Симэнь похвалил певцов. Ань и Хуан поднесли Симэню вина. Он в свою очередь им наполнил чарки. Певцы опять ударили в кастаньеты и запели арию на мотив «Ниспослали одеянье царское — халат драконов»:
На листочках узорныхЯ писать не хочу,Ведь ответных лазурныхПисем не получу.На сухой моей кожеБлагородный нефритОт нервической дрожиБеспрестанно гремит.Красотой без изъянаЯ гордилась всегда,Смыли слезы румяна,Губ сереет слюда,Неуклюже повислиДорогие шелка.Точат черные мысли —Видно близок закат:Юность блекнет с годами…Зеркала я сниму;Украшаться цветамиМне теперь ни к чему.На курильне из яшмыИзотлел аромат,На серебряной чашеГарь полночных лампад.Мандариновым уткамПолог мой украшать,Мне же в холоде жуткомПоминутно дрожать.Свои туфельки-крошкиБрошу о земь, порву,Забинтовывать ножкиЯ не буду к утру.
Винные чары и кубки вздымались до тех пор, пока все не опьянели, но хватит об этом пустословить.
Расскажем о Цзиньлянь. Накануне ей помешали встретиться с зятем Цзинцзи в гроте, но вот теперь, когда Симэнь пировал в поместье придворного смотрителя Лю, а Юэнян никуда не показывалась из своих покоев, она металась взад и вперед словно муравей, попавший на горячую сковородку. После встречи в гроте Цзинцзи ушел в лавку, но, томимый желанием, не мог спать всю ночь. Цзиньлянь и Цзинцзи, надо сказать, частенько перемигивались и шутили между собой, когда отсутствовал Симэнь. И вот, едва наступили сумерки и зажглись огни, Цзиньлянь, крадучись, пробралась в крытую галерею. Тут, откуда ни возьмись, очутился и Цзинцзи. Он крепко обнял Цзиньлянь и прильнул к ней, осыпая ее поцелуями.
— Моя дорогая! — говорил он. — Вчера нам помешала эта Мэн, будь она неладна! Я ночь напролет глаз не смыкал. Я от волненья едва держусь на ногах, завидев тебя, моя чаровница!
— Ах ты, разбойник! — говорила Цзиньлянь. — Тебе что, или жить надоело? Схватил тещу и давай целовать! А увидят, что тебе будет? Не боишься?
— Дорогая! — неустанно повторял Цзинцзи. — Нельзя упускать такое счастливое мгновенье.
Он сгорал от нетерпенья. Внизу под одинарной полой его халата было что-то похожее на брусок из твердого железа, охваченного огнем, и через одежду чувствовалось, как он стремится подняться, чтобы найти свое пристанище. Цзиньлянь прильнула к нему и, не в силах более сдерживаться, откинув полу халата Цзинцзи, принялась мять янский предмет. Это привело Цзинцзи в смятение, и он начал стягивать с Цзиньлянь панталоны. Раздался резкий звук сорванной юбки.
— У, растяпа! — в шутку заругала она запутавшегося в ее юбке Цзинцзи. — Не поднаторел еще! Эка трясет тебя, трус!
Она сама отстегнула юбку и раскрыла свои глубины. Положив ногу на перила, она приняла сучок Цзинцзи в свое лоно.
Следует сказать, что Цзиньлянь уже долгое время понапрасну растрачивала жизнь и потому была полностью готова к сражению. Вот Цзинцзи что есть силы толкнул в нее свое оружие, которое со звуком проникло в глубину. Он проговорил:
— Любимая, я ввел его, но не до конца, что делать?
— А ты просто толкай и вынимай, а там все само устроится, — подсказала Цзиньлянь, а Цзинцзи только к тому и стремился.
Вдруг у ворот дома послышался лай собак. Решив, что воротился Симэнь, любовники тут же испарились как дым. Оказалось, однако, что это Шутун и Дайань привезли парадные одежды хозяина.
— Ух, и устали! Чуть живы! — кричали они.
Юэнян послала Сяоюй узнать в чем дело.
— А где же батюшка? — спросила горничная пьяных слуг.
— Мы первыми лошадей пригнали, — отвечал Дайань. — А то поздно, думаем, будет. Сейчас и батюшка пожалуют. У них скакун быстрый.
Сяоюй доложила хозяйке. Немного погодя и Симэнь спешился у ворот. Он намеревался пойти к Цзиньлянь, но был пьян и забрел к Юэнян. «Завтра, двадцать третьего, день жэнь-цзы, — размышляла она. — Если оставить его нынче, тогда завтрашний день упустишь. А очищусь я только завтра…»
— Вон до чего напился! — молвила она. — Нечего тебе у меня оставаться. Нечистая я нынче. Лучше сейчас к другой ступай, а завтра ко мне приходи, ладно?
Она шутя подтолкнула Симэня, и он направился к Цзиньлянь.
— Это ты, моя потаскушка? — спрашивал он, ухватив ее руками за подбородок. — Я ведь к тебе шел, а выпил лишнего, попал как-то к Старшей.
