И конечно же, апофеозом чеховской принципиальности и открытым проявлением его гражданского и этического чувства был его знаменитый отказ, совершенный вместе с В.Г.Короленко, от звания почетного академика в знак протеста против позорного аннулирования избрания в Академию наук А.М.Горького после выраженного царем неудовольствия. Это событие по праву запечатлелось в памяти многих мемуаристов.
У некоторых тогда вообще впервые "открылись глаза" на истинного Чехова, поскольку, например, четкая позиция, которую он занял по отношению к нашумевшему в конце века делу Дрейфуса и которая привела его к резкому конфликту с Сувориным, не получила столь широкой огласки.
Однако, разумеется, обилие мемуарных свидетельств о горячем сочувствии писателя нараставшему общественному подъему и его надеждах на будущее своей родины порождено не только "прозрением" мемуаристов, но и очевидными переменами в умонастроении самого Чехова.
Рос не только новый чеховский дом в Ялте. Рос и сам писатель - и в своих последних произведениях, и в своем понимании событий, хотя болезнь и вынужденное пребывание в Крыму остро воспринималось им как величайшее препятствие на пути познания новой, изменяющейся России.
Воспоминания всех, кто бывал у Чехова в Ялте, говорят о жадном "впитывании" писателем всех доносившихся до него сведений о том, что происходит в "эпицентре" нараставших событий.
В этой связи примечательна заметная эволюция отношения Чехова к студенческим волнениям, которые прежде часто казались ему лишь одной из форм поверхностного и быстро "выветривающегося" либерализма, а на рубеже веков стали, по свидетельству мемуаристов, вызывать у писателя несравненно больший интерес и сочувствие.
Стремлением пополнить запас своих знаний о жизни промышленной России была, очевидно, продиктована и поездка уже тяжелобольного Чехова вместе с Саввой Морозовым в его уральские "владения". Интересны также свидетельства Н.Гарина (Михайловского) и других, что писатель лелеял планы нового путешествия на Дальний Восток по своей медицинской специальности в связи с началом войны с Японией.
Реакция Чехова на события этой войны, запечатленная в знаменитой книге К.С.Станиславского "Моя жизнь в искусстве" и в ныне публикуемой мемуарной заметке В.Л.Книппер-Нардова, по своей страстности 24 и бескомпромиссности живо напоминает отношение передовой части русского общества середины прошлого века к Крымской войне, чреватой в случае победы упрочением реакционного порядка, а в случае поражения - возможностью "сильных и благих потрясений", если воспользоваться пушкинскими словами. Думается, что чеховские высказывания на этот счет близки и оценкам современной ему радикальной публицистики.
Увы, сила чеховского духа, его мысли, возраставшая мощь его как художника находились в трагическом контрасте с неумолимо развивавшейся болезнью. Во многих воспоминаниях о встречах с писателем в эти годы вольно или невольно запечатлелись доныне ранящие сердце подробности его физического угасания - все возраставшие слабость и худоба, руки, лежавшие на обострившихся коленях, тяжелые приступы кашля и кровохарканья, после которых он, по собственному выражению, превращался в "стрекозиные мощи".
Величайшая выдержка и тут не изменяла Чехову, и лишь в некоторых, запомнившихся мемуаристам разговорах, во "вспыхивавших", по свидетельству Станиславского, "фразах большого томления и грусти", слышится тайный отголосок той горькой мысли, которой он напрямик и всерьез, кажется, лишь однажды поделился в мимолетном ночном дорожном разговоре с M.M.Ковалевским: "Как врач, я знаю, что моя жизнь будет коротка".
Быть может, и сюжет "водевиля", рассказанный им еще в Мелихове Т.Л.Щепкиной-Куперник ("пережидают двое дождь в пустой риге, шутят, смеются, сушат зонты, в любви объясняются - потом дождь проходит, солнце - и вдруг он умирает от разрыва сердца!"), порожден грустным раздумьем писателя о краткости отпущенных ему сроков.
Начало века с общими и, в частности, самого Чехова надеждами не могло не обострить этого ощущения: "...дождь проходит, солнце - и вдруг он умирает!"
В памяти современников не доживший до "солнца" писатель остался его предвестником, обладателем "необыкновенно правильной души", вносившим в мир ноты высочайшей человечности и решительного неприятия всякой несправедливости.
Вероятно, Чехов при его величайшей скромности чувствовал себя крайне неловко, когда Лев Толстой в его присутствии со слезами на глазах восхищался "Душечкой", говоря:
- Это - как бы кружево, сплетенное целомудренной девушкой; были в старину такие девушки-кружевницы, "вековуши", они всю жизнь свою, все мечты о счастье влагали в узор.
