Поскольку я уже никогда не поеду в Солон, могу признаться, что дорога укреплена цементом, ограждения сделаны из железных прутьев, утопленных в гранитные блоки, а кюветы выложены камнем. Она не шире горной тропы, однако, даже если бы она служила излюбленным местом прогулок самого вице-короля, едва ли могла бы содержаться в лучшем состоянии.
Не было видно ни зги, поэтому профессор прихватил с собой аппарат. Мы миновали кули, занятых расширением дороги, какие-то брошенные дома прочные, приземистые постройки из камня, которые, по обычаю, заведенному в наших поселениях, носили милые прозвища: Тауэнд, Крэггилендз и так далее. Сердце затрепетало у меня в груди. Гонконг не имеет права равняться подобным образом на Массури*.
Вскоре мы добрались до площадки семи ветров, нависавшей над миром на высоте тысяча восемьсот футов, и увидели сплошные облака. Это был Пик излюбленное туристами место для обозрения города. Прачечная в день стирки выглядела бы интереснее.
- Пойдем-ка вниз, профессор, - сказал я, - и потребуем, чтобы нам вернули наши деньги. Разве это вид?
Мы спустились на том же чудесном фуникулере, притворяясь друг перед другом, что нам-де нисколечко не страшно, а затем принялись за поиски китайского кладбища.
- Поезжайте в долину Счастья, - посоветовал старожил. - Долина Счастья - это там, где находятся ипподром и кладбища.
- Как в Массури, - сказал профессор. - Я сразу догадался.
Это действительно Массури, хотя поначалу пришлось с полмили пробираться сквозь Портсмут-Хард*. На верандах добротных трёхэтажных казарм толпились солдаты; они ухмылялись, глядя на нас. Казалось, все матросы китайской эскадры собрались в клубе королевского флота, и они тоже сияли улыбками. Синий бушлат - прекрасное создание, у него крепкое здоровье, но... давным-давно я отдал свое сердце Тому Аткинсу.
Раз уж к слову пришлось, стоит задать вопрос, откуда берутся такие отличные рекруты в полках из Хайленда* (вспомним, например, Аргайл и Сузерлендшир*)? Неужели килт и кожаная сумка, отороченная мехом*, повинны в том, что так мускулисты молодые парни ростом пять футов и девять дюймов, с грудной клеткой окружностью тридцать девять? Флот тоже набирает хорошо сложенных парней. Почему же нашим пехотным полкам нечем похвастать?
Мы приехали в Долину Счастья, миновав по дороге памятник англичанам, погибшим в бою или умершим от болезней. Со временем перестает волновать даже такое... Ведь это всего-навсего семена богатого урожая, плоды которого будут, несомненно, пожинать наши внуки.
Мы владеем Гонконгом. Благодаря нашей силе и мудрости он стал великим городом, который стоит на скале и располагает отличным небольшим ипподромом почти в милю длиной. С одной стороны к ипподрому примыкает прибежище мертвых: магометан, христиан, парсов. Бамбуковая стена отгораживает трибуну от кладбища. Хотя это и устраивает гонконгцев, не кажется ли вам, что не слишком приятно наблюдать за своей лошадью, ощущая в каких-то пятидесяти футах у себя за спиной напоминание о неизбежности "сыграть в ящик"?
Кладбища очень живописны и ухоженны. Крутой каменистый склон сопки примыкает к ним почти вплотную, и поэтому недавно умершие могут наблюдать сверху за тем, что происходит на ипподроме.
Даже вдалеке от жаркого спора церквей христиане различных исповеданий хоронятся врозь. У одних кладбищенский забор окрашен белой краской, у других - синей. У последних, которые располагают участком, непосредственно граничащим с трибуной, на воротах намалевано: "Hodie mihi, cras tibi!"*
Нет, не хотелось бы играть на скачках в Гонконге. Презрительно молчащего общества позади трибуны вполне достаточно, для того чтобы изменила удача.
Китайцы не любят выставлять напоказ свои кладбища, и сначала мы исследовали христианские захоронения. Пробираясь сквозь посевы, затем какие-то заросли и снова посевы, мы терпеливо обошли все склоны сопки, пока не наткнулись на деревушку, где бегали черные и белые свиньи. Позади деревушки, среди расщепленных красноватых скал, лежали мертвые китайцы. Это был третьеразрядный погост, но весьма живописный.
Вот уже пятые сутки я изучаю этого непроницаемо-таинственного китайца и никак не могу понять, отчего ему хочется уснуть вечным сном непременно на лоне живописной природы. Как ему удается выбирать для погостов такие прекрасные места? Ведь когда китайца приносят туда, ему уже все безразлично, а его друзья пускают фейерверк над его могилой в знак торжества.
