— Во всякомъ случаѣ я о немъ думаю; вѣдь это же понятно. Но ты лучше спроси, о чемъ думаетъ господинъ судья; во весь вечеръ не произнесъ онъ ни слова.
Судья сталъ протестовать: онъ болталъ съ дамами: съ госпожами Ольсенъ и Андресенъ, онъ, такъ сказать, въ тиши проявилъ величайшую дѣятельность, онъ все время былъ очень оживліенъ, и, съ горячимъ интересомъ слѣдилъ за обсужденіемъ политическихъ событій, коротко и ясно…
— Женихъ фрейлейнъ Килландъ какъ разъ теперь въ открытомъ морѣ, - пояснила Нагелю хозяйка дома, — онъ морской офицеръ; въ данную минуту онъ на пути къ Мальтѣ, - вѣдь къ Мальтѣ, не правда ли?
— Да, къ Мальтѣ, - отвѣтила Дагни.
— До чего поспѣшно сватаются подобные люди! Онъ на три недѣли пріѣхалъ въ отпускъ, къ родителямъ, и вотъ въ одинъ прекрасный вечеръ… Да, да, вотъ они — лейтенанты!
— Отважные люди! — пояснилъ Нагель. — По обыкновенію — высокіе, красивые, загорѣлые люди со свѣжей душою. Да, и форма у нихъ такая красивая, и носятъ они ее съ такимъ изяществомъ. Да, морскіе офицеры всегда очаровывали его.
Фрейленъ Килландъ неожиданно обратилась къ Ойену и спросила, смѣясь:
— Да, господинъ Нагель говоритъ это теперь, но что онъ говорилъ объ этомъ въ Христіаніи?
Всѣ засмѣялись; опьянѣвшій прокуроръ Гансенъ воскликнулъ:
— Да, что говорилъ онъ въ Христіаніи? Въ Христіаніи! Что тамъ говорилъ господинъ Нагель? Ха-ха-ха! Добрая душа!.. За ваше здоровье!
Нагель чокнулся съ нимъ и выпилъ. Онъ, право, всегда былъ расположенъ къ морскимъ офицерамъ, настаивалъ онъ; господинъ Ойенъ не могъ слышать отъ него ничего иного въ Христіаніи. Да онъ даже дошелъ до того, что сказалъ: если бы онъ былъ дѣвицей, онъ непремѣнно выбралъ бы морского офицера; либо морского офицера, либо никого!
На это всѣ опять засмѣялись; прокуроръ вдохновенно чокался со всѣми стаканами, стоявшими на столѣ, и пилъ одинъ. Вдругъ Дагни заявила:
— Но вѣдь всѣ лейтенанты слывутъ дураками, развѣ вы этого не думаете?
Нагель не былъ такого мнѣнія, вовсе нѣтъ, это вздоръ. Но даже и въ этомъ случаѣ, будучи дѣвушкой, онъ предпочелъ бы красиваго мужчину умному мужчинѣ. Навѣрняка! А ужъ особенно если бы онъ былъ молоденькой дѣвушкой! Что дѣлать съ умомъ безъ тѣла? Да, конечно, можно спросить: что дѣлать съ тѣломъ безъ ума? Но вѣдь это чертовская разница! Родители Шекспира не умѣли даже читать. Да и самъ-то Шекспиръ читалъ кое-какъ; а все-таки онъ сталъ исторической личностью. Да и какъ бы то ни было, молодой дѣвушкѣ скорѣе опостылѣетъ ученый и некрасивый, чѣмъ красивый и глупый человѣкъ. Безъ наличности ума еще можно канавы копать и камни тесать, въ случаѣ нужды, да! Нѣтъ, ужъ если бы онъ былъ молодой дѣвушкой и ему пришлось бы выбирать, онъ во всякомъ случаѣ остановился бы на красивомъ мужчинѣ; что ему было бы до взглядовъ его на политику, на философію Ницше, на тріединство божества, — ну ихъ совсѣмъ!
