— Ну, с разрешениями на ношение оружие и охотничьими лицензиями у «новых русских» все в порядке, — сказал Сигизмунд.
Они проговорили еще долго. Идея всех страшно увлекала. Впервые за долгое Сигизмунд с удовольствием думал о предстоящей работе.
* * *
С паспортами ситуация определилась на следующий день. Федор заехал к Сигизмунду — доложить обстановку. Проверил, нет ли кого на лестнице, тщательно запер дверь. Разговор вел на кухне, держась подальше от телефонного аппарата. Хотя, как пояснил Федор, если бы захотели прослушать такую квартиру, как у Сигизмунда Борисовича, то все равно бы уже прослушали.
— В общем так, Сигизмунд Борисович. Есть паспорта. Пять штук. Настоящие.
И назвал цену.
Сигизмунд присвистнул.
* * *
Таким вот образом золотая лунница с тремя свастиками была превращена в пять серпастых–молоткастых, а пять заплутавших во времени вандалов сделались полноправными гражданами Российской Федерации.
Операция была произведена Федором в условиях строжайшей конспирации и кристальной честности. Сдача до последнего цента была передана в руки Сигизмунда.
Ее пропили.
* * *
Вечерами Валамир вел пространные монологи. Сигизмунд отчасти понимал их сам, отчасти переводила Вика. Суть дедовых речей сводилась к одному: старый вандал решительно не одобрял все то, что его теперь окружало. Сигизмунда иной раз поражало обилие объектов отрицательной оценки.
И то сказать! Дивуется он, Валамир, на суетность и беспечность здешней жизни. Во всем вопиющее неблаголепие, куда ни ткни!
Приохотить старого вандала к ого так и не удалось. После первой же рекламы нижнего белья дед грозно затряс головой, выключил ого и сделал попытку запретить Вамбе с Лантхильдой смотреть «эту срэхву» — в чем, впрочем, не преуспел.
Исключительно не одобрял табуретки. Дескать, лавка должна вдоль стены стоять. И незачем ею, распиленной, по всей кухне елозить, где попало. Негоже это, сидеть где на ум взбредет. Не птицы, чай. Это пичуги бессмысленные — где присели, там и ладно.
Человеку — ему иначе надобно. Вот, — старик делал плавное движение, поводя рукой вдоль стены, — скамья. Она на своем месте поставлена. И век там стоит. Смеху подобно, как подумаешь: вот придет он, Валамир, в дом к Сегериху и начнет у него скамью по всему дому тягать!
А здесь? Да и скамьи–то, тьфу! Из чего сделаны? Вот Вико–бокарья ему, Валамиру, поведала, из чего они сделаны! Из срэхвы всякой — вот из чего! Из опилок да стружек, а сверху, для виду, дощечками прикрыты! Нешто достойному человеку не унизительно на таком–то огрызке восседать?
Оттого–то и суетность великая в здешнем мире властвует, что благочиние за трапезой забыли. Вот видел он, Валамир, американский кабак (тут дед знатно прокололся — иной раз все–таки, видать, посматривал ого). Так это же тьфу! Сидят на насестах, задами вертят, в головах пусто — благочиния и в помине нет! И это трапезой называется!
Хорошо, не разберешь здесь, зима или лето — круглый год еда. А вдруг неурожай? Как можно без припасов жить? Экое легкомыслие! Давеча он, Валамир, кладовки все обследовал — ни одного мешка не нашел! В банке на донышке зерна белого, да в кульке — стручки из теста. И все! А если голод? На чем продержимся?
Планы дед развивал титанические. Склонял Сигизмунда превратить «светелку» в кладовую. Мол, комната хорошая — он, Валамир, удостоверился. Крыс там нет, мышей не водится, сухо. Чем не кладовая? Мешок пшеницы поставить — как минимум. Сладкой муки — мешок. Соли — мешок. Макарон — мешка три! (Уважал старый вандал макароны.) Ну и окороков накоптить, рыбки заготовить… чтоб под рукой. Чтоб хранилось. Супермаркет супермаркетом, а так оно вернее.
Слушал Сигизмунд деда Валамира и чувствовал: все слабее душой ему противится. Не забыл еще 1991–й год, славное веселое времечко путча. Как с утра зачитали по всем каналам обращение ГКЧП, так и ломанул многоопытный советский народ в магазины — за солью, спичками и мукой. Было, было…
А деньги? Ведь принеси Лиутару дань такими деньгами — он же уши отрежет и в задницу их тебе засунет! И прав будет военный вождь! Бумажки! Сколько лет жил, никогда такой дури не видел! А вот на старости привелось. Вы бы еще листья осенние за деньги считали! Сколько живет такая бумажка?
Так ярился Валамир.
А Сигизмунд слушал и мысленно с ним соглашался.
