– Коли в белом видела, значит, полевой это.
Жатва
У орловских и новгородских знающих людей наоборот, этот дух, приставленный охранять хлебные поля, имеет тело черное, как земля; глаза у него разноцветные; вместо волос, голова покрыта длинной зеленой травой; шапки и одежды нет никакой.
– На свете их много (толкуют там): на каждую деревню дадено по четыре полевика.
Это и понятно, потому что в черноземных местах полей много, и мудрено одному полевику поспевать повсюду. Зато лесные жители, менее прозорливые, но не менее трусливые, видали "полевых" очень редко, хотя часто слыхали их голос. Те же, кто видел, уверяли, что полевик являлся им в виде уродливого, маленького человечка, обладающего способностью говорить. Вот что рассказывала на этот счет одна новгородская баба.
– Шла я мимо стога. Вдруг "он" и выскочил, что пупырь, и кричит: "Дорожиха, скажи кутихе, что сторожихонька померла". Прибежала я домой
– ни жива ни мертва, залезла к мужу на полати, да и говорю: "Ондрей, что я такое слышала?" Только я проговорила ему, как в подызбице что-то застонало: "Ой, сторожихонька, ой, сторожихонька". Потом вышло что-то черное, опять словно маленький человечек, бросило новину полотна и вон пошло: двери из избы ему сами отворились. А оно все воет: "Ой, сторожихонька". Мы изомлели: сидим с хозяином словно к смерти приговоренными. Так и ушло.
Относительно доброго, но проказливого нрава, полевик имеет много общего с домовым, но по характеру самих проказ он напоминает лешего: так же сбивает с дороги, заводит в болото, и в особенности потешается над пьяными пахарями.
С полевиком особенно часто можно встретиться у межевых ям. Спать, например, на таких местах совсем нельзя, потому что детки полевиков ("межевчики" и "луговики") бегают по межам и ловят птиц родителям в пищу. Если же они найдут здесь лежащего человека, то наваливаются на него и душат.
Как все нечистые духи, полевики взяточники, гордецы и капризники. И с этими свойствами их крестьяне вынуждены считаться. Так, например, орловские землепашцы раз в году, под Духов день, идут глухой ночью куда-нибудь подальше от проезжей дороги и от деревни, к какому-нибудь рву и несут пару яиц и краденого у добрых соседей старого и безголосого петуха – несут в дар полевику, и притом так, чтобы никто не видел, иначе полевик рассердится и истребит в поле весь хлеб.
У полевиков, в отличие от прочей нечисти, любимое время – полдень, когда избранным счастливцам удается его видеть наяву. Впрочем, очевидцы эти больше хвастают, чем объясняют, больше путают, чем говорят правду. Так что, в конце концов, внешний облик полевика, как равно и его характер, выясняются очень мало, и во всей народной мифологии это едва ли не самый смутный образ. Известно только, что полевик зол, и что подчас он любит сыграть с человеком недобрую шутку.
В Зарайском уезде, например, со слов крестьян записана такая бывальщина:
"Сговорили мы замуж сестру свою Анну за ловецкого крестьянина Родиона Курова. Вот на свадьбе-то, как водится, подвыпили порядком, а потом сваты в ночное время поехали в свое село Ловцы, что находится от нас недалеко. Вот сваты-то ехали-ехали, да вдруг и вздумал над ними подшутить полевик, – попали в речку обе подводы с лошадьми. Кое-как лошадей и одну телегу выручили и уехали домой, а иные и пешком пошли. Когда же домой явились, то сватьи, матери-то жениховой, и не нашли. Кинулись к речке, где оставили телегу, подняли ее, а под телегой-то и нашли сватью совсем окоченелою".
Водяной
Мечется и плачет, как дитя больное
В неспокойной люльке, озеро лесное.
В этом двустишье говорится о небольшом озере, берега которого все на виду и настолько отлоги, что разбушевавшийся ветер гонит две волны, нагонную и отбивную, разводя опасное волнение, так называемую толчею. В бурю оно неприступно для рыбачьих челнов, хотя именно в эту пору обещает более богатую добычу. Но и во всякое другое время, как вообще все озера круглой формы, оно пользуется недоброй славой бурного и беспокойного: самые малые ветры заставляют его колыхаться как бы от тревожных движений какой-то невидимой чудовищной силы, покоящейся на дне его. И достаточно одного случая неудачного выезда в заподозренное озеро, окончившегося гибелью человека, чтоб в окольности, где всякий на счету и каждого жалко, прослыло оно "проклятым". Пройдут года, забудется имя несчастного, но случай останется в памяти с наслойкою придатков небывалого: простой случай превращается в легенду на устрашение или поучение грядущим векам. Одна из таких легенд связывается с именем суздальского князя Андрея Боголюбского, устроителя Залесской страны, памятного также по своим благочестивым деяниям. В темную ночь, на 29 июня 1174 г., коварные царедворцы, в заговоре с шурьями и женою князя, изменнически убили его. Брат князя, Михаил, свалил казненных убийц в короба и бросил в озеро, которое с того времени до сих пор в роковую ночь волнуется. Короба с негниющими, проклятыми телами убитых, в виде мшистых зеленых кочек, колыхаются между берегами, и слышится унылый стон: это мучаются злобные Кучковичи. Коварная и малодушная сестра их брошена, с тяжелым жерновым камнем на шее, в темную глубь другого, более глубокого озера Поганого.