— Хотите видѣть жениха фрейлейнъ Килландъ? — сказала хозяйка и принесла ему альбомъ.
Дагни вскочила. У нея вырвалось восклицаніе, "Нѣтъ, ахъ, нѣтъ!" Но она тотчасъ же успокоилась и усѣлась снова. "Это скверный портретъ, — сказала она, — онъ гораздо лучше на самомъ дѣлѣ".
Нагель увидалъ красиваго молодого человѣка съ густой бородой. Онъ сидѣлъ за столомъ смирно и прямо, съ рукой на саблѣ. Его довольно скудные волосы были раздѣлены посрединѣ; онъ смахивалъ на англичанина.
— Да, это правда, онъ много лучше, чѣмъ здѣсь, — сказала госпожа Стенерсенъ. — Я была влюблена въ него когда-то… во времена моего дѣвичества… А посмотрите-ка еще и того человѣка возлѣ. Это молодой теологъ, только-что умершій, по имени Карльсенъ. Онъ только-что скончался; это было такъ грустно. Да, да, это тотъ самый, котораго мы позавчера хоронили.
Это было болѣзненное, невзрачное существо съ ввалившимися щеками и такими узкими, сжатыми губами что онѣ казались лишь черточкой, проведенной по лицу. Глаза были большіе и темные, лобъ необычайно высокъ и ясенъ; но грудь была плоская, а плечи не шире, чѣмъ у женщины.
Это былъ Карльсенъ. Вотъ каковъ онъ былъ! Нагель подумалъ про себя, что этому лицу должны соотвѣтствовать руки съ голубыми жилками и теологія.
Онъ только-что хотѣлъ сказать, что это лицо ему кажется непривлекательнымъ, когда замѣтилъ, что судья Рейнертъ придвигаетъ къ Дагни свой стулъ и затѣваетъ съ ней разговоръ. Онъ сталъ перелистывать альбомъ и замолчалъ, чтобы не потревожить ихъ.
— Такъ какъ вы жаловались на меня за мою молчаливость сегодня, — сказалъ судья, — вы, быть-можетъ, позволите мнѣ разсказать объ одномъ посѣщеніи короля, — это истинное происшествіе. Я какъ разъ вспомнилъ о немъ сейчасъ…
Она перебила его, смѣясь:
— Что за шумъ вы производили весь вечеръ тамъ, въ уголку? Разскажите-ка мнѣ лучше объ этомъ. Я только хотѣла усовѣстить васъ, когда сказала, что вы молчаливы. Вы, конечно, опять злословили, не правда ли? Это, право, отвратительно съ вашей стороны, что вы передразниваете и высмѣиваете всѣхъ и каждаго. Это правда, что онъ страшно носится со своимъ желѣзнымъ кольцомъ, подымаетъ его, разглядываетъ, чиститъ его; но вѣдь очень возможно, что онъ дѣлаетъ это потому, что съ кольцомъ связано какое-нибудь воспоминаніе; во всякомъ случаѣ онъ совсѣмъ уже не такъ кривляется, какъ вы это показываете; нѣтъ, не отпирайтесь, я отлично видѣла. Впрочемъ онъ настолько высокомѣренъ и такой причудникъ, что онъ этого вполнѣ заслуживаетъ. Но ужъ ты, Гудрунъ, со своей стороны вела эту игру слишкомъ зло; онъ навѣрно замѣтилъ, что ты смѣялась надъ нимъ.
Гудрунъ подошла, стала оправдываться, увѣряла, что это единственно только по винѣ судьи, который былъ такъ неподражаемо комиченъ; ужъ одна только эта манера такъ говоритъ о Гладстонѣ!