Старый советский рубль — он долго жил. Еще в 80–е годы ходили рубли, выпущенные в начале 60–х. Тут по весне нашел в мокром снегу трешку 1972–го года выпуска. И ничего ведь с ней, заразой, не сделалось! Да… Впору вместе со старым вандалом об утрате благочиния закручиниться.
Утратилось, утратилось безвозвратно советское благочиние…
И неблагочиние — в лице «Сайгона» — тоже.
Хлеб — 14 копеек стоил и 16. За 12 изредка появлялся мокрый ржаной. Батон был по 22 копейки и по 26 — этот считался дорогим. В начале перестройки появился вдруг длинный батон по 50 копеек, его никто не брал — дорого.
Молоко 16 копеек за литр. Масло — 3 рубля 60 копеек. Сакральное и незабвенное четыре–двенадцать и три–шестьдесят–две — водка. Вынь да положь! Пиво — 22 копейки маленькая кружка. 44 — большая. Если очередь отстоишь.
Авторучка — 35 копеек. Килограмм кофе — 20 рублей. А до того был — четыре.
Вот и я говорю, подхватывал Валамир. Один серп за мешок зерна можно купить
— в сытый год. Седло со сбруей — за тот же мешок, но в год голодный. Меч — за раба, если раб очень хороший. А не очень — так и за двух рабов. Смотреть надобно, какой меч и какой раб. Лошадь — тоже. Пахотная дешевле, боевая — дорого. Вол — как две пахотные лошади. Но и жрет зато!
Свиней выгодно разводить. Мороки с ними немного. Следить только надо, чтобы в чужой роще желуди не жрали. На второй раз поймают чужую свинью — убьют и правы будут. А на первый раз — не трожь! Вот такой закон.
Корова очень нужна. Но с коровой хлопотно. Можно коз держать. У него, у Валамира, три козы в хозяйстве.
— Теперь уже две, — поправил Сигизмунд. — Одна Анахрону душу отдала.
— Две, три — неважно. Главное — козы! От козьего молока — сила! Козье мясо в Вальхалле герои едят. Козлы — животные Вотана, вот так–то.
Целую песнь во славу козлов сложил Валамир.
Молоко ныне порошковое и на вкус гадкое. Выдумали — с долгим сроком хранения! А ведь там консерванты. Пишут, будто нет. А программа «Советы домохозяйкам» — Сигизмунд в машине иной раз по радио слушал — обратное утверждает.
Вот представь себе только, Сигисмундс, гнул свое Валамир, отправился наш военный вождь Лиутар на охоту. К тебе в дом по дороге заехал, истомленный. Пить хочет, силы подкрепить. Чем ты потчевать его станешь? Пакет выдашь?
— Да нет, — растерянно отвечал Сигизмунд, — в кружку ему налью.
— А в кружку откуда нальешь? — хитро щурился дед. — Из пакета? Так он тебя хорошо если на смех поднимет. Хоть с позором да живой останешься — и ладно. А то ведь и зарубить может сгоряча. Решит, что насмехаешься.
А в хуз войдет к тебе военный вождь! А ты ему вместо достойного седалища — эдакую «тубаретку»!
Последнее слово дед произносил по–русски и с особенным ядом в голосе.
Сигизмунд вел эти беседы с большим удовольствием. Стареете, Сигизмунд Борисович, ох стареете!
Один из таких разговоров был прерван звонком Натальи. Кстати, озо дед тоже не одобрял. Хочешь сказать что–нибудь человеку — так оторви задницу, войди к нему в хуз гостем и степенно побеседуй. А так издалека — что кричать! Дети малые так по огородам кричат.
Вика объясняла Сигизмунду:
— Они придают эмоциям куда больше значения, чем мы. Они даже считают, что человек думает не головой.
— А каким же местом? — пораженно спросил Сигизмунд и улыбнулся намекающе.
Вика паскудных намеков не поддержала.
— Грудью. Они гораздо более эмоциональны, чем ты думаешь. Для них не видеть собеседника — значит фактически не общаться. Без обмена эмоциями вообще никакого разговора быть не может.
Для экс–супруги Натальи отсутствие визуального контакта препятствием не являлось: своими эмоциями она легко прошибала телефонную линию.
— Ты чего не звонишь? Почему я обязательно должна тебе звонить?
— Я звоню.
— Что–то не слышно.
— У тебя все занято.
— Хотел бы — дозвонился бы. Другие же дозваниваются.
Пауза. Сигизмунд решил пойти ва–банк. Ему хотелось поскорее закончить этот суетный разговор и вернуться к неспешной беседе о благочинии. Эти беседы его расслабляли.
— Ну так что звонишь? — спросил он Наталью.
— Ты о сыне–то хоть вспоминаешь?
— Да.
— В общем так. Мне завтра надо уйти часов на пять.
— А теща? — вякнул Сигизмунд.
— Что теща? Почему чуть что — теща? — взъярилась Наталья. — У ребенка есть отец или нет? Почему я должна постоянно просить мою мать? Мне уже стыдно…
