Перед началом допроса я слегка подготовился. Разработал примерную линию поведения, взял кое-какие бумаги.
Парень из конвойной команды привел ко мне задержанного.
– Присаживайтесь.
Крупный, а где-то даже и рыхлый мужчина, с головой перебинтованной не слишком-то чистым холстом (от простыни оторвали!), уселся на табурет и болезненно морщась принялся ерзать, устраиваясь поудобнее. Похоже, у него еще и копчик болел. М-да, нехорошо это. Некрасиво. Поэтому, я начал с извинений:
– Прежде всего, хотел бы принести вам свои извинения, – начал я. – Вы можете подать на меня жалобу.
Задержанный снова поморщился, потрогал побуревшую повязку.
– Тошнота, рвота, головокружение имеются? – с легкой ноткой заботы поинтересовался я.
– А ты доктор? – скривился задержанный.
– Конечно нет, но симптомы сотрясения мозга общеизвестны, – пожал я плечами. – Кажется, череп у вас не пробит, но может быть трещина.
– А какая мне разница, есть в моей голове трещина, нет ли, если меня так и так к стенке поставят? – усмехнулся наш арестант.
Я посмотрел на своего подследственного. Кого-то он мне напоминает? Крупный, довольно-таки красивый. Стоп! Он же напоминает мне актера, который играл в фильме «Два капитана» директора школы, в которой учился Санька Григорьев! И он же, насколько я помню, играл в «Хождениях по мукам» (старом!) Вадима Петровича Рощина. Николай Гринько? Нет, Гринько – это папа Карло. Ну, потом вспомню.
– Вы мне так и не сказали – станете предъявлять ко мне претензии? Скажу честно – это я вас приложил. И еще скажу: если будете настаивать, что вы с товарищами чисто случайно оказались в доме гражданки Беккер – не получится. Три револьвера, а если добавить тот, что вы у нашего товарища взяли – уже четыре.
Контрик, похожий на Рощина (виноват, на того актера, но это не Михаил Ножкин!) смерил меня презрительным взглядом и процедил сквозь зубы:
– Ты, я вижу, из бывших «вольноперов»? Прапор? Или цельный поручик?
О как! Как же меня быстро раскусили!
– А с чего это вы взяли?
– Выправка у тебя не та. Видно, что послужил, драться можешь, но это не то же самое, что тянуть службу хотя бы лет семь, если с юнкерским училищем считать. Да и в чека кадровые офицеры не идут.
Я не стал спорить, идут или не идут кадровые офицеры служить в ЧК, сейчас это уже не столь важно, а с легким недоумением спросил:
– А почему вы меня все время чекистом называете?
– А кто же тогда, если не чекист? Можешь не волноваться – ставьте к стенке, я ничего не скажу. И еще – можете меня бить или что там у вас?
Я покачал головой, вытащил из папки чистый лист бумаги, пододвинул к себе чернильницу.
– Эх, ну что же вы так сразу. Бить. Пытать. Ужас, что говорите. И с чека опять-таки… Что ж, позвольте представиться – Аксенов Владимир Иванович, инспектор уголовного розыска. Теперь мне бы хотелось знать ваше имя и отчество.
– Подожди… подождите. Какого розыска?
– Уголовного розыска, – терпеливо повторил я, делая вид, что мне не очень понятно изумление подследственного. – А что вас не устраивает?
Мужчина, похожий на актера Гриценко (вспомнил!) с сомнением покачал головой. Верно, пытался сообразить – а что же такое уголовный розыск? Я точно знал, что уголовный розыск в РСФСР будет создан лишь пятого октября, но ведь подследственный-то об этом не знает. В наше бурное время появление или исчезновение той, или иной структуры, мало кого удивляет.
– Уголовный розыск – это сыскная полиция, так? – догадался подследственный.
– Ну да, – кивнул я и, желая придать значимость своей должности, напыщенно произнес: – Только в отличие от сыскной полиции уголовный розыск стоит на защите имущества и жизни всего трудового класса, а не верхушки.
– Значит, ты … вы, – поправился он, – сотрудник сыскной полиции, а не чека?
– Вы бы, уважаемый гражданин, мне представились для начала, – сказал я и вздохнул. – Очень тяжело разговаривать с человеком, не зная его имени. Или вам его стыдно произнести?
