про Пересвета знают многие.
С этим нельзя было не согласиться.
— Чичагин — это локальный бренд, — заключил Светлов. — Пересвет — федеральный. Механошин не настолько дремуч, как представляется. Иногда я думаю… Кажется, кричат…
Я прислушался — ничего. Ветер вроде, но слабый, поверху. Но на всякий случай ускорили шаг.
Водитель успел развернуть автобус в сторону дороги, Снаткина и Роман стояли перед ним, перегораживая проезд. Снаткина красная, задыхалась. Орала, конечно, она.
— Здравствуйте, — сказал Алексей Степанович.
Роман и Снаткина обернулись.
— Здравствуйте… — пробормотал Роман.
Снаткина промолчала, стояла с перекошенным ртом и заплывшими глазами, дышала с трудом.
— Здравствуйте, — снова сказал Светлов.
Снаткина издала звук, будто внутри у нее стукнулись круглые кости.
— Таисия Павловна, что с вами? — поинтересовался Светлов.
Кости Снаткиной стукнулись еще раз, сама Снаткина грузно перевалилась с ноги на ногу; Снаткина, старая облезлая неваляшка, и пищалка внутри давно испортилась в хрипелку.
— Вам плохо? — уточнил Светлов. — Могу вызвать «Скорую».
— Ничего, — еле слышно произнесла Снаткина. — Отступило… Сегодня жарко. У меня цитрамон…
Снаткина озиралась, явно в поисках велосипеда, долго она без велосипеда, ломает.
— Передавали, что самый жаркий день за всю историю наблюдений, — сказал Светлов. — Но мне кажется, врут… А в чем, собственно, затруднения?
Светлов улыбался Снаткиной. Снаткина послюнявила палец и тщательно терла лоб. Велосипед в автобусе, забыла.
— Так могильщики пропали, — повторил я. — Мы собирались завтра хоронить, но оказалось, что надо сегодня…
— Этот жопоглазый! — визгливо перебила Снаткина. — Он сбежать хотел…
Снаткина указала на водителя.
Водитель тут же вылез из кабины.
— Да не хотел я бежать, — растерянно возразил он. — Я только развернуться…
— Да-да, — сказал Алексей Степанович. — Ужасные дороги. Но, полагаю, никаких действительных затруднений нет, не так ли?
Я думал, что сейчас Светлов потянется за бумажником, но он всего лишь спросил:
— Юрий, какие-то затруднения?
— Нет, — ответил подводник. — Я развернуться хотел, не задом же пятиться…
— Молоток достань! — рявкнула Снаткина.
Подводник полез на водительское место искать молоток. Роман поднял крышку гроба и держал ее наперевес.
— Может, мы пока… отнесем? — спросил Светлов. — Насколько я понимаю, нам туда.
Светлов указал пальцем. Он был совершенно спокоен, невозмутим, и я подумал, что ситуация ему никакого дискомфорта не доставляет.
— Лучше забить сначала, а то опрокинете, — сказала Снаткина. — Крышку гвоздями прихватить… Щеколды эти отвалятся сразу, видно, что на соплях, для москвичей такие, конечно, подходят…
Подводник принес молоток.
— Во чухонь ненарочная… — тут же прокомментировала Снаткина. — Кто ж сапожным гробы заколачивает?! Сапожным нельзя, не отпустит покойник-то…
— Пойдет и такой, — успокоил я. — Заколачивай.
— Не, — помотал головой водитель. — Вам надо, вы и колотите…
Протянул молоток. Я взял.
— Три гвоздя! — поучала Снаткина. — Два в подмышки, один в ноги. Только прихвати, глубоко не забивай…
Смерть отвратительна. Это была единственная моя мысль. Гвоздя нашлось два, я отобрал у Романа крышку, быстро накрыл гроб и вбил оба, один слева, другой справа.
— Не так все, — ворчала Снаткина. — Если два гвоздя, то надо вдоль вбивать, один в голову, другой в ноги…
Я проверил, крышка держалась.
— Теперь тащите! — велела Снаткина.
Мы попробовали поднять. Ручек на гробе не было, держать толком не получалось.
— Надо веревку поддеть, — сказала Снаткина.
Роман сбегал к могиле за веревками.
