— Ты тоже это чувствуешь? — спросил, не отрывая глаз от заметной лишь ему тропки, капитан.
— Что именно? — на всякий случай переспросил Корнеев.
— Как буки на нас смотрят?.. Словно взрослые на расшалившихся в храме детишек. Осуждающе и одновременно с чувством осознания собственной вины. Что не сумели воспитать как следует, не объяснили вовремя чего-то очень важного… Обязательного в этом мире. Правда?
— Вадим, а ты стихов не пишешь или рассказов? — хмыкнул удивленно Корнеев.
— Нет, а что…
— Сравнения уж больно у тебя лирическо-поэтические, товарищ капитан. Храмы, детишки… Разумные, мыслящие деревья… «Аэлита» прямо… Толстой обзавидуется.
— Н-ну, извините, товарищ майор. Как чувствую, так и говорю. Сам-то ты, Николай, небось, городской?
— И что?
— В общем, ничего особенного. Просто я заметил, что люди, выросшие на асфальте, как правило, более беспощадны ко всему живому. Такой боец и в цветущий сад, без какой-либо на то надобности, танком въехать может… ломая деревья. И поле, засеянное пшеницей, испоганить. И старинную церковь без зазрения совести разрушить.
— Эко ты повернул, капитан. Считай, пристыдил… Война ведь, не забыл, нет? Тысячи людей ежедневно гибнут, в том числе и мирных граждан — женщин, детей, а ты о деревьях печалишься. Самим бы выжить. И фашизм победить, который не только природу, само человечество истребить удумал.
— Обязательно выживем, майор… И победим, тоже — обязательно. Нет в том сомнения… — негромко промолвил Басов. — Люди крепко за жизнь цепляются. Вот только как после победы жить станем? В какой мир детей приведем, если уже и сами до кровавых мозолей истерли души?
Корнеев задумался, пытаясь подобрать слова для достойного ответа, но «виллис» как раз выскочил на небольшую полянку. Басов лихо развернул машину, поскрежетав коробкой передач, сдал задним ходом пару метров в лес и остановился.
— Все, станция «Конечная». Дальше, майор, только пехом.
Корнеев внимательно огляделся. Местность резко изменилась. Лесной храм остался позади. Здесь начинался небольшой подъем, и величавые буки поменялись местами с более привычными дебрями. Сплетенной из веток, витых, словно скрученных подагрой, стволов кустистых грабов и стрельчатого орешника.
— Прямо пятьсот метров вверх. На высотке уже передовая, наши траншеи. Давай за мной. Не обгонять. Местами мины натыканы. Тут рядом НП артиллеристов оборудован, оттуда поглядишь и на нейтралку, и на немецкую линию обороны. В стереоскоп…
Вадим ловко выпрыгнул из машины прямо через борт, не открывая дверцы. Привычно одернул гимнастерку, поправил пилотку и, убедившись, что Корнеев следует за ним, плавно заскользил между деревьями. Глядя, как ловко и непринужденно капитан двигается лесом, Николай вспомнил старшину Кузьмича и понял, что Басов тоже из потомственных охотников. Видимо, отсюда у парня и ностальгическая любовь к дикой природе. И особенно к той ее части, что за себя постоять не может…
Наблюдательный пункт артиллеристов расположился на самой опушке, под прикрытием низко нависающего сплетения веток колючего терновника, густо усеянного уже синими, но еще очень твердыми, недоспелыми плодами. Вся нейтральная полоса — чистое, испещренное воронками поле, шириной в полтора, а местами расширяющееся и до двух километров, зажатое между лесными массивами — отлично просматривалась в обе стороны, до самого горизонта. Ветер дул от немцев и, вместе с запахами сырой, потревоженной войной земли, доносил отзвуки какого-то столь любимого тевтонцами бравурного марша.
На их шаги из окопа сначала показалось дуло автомата, а следом настороженно выглянул седоусый сержант.
— Здорово, боги войны! — окликнул их Басов. — Не пульните в своих ненароком. Я к вам с гостем. Пустите в окоп?
— А не тесно будет, царица? — высунулась вторая голова, принадлежащая молодому лейтенанту, но увидев двоих старших по званию офицеров, поспешно прибавил: — Здравия желаю.
— Мы ненадолго… — успокоил наблюдателя Корнеев. — Мешать не будем. Полюбуемся чуток на фрицев и уйдем.
Он спрыгнул вслед за капитаном в окопчик и вынужден был признать, что опасения лейтенанта оказались не напрасны. Тут и в самом деле с трудом удавалось разместиться пятерым мужчинам. Кроме двух наблюдателей-артиллеристов, в окопе, на перевернутом снарядном ящике, вместе с коробкой полевого телефона, расположился еще и солдат с эмблемами связиста. От попытки встать смирно при виде офицеров, свалившихся ему на голову, солдата удержали все вместе.
