- Почему навсегда?
- Потому...
Мы долго молчали. Я попытался поудобнее устроиться на фанерке и вздремнуть. Но он снова заговорил:
- Значит, Анастасия говорит: "Перенесу людей через отрезок времени тёмных сил? Перенесу, и точка"!
- Да, говорит. И верит сама, что это получится у неё.
- Полк бы ей отборный. Я солдатом пошёл бы служить в этот полк.
- Какой полк? Не понял ты. Она же насилие отрицает. Она убедить как-то хочет людей. Лучиком своим пытается что-то сделать.
- Думаю, чувствую, она сделает. Многие захотят быть лучиком её обогретыми. Да не многие поймут, что самим тоже нужно немного мозгами шевелить. Помогать Анастасии нужно. Она одна. Даже взвода у неё нет. Тебя вот призвала, попросила, а ты в подвале, как бомж, валяешься. Тоже мне, предприниматель!
- Ты тоже вот, кагэбэшник, валяешься тут.
- Ладно, спи солдат.
- Холодновато в казарме твоей.
- Что ж, бывает и такое. Сожмись в комочек, тепло сохраняй.
Потом он встал, достал из проёма пакет целлофановый, укрыл меня чем-то вытащенным из пакетика. В тусклом свете свечи блеснули рядом с моим лицом три звезды на погоне кителя. Стало теплее под кителем, и я уснул.
Сквозь сон слышал, как пришли бомжи в свой угол с тряпьём и требовали у полковника бутылку за мой ночлег, он обещал им днём расплатиться, но они настаивали, чтобы он немедленно расплачивался, угрожали. Полковник перенёс свою фанеру-лежанку, положив её между мной и пришедшими бомжами, заявил: "Тронете только через мой труп". И лёг на свою фанерку, заслонив меня от бомжей. Потом всё стихло. Мне стало тепло и спокойно. Проснулся я, когда полковник стал трясти меня за плечо.
- Вставай. Подъём. Выбираться надо. За тусклым подвальным окном едва начинался рассвет. Я сел на фанерку. Сильно болела голова и трудно дышалось.
- Рано ещё. Не рассвело даже.
- Ещё немного, и будет поздно. Они вату подожгли с порошком. Старый фокус. Ещё немного и одуреем от удушья.
Он подошёл к окну и какой-то железкой стал выковыривать раму. Дверь бомжи заперли снаружи. Вытащив раму, он разбил стекло и полез по ней в оконный проём. Подвальное окно выходило в бетонное углубление, закрытое решёткой. Он стал возиться с решёткой, пытаясь её вытащить из креплений, но что-то не получалось у него. Я стоял, прислонившись к стене. Голова кружилась. Полковник, высунувшись в оконный проём, скомандовал: "Присядь на корточки. Внизу дыма меньше. Старайся не шевелиться. Меньше воздуха вдыхай".
Он выдавил решётку, упёршись в неё своими плечами. Сдвинул её и помог выбраться мне.
Мы сидели на бетонной отмостке у подвального окна, молча дышали предрассветным воздухом просыпающейся Москвы. Головокружение постепенно проходило, становилось холодно, каждый молча думал о своём.
Потом я сказал:
- Соседи твои не очень-то дружелюбные, они что ли тут главные?
- Здесь каждый сам себе главный. У них промысел такой. Новичка приведут, за постой с него плату взымают. Если отказывается платить, подсыпают чего-нибудь ему в стакан или обдымят во сне, как нас пытались, потом себе что захотят возьмут, если есть чего брать.
- А ты, значит, кагебэшник, смотришь на всё это равнодушно. Двинул бы им хорошенько за такие дела. Или ты только в кабинетах, как чиновник, с бумагами сидел всё время, приёмов не знаешь? - В кабинетах сидеть приходилось и не в кабинетах бывать приходилось. Приёмы знать - это одно, применять их - совсем другое. Одно дело - противник, враг. Другое - человек. А я не рассчитать могу, излишнее получится.
- Это они-то человеки? Пока ты так рассуждаешь, они людей гробят. На убийство готовы.
- Готовы и на убийство. Но физическими приёмами этого не остановить.
- Философствуешь, а мы чуть не погибли. Еле выкарабкались, а другие могут не выкарабкаться.
- Другие могут и не выкарабкаться...
- Ну, вот, видишь. Так чего же философствуешь, а не действуешь?
- Не могу я людей бить. Говорю же, не рассчитать могу. Давай двигай к своему месту дислокации. Рассвело уже.
Я встал, пожал ему руку и пошёл.
Через несколько шагов он окликнул меня:
- Погоди! Вернись на минутку.
Я подошёл к сидящему на бетонной отмостке полковнику-бомжу. Он сидел, опустив голову и молчал.
- Зачем звал? - спросил я.
Через паузу он заговорил:
- Значит, ты думаешь, что сможешь дойти?
- Думаю, смогу. Тут недалеко. Три остановки всего. Дойду.
- Я имею в виду - к цели дойти сможешь? Уверен? Книгу написать, издать её?
