На следующий день в дверь Шай — помывшейся, наевшейся и впервые со дня своей поимки хорошо отдохнувшей — постучались. Они выделили ей комнату — крошечную, наверное, самую мрачную во всем дворце, с едва уловимым запахом плесени.
На ночь к Шай по-прежнему были приставлены стражники, и если она правильно помнила планировку огромного дворца, то находилась в наименее посещаемом крыле, которое в основном использовалось в качестве хранилища.
Все же это было лучше, чем камера. Немного.
Стук оторвал Шай от изучения старого кедрового стола, который последний раз видел скатерть, наверное, еще до ее рождения.
Один из охранников открыл дверь, впуская престарелого Гаотону. В руках тот нес шкатулку — две пяди[1] в длину и несколько дюймов[2] в высоту.
Шай бросилась навстречу под недобрым взглядом капитана Зу, который стоял рядом с арбитром.
— Держись подальше от его светлости, — рявкнул Зу.
— И что ты мне сделаешь? — спросила она, забирая шкатулку. — Прирежешь?
— Когда-нибудь я с превеликим удовольствием…
— Да-да, конечно, — сказала Шай, прошла к столу и открыла шкатулку. Внутри лежали восемнадцать печатей души. Верхние площадки печатей — гладкие, без всякой гравировки. Девушка просто не могла не взять одну из них; достала и принялась внимательно рассматривать на расстоянии вытянутой руки.
Ей вернули очки, так что теперь уже не было необходимости щуриться.
Одежду она тоже надела гораздо более удобную для работы, чем то потрепанное платье. На ней была обычная красная юбка чуть ниже колена и блузка на пуговицах. Великие наверняка бы сказали, что она выглядит старомодно. Неудивительно, ведь сейчас у них в моде робы и накидки древнего стиля.
Шай считала такой фасон скукотищей. Под блузкой она носила плотную хлопковую сорочку, а под юбкой были леггинсы. Трудно угадать, когда возникнет необходимость избавиться от верхней одежды — для маскировки.
— Хороший камень, — сказала Шай о печати. Она достала одно из своих зубил, кончик которого был толщиной с булавочную головку, и принялась скрести им булыжник. Качественный!
Он хорошо поддавался инструменту: резьба шла легко и точно. Камень души — мягкий, как мел, но при этом совсем не крошится, и изображение на нем отчетливое. Затем готовый рисунок печати обжигают на огне, после чего камень души становится твердый как кварц.
Печать можно было сделать лучше, вырезая ее из самого кристалла, что было невероятно сложно.
Также ей дали и яркие красные чернила, добываемые из осьминогов. В полученную жидкость добавляли немного воска. По идее, в таком деле можно использовать любой натуральный краситель, однако красители животного происхождения подходили для дел восстановления гораздо лучше, чем растительного.
— Ты что, успела стащить урну из коридора? — нахмурившись, спросил Гаотона, заметив сосуд в углу комнатки.
Шай действительно прихватила урну на пути обратно, после ванны. Охранник было воспрепятствовал, но она заговорила ему зубы. Сейчас он стоял, сильно покраснев.
— Мне было очень интересно узнать уровень ваших Воссоздателей, — произнесла Шай. Она отложила инструменты и положила урну на бок. На глиняном дне отчетливо виднелся красный символ.
Знак воссоздающего легко заметить. Интересно, что печать не ставилась на поверхность материала, но была прямо внутри него, как оттиск, отчего получался рельефный рисунок из красных желобков. Края такого вдавленного клейма (тоже красные) слегка приподнимались над всем рисунком.
По стилю исполнения печати можно было многое понять о характере Воссоздателя. Конкретно этот мастер, судя по метке, был лишен фантазии и не отличался большим своеобразием. В нем не было ни капли творчества, не в пример изысканной, виртуозно сделанной вазе, которую он копировал.
До Шай доходили слухи, что фракция «Наследие» поставила искусство на поток. Как на башмачной фабрике стояли ряды Воссоздателей-недоучек и мастерили произведения искусства.
— У нас не Воссоздатели, — ответил Гаотона. — Мы используем другое слово. Они Запечатыватели.
— То же самое.
— Да, но они не вторгаются в людские души, — очень серьезно ответил Гаотона. — Еще одно отличие: мы делаем копии, таким образом отдавая дань прошлому. Мы никого этим не собираемся дурачить, обманывать. Благодаря нашей деятельности люди чтут и понимают свою историю. Шай подняла бровь. Взяв в руки молот с зубилом, она поставила инструмент под углом, вдоль стенки углубления и нанесла удар.
Штамп поддался не сразу — сидел достаточно прочно, — но удар все-таки выдавил его. Печать вылетела, а желобки исчезли. Сама же метка вдруг стала обычной краской и утратила свою преобразующую силу.
Урна тут же потеряла форму и цвет, став обычного серого цвета. Печать не просто меняла форму объекта, то, как он выглядел; но и полностью переписывала его историю. Без клейма урна превратилась в жалкое зрелище.
Мастера, делавшего ее, совершенно не волновало, как она будет выглядеть. Скорей всего, он просто знал, что она, как болванка, пойдет на воссоздание.
Шай покачала головой и вернулась к работе над неоконченной печатью души. Эта была не для императора (Шай даже близко не была готова к такому), просто резьба помогала ей думать.
Гаотона жестом приказал стражникам выйти, всем, кроме Зу, который остался при арбитре.
— А ты та еще загадка, Воссоздатель, — произнес Гаотона, когда двое стражников вышли, закрыв за собой дверь. Он расположился на одном из двух шатких деревянных стульев.
Стулья, наряду с трухлявой кроватью, древним столом и сундуком с вещами Шай, дополняли интерьер комнаты. Рама единственного окна была перекошена, впуская внутрь воздух, даже стены были все в трещинах.
— Загадка? — спросила Шай, поднимая печать и внимательно приглядываясь к своей работе. — И в чем же она?
— Ты — Воссоздатель. Значит, тебя нельзя оставлять без надзора, иначе ты сбежишь, как только убедишься, что это возможно.
— Так оставьте стражников со мной, — вымолвила Шай, продолжая заниматься резьбой.
— Ты, конечно, извини, — продолжал Гаотона, — но я сомневаюсь, что у тебя уйдет много времени на то, чтобы запугать, подкупить или найти, чем их шантажировать.
Зу напрягся.
— Я не хотел оскорбить вас, капитан, — сказал Гаотона. — Я уверен в ваших людях, но перед нами искусная лгунья, мошенница и воровка. Ваши лучшие воины, в конечном счете, станут марионетками в ее руках.
— Спасибо, — поблагодарила Шай.
— Это вовсе не комплимент. Ты же портишь все, к чему прикоснешься. Тебя нельзя оставить под присмотром простых смертных даже на день. Хотя, судя по слухам, ты можешь заговорить даже самих богов.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