— Шш-ш… ты говоришь слишкомъ громко, Гудрунъ; ей-Богу, онъ теперь опять услыхалъ тебя, навѣрно, потому что онъ обернулся. Нѣтъ, по существу, онъ даже вовсе ужъ не такъ рисовался, а когда ему возражали вы, въ немъ не было замѣтно и тѣни гнѣва, не правда ли? Лицо его становилось почти грустно. Подумай: мнѣ теперь почти больно, что мы сидимъ тутъ и занимаемся пересудами о немъ; я рада была бы, если бы этого не было. И знаешь, все, что онъ говорилъ, было въ сущности занятно. Гудрунъ, мнѣ показалось, что я отчетливо слышала, какъ онъ вздохнулъ, когда онъ только-что оглянулся? У меня стало даже какъ-то смутно на душѣ… Разсказывайте-ка вашу исторію о посѣщеніи короля, господинъ судья.
И судья разсказалъ. Это не выдумка, а совершенно обыкновенный случай съ одной женщиной и съ букетомъ цвѣтовъ, говорилъ судья все громче и громче, такъ что наконецъ все общество стало слушать его. Разсказъ длился съ четверть часа. Когда онъ пришелъ къ концу, фрейлейнъ Андресенъ замѣтила:
— Господинъ Нагель, помните, вы разсказывали намъ вчера вечеромъ объ одномъ хорѣ на Средиземномъ морѣ?..
Нагель быстро захлопнулъ альбомъ, оглянулъ всю комнату, и на лицѣ его появилось пугливое выраженіе. имъ опасливо возразилъ, что въ частности онъ, быть-можетъ, могъ и ошибаться, но ненамѣренно; онъ не выдумалъ эту исторію, это дѣйствительно съ нимъ было однажды.
— Да нѣтъ же, милѣйшій, я вовсе и не хотѣла сказать, что вы ее выдумали, — возразила она, смѣясь. — Вспомните только вашъ отвѣтъ, когда я сказала, что это было прекрасно. Вы сказали, что только разъ слышали нѣчто еще болѣе прекрасное, да и то во снѣ?
Разумѣется, онъ помнитъ, кивнулъ онъ.
— Ахъ, разскажите же намъ и этотъ сонъ! Пожалуйста, ну пожалуйста! Вы такъ своеобразно разсказываете! Мы всѣ вмѣстѣ васъ просимъ!
Но онъ уклонился. Онъ усердно просилъ прощенья, сказалъ, что это нѣчто совершенно незначительное, сонъ безъ начала и безъ конца, лишь дуновеніе какого-то образа во снѣ; нѣтъ, онъ никакъ не могъ передать это словами; вѣдь бываютъ же впечатлѣнія столь смутныя, столъ мимолетныя, что ихъ успѣешь только почувствовать, какъ скользящій лучъ, а тамъ они снова исчезаютъ. — Вы сами можете заключить, насколько все это въ общемъ было глупо, если весь этотъ сонъ разыгрался въ бѣломъ, серебряномъ лѣсу.
Такъ, въ серебряномъ лѣсу. Дальше?
Онъ былъ непоколебимъ. Онъ готовъ сдѣлать для нея все возможное; пусть она, только испытаетъ его, но сна своего онъ не можетъ разсказать; вѣдь должна же она вѣрить ему.
— Хорошо; тогда что-нибудь другое. Мы всѣ просимъ васъ.
Нѣтъ, онъ не въ состояніи; сегодня нѣтъ. Духъ долженъ былъ сойти на него для этого, настроеніе, не правда ли?
Затѣмъ послѣдовалъ обмѣнъ нѣсколькихъ незначительныхъ словъ, два-три дѣтскихъ вопроса и отвѣта, сущіе пустяки. Дагни сказала:
— Вы бы готовы были сдѣлать все возможное для фрейлейнъ Андресенъ? Что же, напримѣръ? Скажите намъ!
Всѣ засмѣялись этой выходкѣ, и Дагни сама смѣялась. Послѣ краткаго размышленія Нагель сказалъ:
— Ради васъ могъ бы я сдѣлать что-нибудь дурное:
— Вотъ какъ? Что-нибудь дурное ради меня? Повѣдайте же намъ: что?