– Извольте. Беловесов Василий Петрович, одна тысяча восемьсот восемьдесят второго года рождения, православного вероисповедания, подполковник. А, еще потомственный дворянин. Награжден орденом святого Владимира с мечами. Проживаю… Проживал в городе Петрограде, улица Шпалерная дом семь, в съемной квартире.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Я старательно записывал все данные и, даже умудрился поставить всего одну кляксу.
– Достаточно? – поинтересовался подполковник Беловесов. – Или чтобы поставить к стенке вам нужны еще какие-то данные?
– Ох, да что же вы, гражданин Беловесов, все к стенке, да к стенке, – сказал я с досадой, откладывая ручку. – Лично я, сам бы вас пристрелил за вашу подлость, а что решит трибунал, я не знаю. По законам Российской империи изнасилование каралось каторжными работами, а в республике еще и закона-то нет.
– Слушай, Аксенов, или как там тебя? – вскипел подполковник. – Ты что такое мелешь?
– Молчать! – рявкнул я в ответ так, что чернильная ручка скатилась со стола, а в дверях кабинета показалось испуганное лицо паренька из конвойной команды. – Вы, гражданин подполковник, мне сейчас будете лапшу вешать, что вы с вашими подельниками этой девушке стихи вслух читали?
Вскочив со своего места, я подбежал к подполковнику, ухватил его за плечи, встряхнул и, приблизив свое лицо к его лицу, прошипел:
– Вы думаете, гражданин потомственный дворянин, что сможете уйти от ответственности за содеянное, раз нет уголовной статьи в эрэсэфэсээре? Нет, дорогой мой гражданин Беловесов, пусть к стенке вас не поставят, но вот в тюрьму я вас засажу лет на восемь, а то и на десять. А еще за нанесение телесных повреждений.
Кажется, подполковник был окончательно ошарашен. Он ждал каких-то иных вопросов, а здесь такое. Мне же надо было доигрывать до конца.
– Простите, гражданин подполковник, нервы, – убрал я руки с плеч подполковника и сел на свое место. – Ежели что – можете на меня пожаловаться.
Беловесов покраснел, покрылся испариной.
– Водички не хотите? – невинно поинтересовался я.
Подполковник пил жадно, а зубы стучали о край стакана. Поставив стакан на стол, посмотрел на меня затравленным взглядом.
– Боже мой! Какое нелепое обвинение! – выдавил он. – Вы обвиняете меня в изнасиловании?
Посмотрев на гражданина подполковника как можно презрительнее, я спросил:
– А в чем я вас должен обвинять? В скупке или продаже краденого? Увы, доказательств этого нет.
– Краденого?
Похоже, подполковник сейчас либо бросится на меня, либо его хватит удар. Посему, я как можно спокойнее сказал:
– Вообще-то моя группа работала по знаменитой скупщице краденого. Вам же знакома Амалия Карловна фон Беккер, бывшая актриса императорского театра?
Заглянув в папочку, вытащил из нее паспорт старухи, пошелестел страничками.
– Вот, ваша знакомая на самом-то деле Пелагея Ивановна Самойленко, шестьдесят первого года рождения, мещанка города Устюжна. У нас она подозревается в скупке краденого. Соответственно, за ней уже месяц ведется наблюдение. У череповецкого уголовного розыска было предположение, что она перепродает краденое имущество в Петроград. Собственно для этого в ее окружение и был внедрен оперативный агент, которого вы со своими подельниками избили и изнасиловали. Ладно-ладно, – поднял я вверх обе ладони. – В изнасиловании вас обвинять сложно, так как факт изнасилования должен быть зафиксирован врачом. Да, понимаю, следы воздействия на половых органах женщины, ссадины и все такое прочее.
Насчет подозрений в скупке краденого я врал, а то, что Амалия оказалась Пелагеей – чистая правда. И впрямь, может ли Беккер быть «фоном»?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
– Вот что, гражданин инспектор, я вам хочу сообщить, что ни я, ни мои подельники, как вы выразились, никого не насиловали. И уж если на то пошло, я требую, чтобы меня передали в ЧК!
Ишь ты, требовать он мне тут будет!
– Требовать, подполковник, вы будете от своей жены! – жестко сказал я. – А для Всероссийской чрезвычайной комиссии вы слишком мелкая сошка, чтобы она обращала на вас внимания. Вы – уголовник, избивавший женщину. Не исключено, что вы еще и скупщик краденого.
