«Я не согласен, чтобы церкви нужно было поставить новую задачу и цель — раскрытие правды о земле, — отвечал еп. Сергий на речь Тернавцева. — Эта цель может быть достигнута и при наличных церковных идеалах. Когда представители церкви устремлялись к небесному, то, вместе с тем, достигали и земного… Христианство не может отречься от неба… но, изрекая свое исповедание небесного идеала, оно тем самым, конечно»… и так далее, все в том же буддийском роде.
Темная тяжесть навалилась, как подушка, на собрание. Бедный Тернавцев потух; потухали, казалось, и огни в зале. А бледное лицо еп. Сергия улыбалось кроткой улыбкой, «не от мира сего», и так же улыбалось под темным коленкором золотое лицо Будды.
Четверть века прошло, — четверть века, может быть, самые страшные в истории не только России, но и всего христианского человечества, и вот, тот же вопрос о земле, но еще неотразимее, стоит перед церковью. «Может ли статься, что вопросы действительные, роковые — есть, и нет отвечающих?» — как тогда воскликнул Тернавцев.
Отпылала мировая война, совершилась русская революция — «Апокалипсис наших дней»; голосами громов повторено было тихое слово пророка, но и в громах не услышано. Как сказали, так и сделали: царство Божье — на небе, а на земле — царство дьявола.
Страшно, апокалипсически раздвинулись стены той маленькой залы Географического общества, и собрание наше — состязание мира с церковью — все еще как будто продолжается, но в каких исполинских, тоже апокалипсических, размерах!
И вот, через эти страшные четверть века — через мировую войну, революцию, гибель России, наступающее царство Антихриста — мне хочется спросить нашего председателя, еп. Сергия:
— Помните, владыка, наше собрание 29 ноября 1901 года? Помните, что говорил тогда В. А. Тернавцев и что вы ему ответили? Неужели и теперь, видя обступившую вас сатанинскую ложь, вы все еще не поняли что Божья правда о земле церкви нужна?
Хочется спросить, но знаю, — бесполезно: так же как тогда, ничего не ответит мне спрошенный, только улыбнется кроткой улыбкой, «не от мира сего», и над ним улыбнется золотой исполин под темным покровом, «умный и страшный Дух Небытия».
Что же делать церкви? Не будем говорить: «церковь должна сделать»; скажем: «мы сами должны». Церковь больше клира, священства, иерархии, церковь — мир и клир, паства и пастыри вместе. Паства ничего не может без пастырей, но и они без нее не могут ничего. Паства — не глупое стадо овец, загоняемое палкою в хлев, а разумное общество людей, свободно идущее на голос Единого Пастыря. Православная церковь знает это лучше других церквей, потому что в ней начало соборное живее, чем в других церквах. Церковь — не только священство, но и пророчество; не только Тело Христово но и Дух: «Дух дышит, где хочет», и в мире иногда — сильнее, чем в клире. Церковь — Тело Христово — окружена божественною славою, как таинственным свечением, далеко излучающимся в мир: кто входит в этот свет, тот уже в церкви. Православие значит «истинная слава», «истинный свет». Церковь — мы все православные, исповедывающие Свет Истинный, Христа, пришедшего во плоти, Единородного Сына Божьего.
Будем же помнить, что когда мы говорим: «церковь должна сделать», это значит: «мы должны».
Первое, что мы должны сделать, — скажу грубо, простонародно, понятно, — произнести над советскою властью анафему.
Я знаю, что это грубое слово ранит изнеженный слух. Пусть. Лучше ранящая истина, чем нежащая ложь. А что советская власть — Богом проклята, достойна «анафемы», если не в церковно-каноническом, то в народно-историческом смысле, — это для всех, даже для неверующих, такая очевидная истина, что совесть мира должна будет согласиться с нею, только что услышать ее из уст церкви.
Я знаю также, что в строго каноническом смысле церковь не может анафематствовать тех, кто не в церкви. Но эта новая «анафема» должна иметь и новый, пророческий смысл, — быть Божьим судом не над людьми, а над Духом, воплощенным в людях; обличить все еще от многих, даже верующих, скрытое, сатанинское существо коммунизма.
Только такая анафема нарушит, наконец, страшное молчание как бы завороженного мира и еще более страшное молчание церквей. Вот уже десять лет, как «тайна беззакония» совершается, наступает «царство Антихриста», а мир об этом не знает. Но чем глубже молчание мира, тем громче будет голос церкви: он грянет, как гром, и его услышит весь мир.
Миру нужен этот голос, еще нужнее России, но, может быть, всего нужнее нам, русскому рассеянию. То, что мы говорим голосами человеческими в политике, должно быть сказано вечным голосом церкви, в религии.
Некогда церковь благословляла меч крестоносцев на войну с неверными; если тогда крест был мечом, то тем более теперь, — в войне с Антихристом. Нашим крестом-мечом и будет церковная анафема советской власти.
