководителей, организаторов. Сумел же генерал Рокоссовский почти в то же самое время по собственной инициативе остановить, сплотить вокруг себя тысячи беглецов, создать из них в районе Ярцево целое воинское соединение, отразить натиск гитлеровцев на важнейшем направлении. Имя его тогда сразу зазвучало. Но таких фактов, увы, было немного.
Итак, Витебск был покинут нашими войсками, откатившимися столь стремительно, что город почти сутки оставался бесхозным. Впрочем, нет! Нашелся какой-то смелый командир, капитан или майор, который создал из местных жителей, из осоавиахимовцев, из красноармейцев отряд, равный примерно роте, и занял оборону на западной окраине Витебска. И тут встает вопрос. К этому сроку Конев, собрав разрозненные подразделения, уже контролировал шоссе восточнее города. Более того, к Витебску подошли передовые части 220-й дивизии, в том числе артиллерийский полк и танковый батальон. В распоряжении Конева была целая ночь, он мог бы выдвинуть войска туда, где закрепилась рота осоавиахимовцев, и уж ему-то, командарму, просто нельзя было не оценить оперативное значение рубежа Западной Двины. Но и сам Конев, и прибывавшие войска на восточных окраинах города остались. Почему же была упущена хорошая возможность? Неужели Ивану Степановичу ума не хватило сообразить? Или все было гораздо проще: измотался до предела, к тому же контуженный при бомбежке, он свалился без сил и заснул. А когда проснулся и оценил обстановку, было поздно. Немцы уже раздробили роту осоавиахимовцев и вошли в город. Но осоавиахимовцы все же сыграли свою роль. Встретив сопротивление, фашисты поосторожничали, бросили вперед только пехоту, а танковые подразделения, чтобы не ввязываться в бой, двинулись по западному берегу реки в северном направлении.
И лишь когда день полностью вступил в свои права, когда небо вновь заполонила вражеская авиация, когда немцы подтянули артиллерию, Конев, наконец, приказал 220-й дивизии овладеть оставленным городом. И дивизия овладела, и продержалась в Витебске несколько суток. Но ведь всем известно, тем более людям военным, что атакующая сторона несет потерь, по крайней мере, втрое больше, чем сторона обороняющаяся. Да и вообще, зачем же так: отдать врагу город, а затем, через считанные часы, штурмовать его. Одно «утешение»: во время этого штурма командарм заменил убитого командира батареи и удачно стрелял по врагу из трех артиллерийских орудий. Впрочем, через несколько дней Иван Степанович сам встал за первого номера к 45-миллиметровой пушке, прицелился и подбил немецкий танк, а потом, как говорится, по садам и огородам добежал до какой-то автомашины и еле-еле унес ноги… Нет, в личном мужестве Коневу не откажешь. За те два боя, под Витебском и при подбитии танка, он вполне достоин медалей «За отвагу». Но полководцам, насколько я знаю, их не давали. От полководцев требовались заслуги другого рода.
Убедившись, что 220-я стрелковая дивизия надежно удерживает район Витебска, я возвратился в штаб Западного фронта. От Шапошникова узнал, что обстановка не улучшилась, что немецкие войска приблизились к Смоленску. Сюда же подошли 127-я и 129-я стрелковые дивизии, Конев энергично руководит их действиями, но опять оставил без внимания другие свои соединения, другие армейские заботы. Его просто не хватало на все. А еще Борис Михайлович посетовал: разговаривая по ВЧ со Сталиным, генерал Конев доложил о своих успехах под Витебском и намекнул на то, что ему, мол, мешают работать, что заместитель командующего фронтом пытается подменить его, отдает распоряжения через голову, вплоть до смены командного пункта. Такую черту Конева — постараться доложить первым и при этом показать себя в выгодном свете — такую черту я знал, как знали и многие другие товарищи. Это вызывало раздражение Жукова, насмешливую улыбку Ватутина, даже хладнокровный непробиваемый Тимошенко хмыкал и морщился. А Сталин будто не замечал ничего, хотя прекрасно понимал все намеки Ивана Степановича.
— А теперь, голубчик, позвоните в Москву, — сказал Шапошников. — Товарищ Сталин просил позвонить, как только появитесь. Вот телефон, а я не стану отвлекать…
Иосиф Виссарионович сразу взял трубку. Голос был недовольный.
— Здравствуйте, Николай Алексеевич, где вы запропали?
— Я не пропадал, был в районе Витебска.
— Какое там сейчас положение?
— Довольно устойчивое. Двести двадцатая дивизия держит оборону на высотах восточнее города, контролирует шоссе.
— Это очень хорошо, — одобрил Сталин. — Хоть за этот участок не болит душа. Значит, товарищ Конев навел там порядок?!
— С ошибками, но навел. Мог бы действовать лучше.
— Нам важен конечный результат, а он в нашу пользу. Танковая группа Гота ушла от Витебска на север, немцы теряют время.
— Не умаляю заслуг Конева, но не следует их преувеличивать.
— А что там за конфликт между Коневым и Еременко? Чего они не поделили?
Ну уж такими-то «событиями» не надо было отвлекать Сталина от дел, занимать его время. Я ответил:
— Борьба самолюбий. Конев не справляется с армией, а помощи не терпит. Это мелкая вспышка, генералы уже помирились.
— Скажите Тимошенко и Шапошникову, чтобы товарища Конева не обижали и не притесняли. Он неплохо воюет и доказал это под Витебском. В ближайшее время мы отзовем Бориса Михайловича в Москву, посоветуйтесь с ним, кого назначить начальником штаба Западного фронта.
— Отзыв Шапошникова отразится на уровне руководства фронтом. Некому будет оценивать обстановку в целом, предвидеть завтрашние события.
— А в Москве есть кому?! Генштаб только собирает сводки за прошедшие сутки… Живем одним днем, — сердито произнес Сталин, — без перспективы, без четких замыслов.
— Вы не совсем правы, — возразил я.
— Не время спорить, Николай Алексеевич. Готовьте предложение, кем заменить товарища Шапошникова. И возвращайтесь скорее. Это все.
Разговор закончился. Убежден, что Иосиф Виссарионович в ту пору слишком переоценил способности Конева, умевшего, как я уже говорил, первым и с выгодой для себя доложить об успехах. Сталину тогда, как и всем нам, очень хотелось получить хорошие сведения, порадоваться удаче. Ну а Иван Степанович радовал больше других, хотя от рубежа к рубежу вместе с соседними армиями отступал. 12 сентября Конев был неожиданно назначен вместо Тимошенко командующим Западным фронтом. Я был удивлен и огорчен этим назначением. Всего лишь месяц удержался Конев на столь высоком посту, но этот месяц был для нас трагическим. С именем Конева связано крупнейшее поражение на московском стратегическом направлении, едва не обернувшееся для нас полной катастрофой. Об этом — в свое время. А сейчас напомню факт, который мог произойти только в обстановке той напряженности и неразберихи, которые были летом сорок первого года. Об этом факте писал в своих воспоминаниях Андрей Иванович Еременко, а я лишь кое-что добавлю к его словам.
В боях за Смоленск весьма отличился командир 57-й танковой дивизии полковник В. А. Мишулин: проявил личное мужество, героизм и умело руководил своими частями. Был он ранен, попал в госпиталь, но там вдруг узнал, что один из его полков оказался в окружении. Тут уж не до лечения. Мишулин сел в бронеавтомобиль, ночью пробился через вражеское расположение к своим танкистам, поднял их настроение, организовал удар: под его руководством полк с боем прорвал кольцо окружения.
