– Папа́ не виноват! Он не хотел! Это был несчастный случай! – вопила она.
– Уйдите! Вы его убьете! – закричал я и потащил ее прочь от мальчика. – У ребенка была травма головы, не смейте его трогать!
Я схватил Натали за локоть и толкнул – довольно грубо – в кресло у постели, где она съежилась, обхватив голову руками и сотрясаясь, как звереныш под током. На миг я устыдился своей резкости, но сейчас не время церемониться. Сейчас меня волновал ребенок; пускай мать сама о себе позаботится. Жаклин тоже моментально сориентировалась и пришла к тому же выводу, что и я: в таком состоянии Натали Дракс – помеха, и из палаты ее следует выдворить. Каким-то образом она вместе с Бертой уговорила Натали отойти от Луи подальше.
– Луи, ты меня слышишь? – сказал я. Неужели он только что говорил? – Я доктор Даннаше. Ты в больнице.
Ребенок сидел совсем прямо, вокруг провода и мониторы. Затаив дыхание, я ждал, когда Луи снова заговорит. Но он молчал. Губы чуть приоткрыты – вот и все, что осталось от его слов. На вид пересохшие. Я снова обхватил его лицо руками и заглянул в глаза. На долю секунды в них мелькнула искорка жизни.
– Давай, Луи! – выдохнул я.
Но когда голова его отяжелела, надежда испарилась. Я быстро поменял позу, чтобы прикрыть ему затылок, и почувствовал, как сокращаются шейные мышцы – это его покидали силы, взявшиеся непонятно откуда: так в прибрежный песок впитывается морской прибой. Мальчик осел на подушки, глаза сомкнулись. Все было кончено. Он снова ушел туда, откуда возвращался. Все продолжалось минуты две, не более. Какая бы сила ни оживила этого человечка, она иссякла. Я чувствовал, что это провал. Чудо почти произошло, но не произошло. И снова нахлынул стыд. Будь я профессионалом, я бы не отходил от Луи. И если бы я не целовался с его матерью в саду – господи, я целовался с его матерью! – может, все бы пошло по-другому?
Этот слабый голосок, он звал отца. Коматозники так себя не ведут. За двадцать лет я ни разу…
В голове воцарился полный сумбур.
А реакция Натали на припадок сына была столь же нелепа. Она повела себя так, подумал я впоследствии, точно увидела призрак. А может, так она и решила.
– Мы подпустим вас к ребенку, когда вы успокоитесь, – сказал я Натали, ставя капельницу. – А сейчас идите домой, прошу вас.
– Я останусь с ним.
– Нет, – твердо ответил я, а Жаклин похлопала ее по руке. Я заметил, как Натали вновь шарахнулась от физического контакта, будто с нее содрали кожу. – Поверьте, вам лучше уйти, – сказал я. – Вам требуется отдых.
– Отдых? – произнесла она хриплым, надтреснутым шепотом. – Мой сын второй раз чуть не вернулся к жизни, а вы мне советуете отдых?
Своей неземной бледностью она сейчас очень походила на Луи. Яркая помада зияла в этой белизне, словно кровавая рана, словно порез.
– Пойдемте, – произнесла Жаклин. Она говорила мягко, но решимость в голосе исключала споры. – Заглянем в кафе, выпьем по чашке кофе. Вы расскажете мне про Луи, а я познакомлю вас с другими родственниками. Вам пора с ними поговорить, мадам. И послушать. Они многое повидали. И я тоже. Я же вам еще не рассказывала про Поля? Я думаю, пора вам рассказать про Поля.
И Жаклин увела сломленную бедняжку.
Поведение Натали возмутило меня, но отчасти я ее понимал. Сознание хрупко. Ее сознание снова и снова атаковали события невообразимые, неожиданные, необъяснимые и несправедливые. Должен признаться, в тот момент я и сам чуть не закричал, настолько все было нереально. Как будто Луи – марионетка и его дергали за ниточки.
Как будто слова, сорвавшиеся с его иссушенных губ, были произнесены кем-то другим.
Если хочешь спрятаться, здесь – самое подходящее место.
– Меня зовут Густав, – говорит страшный человек. – А тебя как зовут?
Но я ничего не помню, кроме Чекалдыкнутого.
– Не ваше дело, – говорю я.
– Я ждал тебя, – говорит он. – Я очень надеялся, что ты появишься. Здесь бывает так одиноко. – Он протягивает мне руку, но я не двигаюсь. Не двигайся, не двигайся, не двигайся. Ничего не говори, ничего не говори, ничего не говори. Нельзя дотрагиваться до незнакомого человека, и нельзя, чтобы он тебя трогал, потому что, может, он извращенец или педофил, и к тому же этот человек похож на мумию, словно его заспиртовали, и от него воняет тухлой водой, как из вазы, когда выбрасывают цветы. Он улыбается куском рта, а может, просто голоден.
– И как же мне тебя называть? – говорит Густав. – Тут у всех должны быть имена. Если ты забыл свое имя, тебе дадут новое, или ты сам можешь придумать. Как считаешь, мне подходит имя Густав? Мне оно теперь нравится.