Но трудно найти слова, которые вернее передавали бы ощущение, порождаемое и творчеством писателя, и самой его личностью.
"Хорошо вспомнить о таком человеке, - писал Горький, - тотчас в жизнь твою возвращается бодрость, снова входит в нее ясный смысл".
А.Турков 25
А.П.ЧЕХОВ
В ВОСПОМИНАНИЯХ
СОВРЕМЕННИКОВ 26
К.А.КОРОВИН
ИЗ МОИХ ВСТРЕЧ С А.П.ЧЕХОВЫМ
I
Это было, если не ошибаюсь, в 1883 году.
В Москве, на углу Дьяковской и Садовой, была гостиница, называемая "Восточные номера", - почему "восточные" неизвестно... Это были самые захудалые меблированные комнаты. У "парадного" входа, чтобы плотнее закрывалась входная дверь, к ней приспособлены были висевшие на веревке три кирпича...
В нижнем этаже жил Антон Павлович Чехов{1}, а наверху, на втором этаже - И.И.Левитан, бывший в то время еще учеником Училища живописи, ваяния и зодчества.
Была весна. Мы вместе с Левитаном шли из школы, с Мясницкой, - после третьего, последнего, экзамена по живописи, на котором получили серебряные медали: я - за рисунок, Левитан - за живопись...{2}
Когда мы вошли в гостиницу, Левитан сказал мне:
- Зайдем к Антоше (то есть Чехову)...
В номере Антона Павловича было сильно накурено, на столе стоял самовар. Тут же были калачи, колбаса, пиво. Диван был завален листами, тетрадями лекций, - Антон Павлович готовился к выпускным экзаменам в университете{3}, на врача.
Он сидел на краю дивана. На нем была серая куртка, в то время много студентов ходили в таких куртках. Кроме него, в номере были незнакомые нам молодые люди - студенты.
Студенты горячо говорили, спорили, пили чай, пиво и ели колбасу. Антон Павлович сидел и молчал, лишь изредка отвечая на обращаемые к нему вопросы. 27
Он был красавец. У него было большое открытое лицо с добрыми смеющимися глазами. Беседуя с кем-либо, он иногда пристально вглядывался в говорящего, но тотчас же вслед опускал голову и улыбался какой-то особенной, кроткой улыбкой. Вся его фигура, открытое лицо, широкая грудь внушали особенное к нему доверие, - от него как бы исходили флюиды сердечности и защиты... Несмотря на его молодость, даже юность, в нем уже тогда чувствовался какой-то добрый дед, к которому хотелось прийти и спросить о правде, спросить о горе, и поверить ему что-то самое важное, что есть у каждого глубоко на дне души. Антон Павлович был прост и естественен, он ничего из себя не делал, в нем не было ни тени рисовки или любования самим собою. Прирожденная скромность, особая мера, даже застенчивость - всегда были в Антоне Павловиче.
Был весенний, солнечный день... Левитан и я звали Антона Павловича пойти в Сокольники.
Мы сказали о полученных нами медалях. Один из присутствовавших студентов спросил:
- Что же, на шее будете носить? Как швейцары?
Ему ответил Левитан:
- Нет, их не носят... Это просто так... Дается в знак отличия при окончании школы...
- Как на выставках собаки получают... - прибавил другой студент{4}.
Студенты были другие, чем Антон Павлович. Они были большие спорщики и в какой-то своеобразной оппозиции ко всему.
- Если у вас нет убеждений, - говорил один студент, обращаясь к Чехову, - то вы не можете быть писателем...
- Нельзя же говорить, что у меня нет убеждений, - говорил другой, - я даже не понимаю, как это можно не иметь убеждений.
- У меня нет убеждений, - отвечал Антон Павлович.
- Вы говорите, что вы человек без убеждений... Как же можно написать произведение без идеи? У вас нет идей?..
- Нет ни идей, ни убеждений... - ответил Чехов.
Странно спорили эти студенты. Они были, очевидно, недовольны Антоном Павловичем. Было видно, что он не отвечал какой-то дидактике их направления, их идейному и поучительному толку. Они хотели управлять, поучать, руководить, влиять. Они знали все - все понимали. А Антону Павловичу все это, видимо, было очень скучно.
- Кому нужны ваши рассказы?.. К чему они ведут? 28 В них нет ни оппозиции, ни идеи... Вы не нужны "Русским ведомостям", например. Да, развлечение и только...
- И только, - ответил Антон Павлович.
- А почему вы, позвольте вас спросить, подписываетесь Чехонте?.. К чему такой китайский псевдоним?..