— Болтун несчастный! — заругалась Цзиньлянь. — Скажи лучше, завтра к ней пойду. Чтоб у тебя язык отсох! Ты, бесстыжий, и святому праведнику будешь зубы заговаривать. Неужели, думаешь, я поверю?
— Что ты ко мне придираешься, болтушка? — оправдывался Симэнь. — Почему мне не веришь? — же правду говорю.
— Скажи, почему тебя Старшая не оставила? — выпытывала его Цзиньлянь.
— А я почем знаю! — отвечал он. — Пьяный ты, говорит. Взяла и выпроводила. Завтра наказала прийти. Я и поспешил к тебе.
Цзиньлянь готовилась совершить омовение. Он прильнул было к ней, но она отстранила его обеими руками.
— Отстань! — заругалась она. — Погоди! Не готова я пока…
Симэнь ее не послушался и дал волю рукам.
— Что это у тебя подмокло? — спросил он. — Истомилась? Уж и дождаться не могла?
Надобно сказать, что Цзиньлянь после встречи с Цзинцзи не успела себя в порядок привести, а Симэнь, сам того не подозревая, раскрыл ее тайну.
Цзиньлянь густо покраснела и, совершая омовение, смехом да шутками всячески старалась отвлечь мужа от подозрений.
Они легли, но говорить об этом не станем.
Расскажем пока о Юэнян. Встала она рано утром. «Перед уходом матушка Сюэ строго наказывала, чтобы я приняла пилюлю в день жэнь-цзы, и тогда ко мне придет счастье материнства. А нынче ведь как раз день жэнь-цзы. Хозяин вчера пришел навеселе, и я его выпроводила. Наказала сегодня прийти. Так что все обошлось хорошо». Радостно было на душе Юэнян, поэтому она и встала так рано, сразу приняла ванну и причесалась, потом сотворила молитву Будде и дочитала сутру «Гуаньинь в белом облачении»,[778] к которой обращаются все, кто ждет потомства, о чем ей говорила и мать Ван. День жэнь-цзы — день особой важности, поэтому Юэнян заперлась, воскурила благовония и зажгла свечи. После молитвы она достала в задней комнате снадобья и велела Сяоюй подогреть вина. Отказавшись от обычного завтрака, Юэнян отведала немножко печенья и, взяв в обе руки снадобье, творя молитву, растворила пилюлю наставницы Сюэ. В нос ударил необыкновенный аромат. После пилюли она взяла снадобье, приготовленное монахиней Ван из детского места первенца. Хоть это и был мелкий порошок, от него несло горелым, и Юэнян заколебалась, будучи не в силах превозмочь отвращение. «А не приму, никакого проку не будет, — уговаривала она себя. — Что делать?! Раз надо, придется потерпеть». Она кое-как всыпала порошок в рот и, прикрывая его рукой, стала поспешно запивать вином. Большими глотками она выпила полчашки. Ее чуть было не вырвало. Глаза налились кровью. Она пропустила еще несколько глотков вина, чтобы отбить противный привкус, потом попросила теплого чаю и прополоскала рот.
Когда Симэнь проходил мимо ее покоев, дверь оказалась на запоре. Юэнян спала. Симэнь кликнул Сяоюй.
— Что это у вас тишина такая? — спросил он. — Может, матушка недовольна, что вчера заходил, а? Для чего заперлись?
— А мне откуда знать? — отвечала горничная.
Симэнь вошел в покои и кликнул Юэнян. А она после приема снадобья крепко спала во внутренней комнате и, разумеется, ничего не слыхала.
— Что ты меня в грех вводишь, негодяйка, рабское отродье! — заругался Симэнь. — Я матушку зову, а она стоит как вкопанная.
И он, сразу охладев, вышел из покоев Юэнян. Тут ему повстречался Шутун.
— Дядя Ин прибыл, — доложил слуга.
Симэнь встретился с Ин Боцзюэ.
— Ну, брат, как вчерашний прием в поместье? — спрашивал Боцзюэ. — Наверно, полное удовольствие получил, а? Долго с их сиятельством пировал?
— Господа были со мной очень любезны, — отвечал Симэнь. — Они тогда у меня недолго побыли. К правителю Ху спешили. Зато на этот раз попировали в свое удовольствие. А сколько выпили! Поглядел бы, как они меня оставляли! Да ведь дорога дальняя. Я в первую ночную стражу отбыл. Сам не знаю, как я, пьяный, до дому-то добрался.
— Вот и приезжие господа, а какое гостеприимство! — воскликнул Боцзюэ. — Да, брат, придется тебе их в дорогу с подарочками провожать.
— А ты прав! — поддержал его Симэнь и позвал Шутуна: — Пиши перечень подношений. Чтоб на двух красных листах одно и то же было: плоды личжи и «глаза дракона», персики и финики, гусь и утка, бараний окорок и свежая рыба, а также два жбана южного вина. Да не забудь на визитных карточках каждому выразить благодарность за прием.