На всем пространстве Великой России попали в сильное подозрение и приобрели добрую и худую славу, в особенности, небольшие, но глубокие озера, нередко в уровень наполненные темной водой, окрашенной железною закисью. Они изобилуют подземными ключами и теми углублениями дна, в форме воронки, которые образуют пучины, где выбиваются воды из бездны, или поглощаются ею. Темными ночами, в одиночестве, к таким водоемам никто не решается подходить. Многим чудится тут и громкое хлопанье, точно в ладоши, и задавленный хохот, подобно совиному, и вообще, признаки пребывания неведомых живых существ, рисующихся напуганному воображению в виде туманных призраков. А так как этому воображению не указано предельных рамок, то и те светлые озера, которые очаровывают своими красивыми отлогими или обсыпчатыми крутыми берегами, привлекательные веселым и ласкающим видом, не избавлены также от поклепов и не освобождены, в народном представлении, от подозрений.
Во многих из них все, начиная от чрезвычайных глубин, от разнообразной игры в переливах света и причудливых отражений на ясной зеркальной поверхности, – настраивает послушное воображение на представление картин в виде следов исчезнувших селений и целых городов, церквей и монастырей. С образца и примера четырех библейских городов, погребенных за содомские грехи в соленых водах Мертвого моря, народная фантазия создала несколько подобных легенд о наших русских озерах. И у нас, как и у других народов, оказались такие же подземные церкви и подводные города. Так что в этом отношении французская Бретань ничем не отличается от Литвы. Во французской Бретани, в незапамятные времена, поглощен морем город Ис, и рыбаки, во время бури, видят в волнах шпицы церквей, а в тихую погоду слышится им как бы исходящий из глубины звон городских колоколов, возвещающих утреннюю молитву. "Мне часто кажется, что в глубине моего сердца (пишет Эрнест Ренан) находится город Ис, настойчиво звонящий колоколами, приглашающими к священной службе верующих, которые уже не слышат. Иногда я останавливаюсь, прислушиваясь к этим дрожащим звукам, и мне представляются они исходящими из бесконечной глубины, словно голоса из другого мира. В особенности с приближением старости мне приятно, во время летнего отдыха, представлять себе эти далекие отголоски исчезнувшей Атлантиды".
В тридцати верстах от гродненского Новогрудка разлилось небольшое озеро (версты на две в диаметре) по имени Свитязь – круглое, с крутыми береговыми скалами, поглотившее город того же имени за грехи жителей, нарушивших общеславянскую заповедь и добродетель гостеприимства (они не принимали путников, и ни один из таковых в их городе не ночевал). Поэт Адам Мицкевич вызвал из недр этого озера поэтический образ женщины ("Свитезянки"), превратившейся, подобно жене Лота, в камень за такое же нарушение обещания не оглядываться назад после выхода из города, обреченного на гибель. Еще в 50-х годах XVIII в. виден был в этом озере камень, издали похожий на женщину с ребенком, но теперь он затоплен водой и рвет у неосторожных рыбаков сети.
В Керженских заволжских лесах, некогда знаменитых в истории нашего раскола, в сорока верстах от города Семенова, близ села Люнды (оно же и Владимирское), расположилось озеро "Светлоярое", на берега которого в заветные дни (на праздники Вознесения, Троицы, Сретения и чествования имени Владимирской Божьей Матери, с 22 на 23 июня) стекается великое множество богомольного люда (особенно на последнюю из указанных ночь). Напившись святой водицы из озера, которое неустанно колышется, и отдохнув от пешего хождения, верующие идут с домашними образами, со старопечатными требниками и новыми псалтирями, молиться к тому холму (угору), который возвышается на юго-западном берегу озера. Разделившись в молитве на отдельные кучки, молятся тут до тех пор, пока не одолеет дремота и не склонит ко сну. На зыбких болотистых берегах вкушают все сладкий сон, – с верою, что здешняя трясина убаюкивает, как малых детей в люльке, и с надеждою, что если приложить к земле на угоре ухо, то послышится торжественный благовест и ликующий звон подземных колоколов. Достойные могут даже видеть огни зажженных свеч, а на лучах восходящего солнца отражение тени церковных крестов. Холм и вода скрывают исчезнувший православный город "Большой Китеж", построенный несчастным героем Верхнего Поволжья, русским князем Георгием Всеволодовичем, убитым (в 1238 г.) татарами в роковой битве на реке Сити, закрепостившей Русь татарам. Когда, по народному преданию, безбожный царь Батый с татарскими полчищами разбил князя, скрывавшегося в Большом Китеже, и убил его (4 февраля), Божья сила не попустила лихого татарина овладеть городом: как был и стоял этот город со всем православным народом, так и скрылся под землею и стал невидимым, и так и будет он стоять до скончания века.