— Снизу просунь и на спину перекидывай…
Я просунул веревку под дном, пропустил за шеей и по плечам, приготовился. Напротив стоял Алексей Степанович, он тоже закинул веревку на плечи, веревка тут же оставила на хорошем пиджаке ребристый отпечаток.
Роман с водителем встали в ногах.
— Поднимайте! — скомандовала Снаткина.
Я сжал веревку левой рукой, распрямил спину. Остальные тоже выпрямились. Гроб качнулся над землей.
— Вперед теперь шагайте! — руководила Снаткина. — Не опрокиньте! Шаг-два, шаг-два!
Мы двинулись к могиле короткими шагами. Гроб гулял, коротко рыская по сторонам и поддавая под коленки, я вспомнил, что настоящие похоронщики всегда носили выше, но промолчал.
— Смотри-ка ты, даже здесь вертит, — приговаривала Снаткина. — Беспокойная будет…
Веревка впивалась в шею, гроб бил в голень, кое-как продвигались. Снаткина за нами подметала еловым веником.
Мы приближались к могиле, гроб раскачивался все сильнее, так что нам приходилось останавливаться и пережидать, пока он успокоится.
— Вполшага! — поучала Снаткина. — Широко не ступайте, в ногу!
В ногу у нас не очень получалось: Романа покачивало после выпитого, Светлов был слишком высокий, а подводник словно специально частил, впрочем, может, и нарочно.
— Ты что, нарочно вразнобой чапаешь?! — Снаткина прикрикнула на подводника. — Гадина какая…
Снаткина принялась поносить подводника:
— У вас в Коммунаре одни полубелые живут, туда всегда ненарошных свозили…
Снаткина несколько скрасила нам путь, я заметил, что Светлов слегка улыбался, а подводник, наоборот, сердился, хотя ничего сделать не мог.
— Я и отца твоего знаю, — продолжала Снаткина. — Шофером работал в колхозе, на дуре женился, больше-то на него никто не согласился…
До могилы оставалось метров двадцать, шея заболела от веревки.
— Ладно дура, так страшная, как чита, губища ниже подбородка волочилась, и в бородавках вся. А как женился, так давай строгать, что ни год — то дурак, что ни год, то двое. Половину в детдом сдали, а половину на шоферов послали учиться…
Подводник покрылся красными пятнами ярости, похоже, Снаткина била прицельно.
— …Дура дурой, а потом поняла, что хватит полоумков рожать, последнего ощенила да и сбежала…
Все.
Мы донесли гроб до могилы и опустили на землю.
— Открывай теперь, — сказала Снаткина.
— Зачем? — не понял я. — Я же забил…
— Открывай, говорю! — Снаткина протянула молоток.
Я подцепил и вытянул гвозди, снял крышку.
Кристина немного сместилась в правую сторону.
— Так и знала, что растрясете…
Снаткина оттолкнула меня, опустилась перед гробом на колени и стала поправлять тело. Роман отвернулся.
— Завтра бы все хорошо сделали, зачем сегодня… — приговаривала Снаткина. — По-человечески было бы, хоть раз по-человечески…
Она поправляла Кристине платье и волосы, сложила руки, снова поправила платье. Светлов смотрел, пожалуй, сочувственно.
— Ничего, не переживай, я по тебе поплачу…
Снаткина сунула руку в карман, достала сережки. Серебряные, в форме рыбок, подышала на них и вставила Кристине в уши. Подводник наблюдал с интересом.
Сережки Кристине не шли. Я не мог понять, видел ли я эти сережки раньше, вроде бы нет…
Снаткина поднялась.
— Наверное, надо что-то сказать, — предложил Роман.
И все уставились на меня, видимо, сказать что-то должен я.
— Мы дружили в детстве, — сказал я. — Она… прекрасный человек. Очень добрый. Сочиняла сказки, любила своего сына…
— Хватит! — перебила Снаткина. — Если путного ничего сказать не можешь, лучше молчи!
— Давайте помолчим, — предложил Роман.
Мы помолчали. Наверное, я мог все-таки сказать, но подумал, что Роман прав, лучше помолчать.
— Заколачивай, — сказала Снаткина.
Я накрыл Кристину крышкой и в этот раз