— Сиди, сиди, боец…
— М-да, и в самом деле тесновато тут у вас, хозяева… Не по-божественному как-то… Поленились, громовержцы, шире ямку отрыть? — укорил лейтенанта Басов. — Гм, а скажи-ка мне, товарищ сержант, у тебя нет никаких срочных дел в расположении? Минут на сорок? Все бы нам легче дышать стало.
— Вообще-то не положено покидать НП, — засомневался тот, поглаживая приклад автомата. — Но если товарищ лейтенант не возражает, могу за завтраком смотаться. До смены еще далеко, а зачем ждать, если такой случай подвернулся? Чего, в самом деле, друг дружке сапоги оттаптывать?
— Верно смекаешь, отец, — одобрил с усмешкой Басов. — А лейтенант твой, я уверен, возражать не будет. Мы с майором его об этом очень попросим. В плане бережного отношения к казенному имуществу.
Молоденький лейтенант совсем смутился от такого напора, и, чтоб облегчить ему принятие сложного, непредвиденного уставом решения, Корнеев вынул новое удостоверение.
— С этого бы и начинали, товарищи офицеры, — укоризненно произнес лейтенант, уважительно поглядывая на золотистую надпись. — Раз такое дело, разве мы не понимаем.
— Давно на фронте?
— С месяц… После училища. А до ранения, — он повернулся так, чтоб была заметна красная нашивка, — почти полгода в окопах провел… Мне ведь полных двадцать лет стукнуло… Зимой. Я только выгляжу не слишком представительно. К медали представлен…
— Нормально выглядишь, — успокоил его Басов. — А молодость не срамная болезнь, со временем сама проходит… Ладно, лейтенант, ты нас пока вперед пропусти и не отвлекай. Добро?
— Есть не отвлекать, — козырнул тот и отодвинулся, насколько позволяли размеры окопа.
— Товарищ майор, — официально обратился к Корнееву Басов. — Я не превышу свои полномочия, если сначала спрошу о количестве вашей группы?
— Двенадцать… А что?
— А вот, погляди сам… Видишь, озерцо слева блещет? Мелкое. Собственно, и не озерцо — так, раскисшее утиное болото. На карте точкой отмечено. Но эта грязь практически непроходима. И если б ты брал в поиск обычную группу из пяти-шести бойцов, лучше места для перехода линии фронта и не придумаешь. У немцев там охранения почти нет. Всего один пост, да и тот на сухом берегу, на приличном отдалении. За ночь мои орлы замостили бы вам тропку и… добро пожаловать к фрицам в гости. Но двенадцать это много. Без шума не обойдетесь. А накроют из пулемета, даже не дернетесь, так и поляжете гуськом…
— Согласен. Болото не годится. Да и бегать по немецкому тылу в мокром обмундировании это, Вадим, не совсем то, о чем я мечтал.
— Ясно, тогда отработаем резервный вариант. Гляди правее, майор. Первый ориентир — вон тот здоровый валун в двухстах метрах на десять часов. Я выведу группу прямо на него. Под прикрытием камня пройдете этот отрезок даже не пригибаясь.
— Вижу. Принято… — одобрил Николай.
— От него вправо пятьдесят пять метров, на два часа… Обрати внимание — бугристая поверхность. Это старая траншея. Отсюда ее толком не видно, но она прорыта почти перпендикулярно к передовой. По ней пройдете еще триста метров… Мои хлопцы ее вчера разминировали.
— Годится. Дальше.
— Дальше будет немного сложнее. Взгляни в трубу. Видишь группу сожженных немецких танков? Три «тигра» в ряд и «пантера» чуть сбоку?
— Вижу.
— Траншея не доходит до этого металлолома метров двести. Придется пробираться ползком… Зато от них до линии немецких проволочных заграждений меньше ста метров. Под прикрытием фашистского зверинца соберете группу и передохнете для последнего рывка. Проход открыт и разминирован строго напротив отдельно стоящей «пантеры». Там же и припрятали загодя парочку досок для преодоления речки.
— Не понял? — чуть недоуменно спросил Корнеев, внимательно осматривая зелено-бурую, как маскхалат, равнину. — Какой еще речки?
— Из того гиблого болотца, что мы забраковали, вытекает и аккурат поперек всей нейтралки журчит. Ее, в общем-то, и речушкой не назовешь, так себе — канава. Даже в самом широком месте всего на полтора-два шага будет, но берега глинистые. Скользкие, как намыленные… Если упадет кто, шуму поднимет столько, что проще вернуться, чем пережидать, пока немцы успокоятся.
— Принято. Дельное замечание. Спасибо, капитан.
