Игар… Свидания через закрытую дверь. Весь этот дом — закрытая дверь, анфилада комнат, где бродит призрак Ады. Сплошной черный бархат, душный запах цветов и свечей, будто вечные похороны…
Однажды в раскрытое окно влетела ласточка. Какое-то время изящная черная птичка металась и билась в стекла, а потом насмерть расшиблась, и романтически настроенная девочка Илаза с горечью осознала себя пленницей, только, в отличие от ласточки, с заточением своим смирившейся…
Да явись тогда кто угодно, хоть старик, хоть урод, и пообещай ей перемену участи, прорыв, свободу — разве она отказалась бы?!
Случилось так, что первым свою любовь предложил Игар. Свою любовь как довесок к освобождению. В пору ли было колебаться?.. Игар, как волшебный ключик, открывающий постылую дверь. Игар как средство, Игар как путь… Сейчас она говорит с собой, никто не услышит и никто не упрекнет ее в холодности и цинизме. Хоть с собой-то она может быть откровенна?!
Скрючившись на своем стволе, Илаза обхватила плечи руками и заплакала без слез. Истинная природа ее любви к Игару оказалась по-делячески низменной; ей, привыкшей любить себя, так мучительно оказалось себя стыдиться.
…Или она все же ошибается?! Или это говорят в ней отчаяние и усталость?
Обманывая себя, она толкает себя же навстречу гибели. Не время выяснять, была ли ее любовь тем действительно священным романтическим чувством, которое, как она знала, рано или поздно приходит к любой благородной девице. Важно понять одно — Игар не придет.
А это значит, что ее, Илазы, жизнь может быть спасена только ее руками.
ГЛАВА 11
* * *
Аальмар вернулся к самому празднику Заячьей Свадьбы.
Вечером, когда весь мир, казалось, пирует за одним длинным столом, они вдвоем гуляли вдоль улицы; разноликие снежные зайцы, сооруженные по традиции в каждом дворе, смотрели им вслед глазами-картофелинами. Первый снег и не думал прекращаться, валил и валил, осыпая заячьи фигуры, посверкивая блестками в свете бесчисленных факелов…
— Я должен уехать снова. В довольно-таки тяжелый поход.
Она сжалась. Как чувствовала; радость праздника и радость встречи с ним меркла перед страхом возможного расставания. А теперь померкла вовсе, и снежинки бессильно таяли, ложась ей на ресницы.
— Малыш… Я виноват перед тобой. Чем мне искупить?..
Она молчала. Снег приглушал все звуки — крики пирующих, звон бубнов и пиликанье самодельных скрипок. Там, где должна была быть луна, тускло светилось сквозь тучи желтое пятно.
— Скажи мне, чего ты хочешь. Я исполню. Правда.
— Я хочу, — она набрала в грудь побольше воздуха, — я хочу, чтобы ты забыл об этой проклятой войне. Чтобы ты… чтобы ты остался навсегда. Никогда больше не уходил, потому что…
Она запнулась, не зная, рассказывать ли ему свой повторяющийся страшный сон; потом собралась с духом и рассказала.
Аальмар молчал.
— Не война ищет тебя — ты ищешь войну, — девочка устало перевела дыхание. — Я не хочу все время ждать. И я не хочу быть твоей вдовой, Аальмар.
Снег прекратился; желтое пятно на месте луны сделалось ярче.
— Но ведь это мое ремесло, — сказал Аальмар глухо. Это мое дело, оно приносит мне деньги и славу, но главное дает возможность быть собой и проявить себя. Небо одарило меня даром полководца — разве разумно отвергать его? Разве есть для мужчины занятие почетнее, нежели быть воином?
Девочка потупилась. Рядом с его аргументами все ее слова покажутся по-детски наивными — и все же она решилась заговорить вновь:
— Для женщины нет более славного дела, нежели родить и выростить ребенка. Для мужчины нет дела почетнее, чем в совершенстве научиться убивать; разве в твой дом явились враги?
Она сказала это и низко опустила голову, опасаясь его гнева. Он и вправду долго, очень долго молчал; у самой дороги стоял чей-то маленький, наспех вылепленный зайчик.
— Тебе не дает покоя то поле, — сказал Аальмар тихо.
Она склонила голову еще ниже:
— Да…
— Напрасно я тогда согласился идти на поиски куклы…
— Нет, — она подняла глаза. — Не напрасно, Аальмар. Ох как не напрасно.
Из чьих-то ворот вывалилась на улицу полупьяная веселая толпа. Аальмар придержал шаг, давая плясунам возможность пробежать мимо; кто-то собрался было затянуть гуляющую пару в хоровод — однако, узнав Аальмара, тут же оставил свое намерение. Песни и смех отдалились и стихли, поглощенные снегом.
— Я не смогу объяснить тебе, — он тихо усмехнулся. Что это такое, когда сходятся на поле две воли… Две силы, состоящие из множества сил, тщательно выверенных, переплетенных… Как бьет в лицо ветер, как бешено летит конь, какая это завораживающая игра — сражение…
Теперь молчала девочка. Очень долго молчала; один за другим гасли, догорая, факелы. И мерно поскрипывала дорога под каждым шагом. И пристально смотрели снежные зайцы.
— Ты не убедишь меня, — сказал Аальмар со вздохом. — А мне не убедить тебя… Но не в этом дело…
Он замолк, будто оборвав себя. Тяжело нахмурил брови. Сжал ее руку в меховом рукаве:
— Я… Видишь ли. Раз уж так вышло… Я люблю тебя, малыш, и я обещал выполнить твое желание; знай же, что этот мой поход будет последним. Теперь я вернусь навсегда.
Не веря своим ушам, она вскинула на него потрясенные, радостные глаза. Он смущенно улыбался:
— Не думай, что так просто… Что мне так просто решиться. Я помышлял об этом и раньше, но все не хватало… наверное, этих твоих слов. Я выбираю между женой и войной и я выбираю жену; мы сочетаемся с тобой и будем жить неразлучно. Всегда…
Она всхлипнула. Надо же, при чем тут слезы…
— При чем тут слезы? — спросил он, ласково отстраняя ее от своей груди. — При чем?..
Снег пошел снова, и на щеках у нее таяли снежинки. Таяли и скатывались маленькими прозрачными каплями.
* * *
— Мама велела, чтобы ты поел.
Девочка смотрела серьезно и непреклонно. На низком бочонке у ее ног стояла миска с дымящейся кашей.
— Мама сказала, что если ты не будешь есть, она тебя выгонит.
Игар через силу кивнул:
— Я буду…
Девчонка не уходила; вряд ли ей были знакомы фокусы с тайным выбрасыванием нелюбимой еды. Закопать ненавистную кашу способен сытый, благополучный ребенок, а эта девочка выросла в строгости; ей, наверное, и в голову не могло прийти, что Игар собирается выбросить еду — однако она не уходила и смотрела все так же сурово и требовательно.
И он принялся есть. Поначалу куски шли в горло с усилием, через «не могу» — а потом проснулся голод, он доел горячую кашу до конца и облизнул ложку:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
