и, как правило, к третьей сфере своего города. О такой "сложной встроенности" недавно писали экономисты Питер Боттке и Вирджил Сторр, а их учитель Людвиг фон Мизес писал о том же.⁹ Эти некоммерческие отношения часто радикально меняют сделки, которые заключает буржуа. Как говорит о главном герое романа "Будденбрук" Томасе Манне, в котором буржуа сталкивает сакральное и профанное: "Иногда, совершенно случайно, возможно, во время прогулки с семьей, [Том Будденбрук] заходил на мельницу поболтать с мельником, который считал это посещение весьма почетным [так используется древняя иерархия]; и совершенно мимоходом, в самом хорошем настроении, он мог заключить хорошую сделку"¹⁰ Хорошо для обоих.
Сотни лет после смерти Пророка община верующих мусульман, умма, была в меньшинстве в различных арабских завоеваниях за пределами Аравийского полуострова.¹¹ Вы по-другому обращались с соотечественником, живущим в доме ислама: он платил меньшие налоги, он не мог быть вашим рабом, он не мог брать с вас проценты. Подобные теории, что неудивительно, с течением веков несколько потрепались по краям, например, в вопросах начисления процентов или порабощения. Но сакральное имело значение.
Правда, торговля, как правило, осторожна, и в этом, если не во всем, проявляется радикальный эгалитаризм в вопросе о том, с кем иметь дело. На доллар нищего можно купить столько же хлеба, сколько и на доллар миллионера. В отличие от распределения по красоте, социальному классу, партийной принадлежности, расовым предпочтениям или бюрократическому указу, пекарю все равно, кому продавать буханку. Эта особенность торговли рекомендовала ее эгалитаристам среди истинных либералов в длинном ряду от Дэвида Юма и Адама Смита до Милтона Фридмана и Роберта Нозика и Дейрдре Макклоски. Благоразумие, как я уже говорил, действительно является главной добродетелью агоры, как мужество - полиса, а любовь - ойкоса. Но, повторяю, на торговлю могут влиять и другие мотивы, не только благоразумие, как это декларирует embedding/entangling. Пожилая мать покупает второй дом, чтобы в теплые месяцы быть поближе к детям, но беспокоится, разумно ли это, и ссорится с любимой дочерью из-за соотношения денег и привязанности в этом вопросе. Любовь и благоразумие переплетены. Купцы, изобретатели, руководители корпораций - тоже люди, причем профессионализированные, далеко не всегда презренные. Так же, как, по мнению Поля дю Гея, и их столь порицаемые бюрократические регуляторы - все они буржуа.¹²
Денежные цены кажутся неэкономистам весьма пристрастными. Славное небесное светило солнце не оплачивается деньгами, работа по дому не оплачивается, рабочие, производящие продаваемые на рынке вещи, которыми мы живем, не получают всех доходов, а многие части третьей сферы вообще не получают никакого денежного вознаграждения. Но экономисты в конце XIX века показали, что оплата по "предельной производительности" направляет многие вещи, которые на рынке имеют альтернативные издержки, в правильное русло - например, оплачиваемый труд. Замена монопольного патента на интеллектуальную собственность, которая не имеет альтернативных издержек при использовании, или взимание Национальным бюро экономических исследований (из всех институтов) платы за свои публикации по средним, а не по предельным издержкам, или блокирование государством путем защиты или централизованного планирования оплаты по предельной производительности приводят к плохим результатам. Выпуск сжимается. Направления неэффективны.
И все же неэкономисты правы, когда жалуются, что циничные экономисты знают цену всему, но не знают ценности ничего. Мы, как люди, хотим чтить священное. Правда, понятие "священное" время от времени меняется. Так, например, в современном либеральном мире воспитание бедных стало священным долгом примерно с тех пор, как начала угасать этика взятия своего креста. Мои левые друзья, как мне кажется, заблуждаются, считая, что государство - это милый и хороший инструмент для воспитания бедных. С другой стороны, некоторые из моих консервативных и либертарианских друзей так же ошибаются, полагая, что достаточно торговли. Недавно на конференции многих сотен либертарианцев на Барбадосе я сказал одному незнакомому мне человеку, выражая в непринужденной беседе святую обязанность, которую мы, либертарианцы, конечно, все признаем: "Мы должны помогать бедным". Он мгновенно ответил - как будто его ударили в живот - "Только если они помогут мне". Его либертарианство было отцовским. Но есть и материнская версия, в которой детей учат быть этичными людьми как в торговой, так и в неторговой части их жизни.
Буржуазная жизнь, еще раз говорю, включает и должна включать в себя некоммерческие сферы, так как полноценная человеческая жизнь должна включать в себя и сакральное. В этом Поланьи прав. Но рынки играют свою запутанную роль, и в большом городе торговля и управляющая ею буржуазия всегда играли большую роль, в последнее время с драматическими результатами в обогащении бедных. В этом Поланьи ошибался.
Глава 59. Улучшения, проверенные торговлей, демократичны в потреблении
Почему, однако, прибыль проверяется на благосостояние? В чем польза прибыли? Стоит остановиться на экономической теории и исторических фактах.
Торговое предложение приносит только "нормальную" прибыль, как говорят экономисты. Улучшение, напротив, приносит "сверхнормальную" прибыль. Но обе прибыли, утверждаю я, вопреки общепринятым сомнениям, приятны по своим последствиям, если сопровождаются свободой конкуренции и достоинством сотрудничества, которые в первую очередь вдохновляют на улучшение.
Экономическое совершенствование считается почетным только в буржуазную эпоху. Точнее, в аристократическую эпоху почетной была деятельность по "улучшению" без проверки на денежную выгоду. Как я заметил, никто не спрашивал, выгодна ли лучшая военная машина или улучшенный крестовый поход против мусульман по критерию того, сколько за это заплатит простой народ (ну, разве что буржуазные венецианцы, которые были верны, но и благоразумны, как в Четвертом крестовом походе). Если греческий огонь или осадная машина выигрывали битву для нынешней элиты, или если тевтонские рыцари силой дорогого оружия обращали балтов в христианство, это было достаточным испытанием. Затраты - нафиг.
Проверка экономической стоимости должна была быть далека от аристократических забот. В начале романа Толстого "Война и мир", опубликованного в 1869 г. по поводу вымышленного 1806 г., дворянка Анна Паловна Шерер с одобрением отмечает, что в аристократической России денежная рентабельность была в почете: "Англия с ее торговым духом не поймет и не может понять возвышенности духа Императора Александра".¹ Англия после 1700 г. регулярно становилась вульгарно-буржуазным примером, противопоставляемым возвышенному аристократическому или религиозному духу, как после 1200 г. примером была Венеция, а после 1600 г. - Голландия (и оба были плохими, буржуазными примерами, которые приводила возвышенная, аристократическая Англия, еще не ставшая в те времена буржуазной). Когда в 1767 г. Екатерина II продолжала пользоваться доходами от церковных земель, захваченных ее покойным мужем Петром III, митрополит Мацеевич отругал ее, заявив, что "у нас не как в Англии, чтобы жить и пробиваться одними деньгами"². За такие слова о Екатерине, уроженке Германии,