Этот человек весь кишит бактериями и вирусами, сразу видно. Если бы Маман его встретила, она бы закричала. Закричала бы и сказала, что он мерзкий извращенец, прочь от моего сына, не прикасайся к нему, даже близко не подходи. Он не твой, отпусти его, подонок.
– Бруно? – говорит Густав.
– Вы издеваетесь, мистер? – говорю я. – Да я лучше, знаете, что сделаю, чем буду называться Бруно? Я лучше умру.
И тогда он перебирает другие тупые имена вроде Жан-Батиста и Шарля, Макса, Людовика, но отвратительнее всех – Луи.
– Луи – это отстой! Я никогда не соглашусь быть Луи! Уж лучше пускай зовут Чекалдыкнутым.
– Успокойся, мой маленький джентльмен, – говорит он. – Это всего лишь имя. И оно мне нравится. По-моему, хорошее. Ты мне представляешься Луи.
И тут я вспоминаю кое-что. Странная Тайна Луи Дракса, удивительного мальчика Тридцать Три Несчастья. Наверное, я читал такую книжку.
– Луи Дракс, – говорю я. – Был такой мальчик по имени Луи Дракс.
В девятой жизни все по-другому, девятая жизнь гораздо дальше, чем восьмая, и совершенно не там, где Маман. Здесь красиво, говорит она, здесь так мило и тепло, и много солнца, тра-ля-ля. Иногда бывает очень жарко, у них тут почти каждый год лесные пожары. Их устраивают люди. Они называются поджигатели. Все это она шепчет мне в ухо. Возвращайся, Луи, возвращайся. Но я слишком далеко. Я люблю тебя, мой дорогой мальчик. Твоя мама здесь, рядом с тобой, тра-ля-ля. Тебя лечит доктор Паскаль Даннаше, он замечательный врач, тра-ля-ля. Она все шепчет и шепчет, будто это большой секрет, будто на свете нет никого, кроме нее и меня, и еще она поет мне отстойные детские песенки. Ainsi font, font les petites marionnetes. Ainsi font, font, font trois petit tours et puis s’en vont[45].
– Необязательно ее слушать, – говорит Густав. – Ты можешь ее выключить.
– Я бы хотел встретить поджигателя, – говорю я. – Я бы посмотрел, как он поджигает лес. Я бы ему даже помог.
Она говорит, что можно погулять в саду. Меня пристегнут к инвалидной коляске, и она меня покатает, как маленького. Тут красивый сад, сегодня многие гуляют, потому что с моря дует ветер, пахнет морем и соснами. А Паскаль Даннаше очень хороший врач, один из лучших специалистов, он знает свое дело и верит в твое выздоровление, мой дорогой. Он знает, что ты выздоровеешь, и я тоже в это верю, тра-ля-ля.
А главное, мы тут в безопасности. Никто не знает, где мы, до нас никто не доберется… Мы снова вместе, только ты и я, как в былые времена.
Какие былые времена? Тра-ля-ля.
– Не слушай ее, – говорит Густав. – Лучше поговори со мной. Расскажи мне что-нибудь.
И я рассказываю ему, что у меня произошло с Жирным Пересом. У него в комнате аквариум с водой и ракушками. Стоит на столе прямо передо мной. Можно засунуть туда лицо и притвориться, что тонешь. А если стать крошечным человечком, можно забраться в раковину, как рак-отшельник, и только ноги торчат, когда надо куда-нибудь сходить – например, от одной стенки аквариума до другой.
– Так что ты хочешь мне рассказать, Луи? – спрашивает Жирный Перес.
Но я молчу, потому что я занят, я втискиваюсь в раковину, желтую такую, потому что хочу припомнить последнюю серию «Крутых Девчонок», там, где на них нападает акула-робот, а потом становится ясно, что Лютика-то она и не проглотила, потому что Лютик в это время сидела в лаборатории, готовила снадобье, чтобы обратить вспять Законы Времени и вернуть землю животным. Я слышу голос Жирного Переса, но слов разобрать не могу. Потому что я сижу в своей раковине, мне тут хорошо, и я могу преспокойно думать про Лютика и забыть про все, что говорит мне Жирный Перес.
Он боится, что у нас с ним не сложилось.
– Тут никто не виноват. И мне было приятно работать с тобой, Луи. Я многому научился. Думаю, и ты научился кое-чему. И все же твоя мама решила, что сеансы следует прекратить. Прости, Луи. Мне кажется, у нас есть прогресс, но твоя мама так не считает – по крайней мере, она рассчитывала на большее. С моей стороны честно будет сказать, что твоя мама считает, будто мне нечего больше тебе предложить.
Вы же не думаете, что я расплачусь, правда? Вы считаете, я с радостью избавлюсь от этого толстяка, что я вам не плакса-вакса, который кричит:
– НЕТ! Прошу вас, мсье Перес! Нет!
Но Перес говорит, что ему очень жаль.