Второе дело церкви — наше дело — «раскрытье сокровенной в христианстве, правды о земле».
В будущей России государственность без церкви не построится. Муки России не будут искуплены, если то небывалое, что в ней произошло, не даст и плода небывалого. Для того ли Россия распята, чтобы, сойдя с креста, снова начать ветхую жизнь на ветхой земле. Европейская демократия — хорошая вещь, но такой цены, как наша Голгофа, не стоит. Нет, или России совсем не будет, или будет, в самом деле новая, в меру мук своих, великая Россия. «Камень, который отвергли строители, сделается главою угла». Этот Камень — Церковь. Только на ней и построится будущая русская государственность — Град человеческий, основание Града Божьего.
Третье дело церкви — наше дело — «выход на широту земли, на великий простор мирового служения».
Русский коммунизм — «церковь Антихриста» — утверждает себя в Интернационале, как «церковь вселенскую». Ей может быть противопоставлена не одна из поместных, национальных церквей, а только вселенская Церковь Христова. Или, говоря языком историческим: чтобы христианство могло победить коммунизм, должно произойти «соединение церквей».
Кто его начнет — Запад или Восток, Св. Петр или Св. София? Путь церквей ко всемирности — путь крестный; их царственный пурпур — кровь исповедников и мучеников. С первых веков христианства ни одна из церквей не шла таким крестным путем, не облекалась таким кровавым пурпуром, как сейчас православная, русская церковь. Судя по этим признакам, первенство мирового служения принадлежит ей. Церковь Восточная, так же как Западная, всегда называла себя «кафолическою», «вселенскою», но, в действительности, была доныне лишь сонмом поместных, национальных церквей. Наступает время начать восхождение в ту высшую сферу, где церкви соединятся, не поглощая, а восполняя друг друга, как члены единого Тела Христова — Церкви Вселенской. Только она и сможет бороться с Интернационалом — всемирною «церковью Антихриста».
Эти три дела церкви — наши три дела — так велики, что страшно о них и подумать. Может ли человек взять на себя такие дела? Нет. Но Бог может все. А если сейчас в Бога не верить, то лучше и не начинать войны, лучше сразу помириться, согласиться с красным дьяволом; сразу сказать: «Человек был, homo fuit; отныне — человекообразные».
Да не будет! «Жив Господь, жива душа моя», — может быть, скажет и все христианское человечество, как мы говорим.
Есть у нас и другое утешение. Судя по тому, что происходит сейчас не только в России, но и во всем мире, — какой-то великий всемирно-исторический цикл кончается и начинается другой, уже за-исторический, — тот, который христиане называют «Апокалипсисом». В этом новом цикле исторические дали сдвигаются — «преходит образ мира сего» — времена и сроки сокращаются, очень далекое становится близким. Может быть, и наше дело — дело Церкви — ближе, чем мы думаем.
Сделать что-нибудь мы сможем только в России; но уже и сейчас, в изгнании, мы должны начать делать, чтобы не вернуться в Россию ни с чем. Мы должны помнить, что «соглашателям» лучше не возвращаться в нее: она их не примет. Мы должны помнить, что только под знаком непримиримости, под знаменьем Креста-Меча, только через Церковь Православную и Вселенскую, — наш путь в Россию.
ЗАХОЛУСТЬЕ
Итоги маленькой полемики[27]
Боже, как грустна наша Россия!
Пушкин
…мудрость нам единая дана:
Всему живущему идти путем зерна.
В. ХодасевичI
«О, несмысленные Галаты!.. Если вы друг друга угрызаете и съедаете, то берегитесь, как бы вам не истребить друг друга». Это предостережение апостола Павла следовало бы помнить русским изгнанникам.
Все мы связаны общей судьбой: как потерпевшие кораблекрушение на необитаемом острове или плавучей льдине, вместе погибнем или вместе спасемся. Если же разделившись на два стана, правый и левый, начнем сражаться, — зыбкая льдина под нами зашатается, опрокинется, все равно, в какую сторону, левую или правую, — и мы погибнем, наверное, глупо и жалко. Это мы слишком легко забываем. «Русские люди друг друга едят и тем сыты бывают», по горькому слову Крижанича. Надо ли напоминать, кто этому сейчас радуется? Да, и сколько бы мы ни разделялись, ни сражались, — все мы, от монархистов до социалистов, от Струве до Керенского, для наших врагов — одно существо — «контрреволюция» по-ихнему, революция, по-нашему: одно тело, одна душа, как бы один человек. Человек, в малодушном отчаянии, может себя ненавидеть, грызть, бить, даже убить, но не может разделиться надвое, перестать быть одним человеком; так и мы этого не можем, но хотим, и все для этого делаем. И надо ли опять-таки напоминать, кто этому радуется?