- Я буду действовать. Сначала попробую писать.
- Анастасия, значит, сказала, что у тебя должно получиться?
- Да, она так сказала.
- Так что ж ты сразу этим не занялся?
- Другое считал более важным.
- Значит, приказы в точности выполнять не можешь?
- Анастасия не приказывала. Она просила.
- Просила... Она, значит, и тактику и стратегию сама разработала. А ты по-своему, значит, решил и только усложнил всё.
- Так получилось.
- Получилось... Надо внимательнее к приказам относиться. На вот, возьми.
Он протянул мне что-то завёрнутое в маленький целлофановый пакетик. Я развернул его и увидел сквозь целлофан золотое обручальное колечко и серебряный крестик на цепочке.
- Перекупщики за полцены у тебя это купят. Ты и отдай им за полцены. Может, поможет продержаться. Жить негде будет, приходи сюда. Разберусь я с ними...
- Ты что? Не возьму я этого!
- Не рассуждай. Тебе пора. Иди. Ну же! Вперёд!
- Говорю тебе, не возьму! - Я попытался вернуть ему колечко и крестик, но наткнулся на властный и в то же время умоляющий взгляд.
- Кругом. Вперёд! Шагом марш! - произнёс сдавленным, не терпящим возражения шёпотом и через паузу, уже вслед мне, просяще: - Только дойди.
Придя на квартиру, я хотел лечь спать, даже прилёг. Да бомж-полковник никак из головы не выходил.
Оделся я в чистое и пошёл к нему. Думал по дороге: "Может, согласится он со мной пожить. Приспособленный он ко всему. Практичный и аккуратный. К тому же - художник. Может быть, картинку для обложки книжки нарисует. Да и на оплату квартиры вместе с ним легче будет подработать. За следующий месяц платить уже нечем".
При подходе к подвальному окну, из которого мы выбирались на рассвете, я увидел группу людей - жильцов дома, милицейскую машину и "скорую помощь".
Полковник-бомж лежал на земле с закрытыми глазами и улыбкой на лице. Он был испачкан мокрой землёй. Мёртвая рука сжимала кусок красного кирпича. У стены стоял сломанный деревянный ящик.
Судмедэксперт записывал что-то в блокнот, стоя у трупа другого человека, в мятой, затасканной одежде и с искажённым лицом.
В небольшой толпе, наверное из жильцов дома, всё тараторила возбуждённо женщина:
- ... Я собачку выгуливала, он, тот, что улыбается, на ящике стоял к стене лицом, а они, трое, бомжи по виду, мужчины два и женщина с ними, сзади к нему подошли. Мужчина ящик как дёрнет, он и рухнул с ящика на землю. Они его ногами бить стали, ругаться. Я закричала на них. Бить они перестали. Этот улыбающийся встал. Тяжело он вставал. И говорит им, чтобы уходили и больше на глаза ему никогда не попадались. Они снова ругаться стали, на него пошли. Когда подошли, он резко так, прямо и не размахиваясь, ладонью, ребром ладони по горлу тому, кто ящик выдёргивал, ударил. И не размахивался вроде, а как ударил, то тот и скрючился, задыхаться стал. Я закричала снова. Двое сразу побежали. Сначала женщина, потом мужчина за ней побежал. Улыбающийся этот за сердце держится. Ему бы присесть или прилечь тут же, раз сердце прихватило, а он снова к ящику своему подошёл. Медленно так подошёл, к стеночке его подвинул. Сам за стену держится и лезет на ящик. Встал на него. Да совсем плохо ему, видно, стало. Вниз оседать начал. Оседает и всё чертит кирпичом красным по стене, так до земли дочертил, лёг лицом кверху у стеночки. Я подбежала, смотрю, а он не дышит. Не дышит, а улыбается.
- Зачем он на ящик полез? - спросил я у женщины.
- Да, зачем он лез, раз сердце прихватило? - переспросили из толпы.
- Так он же рисовать всё хотел. И когда эти трое бомжей к нему сзади подкрались, рисовал он. Потому, наверное, и не заметил их. Я с собачкой своей долго гуляла, а он всё время на своём ящике стоял и рисовал. Ни разу не повернулся от своего рисунка. Вот же рисунок, повыше, - показала женщина рукой на кирпичную стену дома.
На серой стене дома красным кирпичом был нарисован круг солнышка, в середине его кедровая веточка, а по краям круга-солнышка, по кругу, буквы какие-то неровные. Я подошёл поближе к стене, прочитал: "Звенящие Кедры России". Ещё лучики шли от солнышка. Их было только три. Больше бомж-полковник не успел нарисовать. Два коротких лучика, третий тянулся, искривляясь и затухая, до самого основания стены к земле, где лежал, улыбаясь, мёртвый бомж-полковник.
Я смотрел на его запачканное землёй улыбающееся лицо и думал: "Может быть, успела Анастасия в последнее мгновение его жизни прикоснуться к нему своим Лучиком, обогреть. Хоть немножко обогреть Душу этого человека и унести её в светлую бесконечность".
