известно – даже когда они обрекали себя на заточение, – что машины, созданные ингибиторами, ветшают со временем, постепенно теряют способность выполнять свою задачу по уничтожению разума. Очень и очень не скоро – спустя миллионы лет – затворники, заключенные в кокон из пространства-времени, задумались, не исчезла ли угроза их жизни.
Но они не могли просто убрать завесы и осмотреться по сторонам, это было бы слишком опасно: а ну как машины ингибиторов начеку? Может, они молчат нарочно, пытаясь сбить с толку затворников и выманить из укрытий на огромную космическую арену, где их удастся с легкостью перебить, тем самым завершив миллионолетнюю историю преследования и уничтожения этого вида разумных существ.
И вдруг оказалось, что в космосе появились другие! Возможно, в этой его области что-то благотворно влияло на развитие позвоночных существ, или причины были иными – не суть. Пришедшие будто из ниоткуда люди-космонавты напомнили затворникам, кем они сами были когда-то. У этих людей было даже нечто сродни амарантийскому психозу: одновременная тяга к дружбе и одиночеству, к уютной жизни в обществе себе подобных и рискованным скитаниям в просторах космоса. Этот психоз гнал их вперед, только вперед.
Первым, с кем встретились затворники, был Филип Ласкаль, а произошло это вблизи от завесы, носящей его имя.
Жестокое пространство-время вынуло его разум, разобрало на молекулы и собрало заново; в результате из блестящего ученого получился бормочущий недоумок. Но этот недоумок оказался непрост. Затворники кое-что вложили в него, а именно знания, которые он должен был передать другому, тому, кто будет к ним ближе по интеллекту… А еще они добавили приманку, которая заставит этого другого искать встречи с ними.
Перед смертью Ласкаль передал свои знания юному Дэну Силвесту. И посоветовал побывать у жонглеров образами.
Это потому, что амарантийцы когда-то посетили жонглеров, впечатали свои нейронные паттерны в их океан. Эти паттерны могли стабилизировать границу завесы, они позволяли пришельцу глубже погрузиться в толстые складки пространства-времени без риска быть разорванным гравитационными напряжениями. Именно так Силвест, выдержав на планете жонглеров определенную трансформацию разума, получил возможность вплыть на волнах гравитационной бури в саму завесу.
Оттуда он вышел живым.
Но изменившимся.
Кроме того, с ним вернулась некая сущность. Она величала себя Похитителем Солнц, хотя теперь Силвест знал, что это всего лишь мифологическое прозвище. Правильнее всего этого «наездника» назвать коллажем из симулякров, искусственной личностью. Внутри завесы ее создали те затворники, что желали использовать Силвеста в качестве своего представителя. Чтобы он распространял влияние затворников за пределами непроницаемого кокона из пространства-времени.
Оглядываясь в прошлое, можно сказать, что ничего особенного от Силвеста не требовалось.
Полететь на Ресургем, где лежат кости их предков.
Найти ингибитор.
Занять такую позицию, чтобы ингибитор, если он все еще действует, мог идентифицировать Силвеста как представителя новой разумной цивилизации.
В этом случае ингибиторы придут к выводу, что они должны немедленно приступить к уничтожению человечества.
Если же этого не случится, затворники выйдут на простор.
Теперь синеватое свечение, окружавшее Силвеста, казалось ему зловещим. Он знал, что самим своим появлением здесь нанес непоправимый вред. Ингибитор наверняка уже понял, что к нему явился представитель разумного вида, достойного того, чтобы на него открыть охоту.
Как Силвест ненавидел амарантийцев! И себя – за то, что посвятил бо́льшую часть жизни их изучению. Но что он мог сделать теперь? Да и времени на обдумывание не оставалось.
Тоннель расширился, и Силвест, по-прежнему не управлявший своим костюмом, оказался в огромном зале с фасеточными стенами, залитом все тем же мертвенным голубым сиянием. В воздухе там висели предметы самых диковинных форм, они чем-то напоминали человеческие клетки под микроскопом. Каждый из этих предметов был очерчен прямыми линиями, вместе они образовывали сложные соединения квадратов, многоугольников и ромбов. Парящие скульптуры невозможно было отнести ни к одной эстетической тенденции.
– Что это? – спросил он почему-то шепотом.
– Считай их головоломками, – ответил Похититель Солнц. – Если ты разумный исследователь, в тебе проснется любопытство, захочется завершить их, собрать в логические конструкции то, что предложено в виде отдельных частей.
Силвест понял, что имеет в виду Похититель Солнц. Вот, например, ближайший набор фрагментов… Несколькими движениями можно превратить его в тессеракт. Хм… соблазнительно…
– Я не хочу этого делать, – сказал он.
– А тебе и хотеть не надо. – Для демонстрации своей власти Похититель Солнц заставил скафандр протянуть руки к набору, который, кстати, был куда ближе, чем казалось Силвесту. Пальцы схватили фрагмент и перенесли на нужное место. – Будут и другие тесты, и другие залы, – продолжал инопланетянин. – Твои психические процессы подвергнутся тщательному изучению, а позже то же самое произойдет и с твоей физиологией. Не могу обещать, что второй этап доставит тебе большое удовольствие, но и фатальным он не станет. А потом будут другие процедуры, призванные создать более подробный образ врага. – В голосе Похитителя Солнц появилось что-то вроде иронии; по-видимому, долгое пребывание в человеческом обществе позволило ему обзавестись кое-какими человеческими чертами. – Ты, к сожалению, останешься единственным образцом вида гомо сапиенс, побывавшим в этой машине, но уверяю тебя, на роль образца ты годишься, как никто другой.
– Вот тут-то ты и ошибаешься, – возразил Силвест.
В безжалостном, почти беззвучном голосе Похитителя Солнц впервые послышалась тревога.
– Прошу объяснить.
Некоторое время Силвест молчал, как будто обдумывая требование.
– Кэлвин, – начал он, – я хочу кое-что сказать. – Даже в этот момент он еще толком не знал, к кому обращается и что произнесет. – Когда мы с тобой были в белом свете, когда видели, что содержится в матрице Гадеса, я кое-что понял. Надо было понять это много лет назад.
– Понял о себе?
– Да, о себе. О том, кто я. – Силвесту хотелось разрыдаться, и от того, что другой возможности это сделать не будет, – хотелось еще сильнее. Но не позволили искусственные глаза. Он никогда не плакал. – И о том, почему теперь не могу тебя ненавидеть – ведь это означает ненавидеть себя самого. Сомневаюсь, что я вообще когда-нибудь ненавидел тебя.
– Значит, все-таки не получилось?