В тот вечер я обедал с тайпаном во дворце. Говорят, что умер "принц" среди купцов Калькутты. Его убила расплата по векселям. Гонконгу следовало бы показать пару примеров, как надо вести дела. Забавнее всего слышать, как посреди этого богатства (такое встречается только в романах) отдают столь своеобразную дань уважения Калькутте. Утешайтесь этим, джентльмены из Канавы, потому что, по моему убеждению, это единственное, чем вы можете похвастать.
За обедом я узнал, что Гонконг неприступен, а Китай срочно закупает двенадцатитонные и сорокатонные орудия для обороны своего побережья. Первое вызывало сомнения, второе несомненно. В здешних краях о Китае отзываются почтительно, будто говорят: "Германия собирается сделать то-то и то-то" или "Такова точка зрения России". Люди, занимающиеся подобными разговорами, стараются изо всех сил навязать Великой Поднебесной империи все стимуляторы Запада: железные дороги, трамвайные линии и прочее. Что же произойдет, когда Китай действительно проснется и проложит железную дорогу от Шанхая до Лхасы, создаст судоходную компанию под желтым флагом для перевозки иммигрантов, возьмется по-настоящему за работу на собственных оружейных заводах и арсеналах и сам станет их хозяином? Энергичные англичане, которые отгружают сорокатонные орудия, сами подталкивают его к такому исходу, но от них можно услышать только лишь: "Нам за это хорошо платят. Бизнес не терпит сентиментов. Так или иначе, но Китай никогда не пойдет войной на Англию".
Действительно, в бизнесе нет места для сентиментов. Дворец тайпана, полный изящных вещиц и прекрасных цветов, мог бы осчастливить полсотни молодых людей, которые ищут роскошной жизни, и тогда из них, возможно, получились бы писатели, певцы и поэты. Однако дворец населяли самонадеянные люди с верным глазом. Они восседали посреди этого великолепия и толковали о бизнесе.
Если бы после смерти я не собирался превратиться в бирманца, то стал бы тайпаном в Гонконге. Ему известно многое, он свободно общается с принцами и державами и держит собственный флаг на своих пароходах.
Наутро благословенный случай, который покровительствует путешественникам, предоставил мне возможность отправиться на пикник, и все потому, что накануне меня по ошибке занесло совсем не в тот дом, который я намеревался посетить. Ей-богу, правда. В Англо-Индии мы заводим новые знакомства точно так же.
- Может быть, это наш единственный день с ясной погодой, - сказала хозяйка. - Давайте проведем его на паровом катере.
Итак, мы окунулись в новый мир - мир гонконгской гавани. В силу драматического стечения обстоятельств, наверно для пользы дела, название нашего суденышка оказалось "Пионер". В программу пикника входили новый генерал (тот, что прибыл из Англии на "Навабе" и рассказывал о лорде Уолсли) и его адъютант, который был вполне англичанином, однако не походил на офицеров индийской армии. Он ни разу не заикнулся на профессиональную тему, и если у него и были неприятности, то он скрывал их за щеткой усов.
Гавань - обширный мир. На фотографиях видно, как она живописна, и я готов в это поверить, если судить по мимолетным впечатлениям, которые приобрел сквозь "молоко", покуда "Пионер" протискивался между рядами джонок, ошвартованных лайнеров, замызганных понтонов для угля, аккуратных, низкосидящих в воде американских корветов, всевозможных огромных и невзрачных "оронтов", "кокчейферов" ("майских жуков"), таких же крошечных, как их тезки, старинных трехдечных кораблей, которые превратили в военные госпитали (таким образом Томас имеет возможность подышать другим воздухом), и сотен тысяч сампанов, которые были укомплектованы женщинами с грудными младенцами, привязанными за спиной.
Затем мы пронеслись вдоль приморских улиц города, успев заметить, как он велик, и прибыли к недостроенному форту, стоявшему высоко на склоне зеленой сопки.
Я смотрел на нового генерала так, как смотрят на оракула. Говорил ли я, что это генерал инженерных войск, специально посланный наблюдать за возведением укреплений? Он разглядывал груды земли, глыбы гранитной кладки, и в его глазах светился огонек профессионального интереса. Может быть, он скажет что-нибудь? Я протиснулся поближе. Генерал действительно заговорил: "Шерри и сэндвичи? Благодарю, с удовольствием. Удивительно, как можно проголодаться на морском воздухе".
Между тем мы шли вдоль буро-зеленого берега, разглядывая изящные загородные виллы, сложенные из гранита, где проживали отцы иезуиты и богатые купцы. Это была Машобра местной Симлы, а также напоминало Хайленд и Девоншир. Тут как-то по-особому веяло холодом и сыростью.
