оно ужасно, — пробормотала она, вытирая губы. — Не могу поверить, что даже ликаонцам это нравится. Но, как я уже говорила, ты думаешь об этом неправильно. Конечно, начав восстание, вы подвергли опасности жизни многих людей. Конечно, для большинства кэллоу условия жизни в Империи лучше, чем были при Королевстве.
— Если ты пытаешься не согласиться со мной, — нахмурился Мечник, — то, к сожалению, у тебя не очень хорошо получается.
— Вот в чем загвоздка, дорогой, — ответила она, приложив палец к его губам и пьяно шикнув на него.
— То, как обстоят дела сейчас? Это не Праэс. Это Императрица Малисия и ее Чёрный Рыцарь.
— Не понимаю, — признался он. — Эти двое — Праэс, во всех отношениях, что имеют значение.
— Сейчас они Праэс, — поправила его Бард. — Так что же произойдет, когда один из них или оба уйдут? Они правят Империей уже сорок с лишним лет. Это долго, по имперским меркам. Рано или поздно кто-то из них совершит ошибку, тогда на него набросится оппозиция — вот как действует Зло.
— Ты не думаешь, что их политика переживет их, — понял Уильям.
Это было… ну, вообще-то, весьма вероятно. Расчетливое, терпеливое Зло, с которым он боролся, было исключением, а не нормой. И хотя злые Роли, по сути, позволяли их Именам жить вечно, на практике правители злодеи обычно жили меньше героических — чья продолжительность жизни была примерно такой же, как у человека, не затронутого божественным.
— Ты не воюешь с Малисией, Уильям, — напомнила ему Альморава. — Ты воюешь с Империей Ужаса. В конце концов какой-нибудь безумец заберется на Башню, и те же самые люди, которые смотрят на вас сейчас, будут кричать громче всех, чтобы кто-то их спас.
Он поднял глаза к небу. Сегодня полнолуние, Око Небес во всем своем великолепии. Сколько времени прошло с тех пор, как он в последний раз сидел и смотрел на землю, которую пытался спасти?
— Это кажется несправедливым, — наконец признал он. — Что люди, которых я пытаюсь освободить, жалуются, что терпят лишения. С другой стороны, кто я такой, чтобы жаловаться?
Он закрыл глаза.
— Ты ведь знаешь, что это значит? — спросил он. — Что я служу Хору Раскаяния?
Голос Барда был тихим, почти нежным.
— Что ты сделал что-то непростительное. Что-то, за что можно было бы всю жизнь искупать свою вину и все равно потерпеть неудачу.
Он горько рассмеялся.
— Поэтический способ изложить очень некрасивую историю. Видишь ли, я жил в одной из деревень в провинции Льеса. Мои родители были сапожниками. Отец моей матери был рыцарем при короле Роберте, поэтому меч достался мне, но, честно говоря, мы мало чем отличались друг от друга. Я начал практиковаться с ним только для того, чтобы произвести впечатление на девушек, хотя продолжал, когда увидел, что у меня есть некоторый талант. Это была не богатая жизнь, но мы жили лучше, чем большинство — я собирался унаследовать ремесло, так как моя сестра не заботилась об этом.
Хорошо, что она не перебивала, ничего не спрашивя. Он не был уверен, что смог бы продолжать, если бы она это сделала.
— Она была помолвлена с человеком из Льеса, третьим сыном какого-то мелкого дворянина. Он мне никогда не нравился. Он превозносил свое образование над другими людьми, используя слова, которые, как он знал, они не будут знать. Мэри, однако, была умна, любила книги, поэтому и стала обьектом его интереса.
Уильям судорожно вздохнул. Он, никогда не чувствовал себя таким голым в своей жизни. Не было ни одной живой души, которая знала бы эту историю, и он все еще не был уверен, почему сегодня вечером он, наконец, почувствовал необходимость облегчить себя. Может быть, потому, что она была Бардом. Потому что не пройдет и года, как он умрет, и кто-нибудь, кто угодно, узнает правду.
— Он был не так уж и умен, — прошептал Уильям. — Присоединился к группе сопротивления, говорил за обедом о том, что однажды народ поднимется и вышвырнет Легионы. Сначала все только болтали, но однажды они решили убить одного из людей губернатора. Все коллаборационисты должны умереть, говорили они. Идиоты.
Он невесело улыбнулся.
— В их группе было не меньше пяти шпионов. Я почти уверен, что Глаза спровоцировали их. В конце концов он рассказал моей сестре, что они задумали, и она тут же вмешалась. Стены были тонкими. Я подслушал.
Он помолчал, потом остановился. От одной мысли о том, что за этим последовало, его чуть не стошнило. Он почувствовал, как что-то холодное коснулось его руки, и удивленно открыл глаза. Бутылка яблочного бренди Льеса, которое они делали из крепкого сидра. Он фыркнул и сделал глоток из уже подозрительно початой бутылки. Успокоил руки, незаметно для него дрожавшие.
— Столкнулся с ней накануне вечером, — признался он. — Сказал ей, что это безумие. Это ничего не изменит, и разве она не знает, что праэс делают с мятежниками? Вся семья будет повешена, если приговор измена. Но Мэри? Она была в крестовом походе. Она собиралась освободить Кэллоу. Этот человек был только началом, первым шагом. Она не собиралась попадаться и не собиралась останавливаться.
Он сделал большой, глубокий глоток из бутылки. Боги, было бы намного проще сделать это пьяным. Это притупило бы ощущение.
— Я хотел бы сказать, что думал о своих родителях, когда делал это, но я не думал, — прошептал Уильям. — Я думал о дочери кожевника, к которой питал слабость, и о том, как мы поженимся, когда я получу лавку. Я думала о том, какой эгоистичной была моя сестра, бросившая меня ради людей, которых мы даже не знали. За концепцию, просто умозрительное желание.
Ещё один глоток, но во рту пересохло.
— Я ударил ее столовым ножом прямо в шею. Через несколько мгновений она была мертва. Теперь очередь той части, где это действительно становится непростительным. Родителей не было дома. Наверное, они всё ещё были в магазине. Я думал, может, никто и не узнает. Но я не мог просто оставить ее там или выйти за дверь с трупом. Люди обязательно заметят.
Он рассмеялся, потому что еще оставалось делать? Боги, каждый день, когда он надевал белое, это казалось ложью. Одежда должна быть красной, красной, как кровь, которую он все еще видел на своих руках, когда молился а Хашмаллим слушал. Они не позволят
