Далее Скотт показал, что пациенты, не соглашающиеся принять эту модель, регулярно несли за это наказание, например, в ви^е менее благожелательного отношения лечащего персонала, негативных отзывов в ответ на запросы и редуцированного доступа к таким ресурсам, как рабочие места, реабилитация и практическая помощь. Очевидно, что лечащий персонал вовсе не стремился наказывать своих пациентов, и, если бы им задали такой вопрос, эти люди, наверняка ответили бы на него отрицательно. Как и большинство представителей лечебных организаций, они, несомненно, искренне желали помочь своим пациентам понять, какова их новая ситуация, и, вероятно, считали, что было бы неправильно допустить их до следующей ступени предложенной программы, прежде чем они придут к необходимому пониманию реального положения вещей.
Дело в том, что человеческий язык - это мощное орудие по созданию понятий, и в силу этого оно может с одинаковым успехом описать одно и то же действие как обоснованный метод лечения или как наказание. Это целиком и полностью зависит от того, под каким углом зрения будет рассматриваться данная ситуация. Во всяком случае, в результате такого подхода получилось так, что пустяковая разница между девятью и одиннадцатью процентами зрения привела к огромным различиям на функциональном уровне. Люди, считающиеся слепыми с юридической точки зрения, практически превращались в слепых, и, как обнаружил Скотт, через некоторое время большинство из них превратилось в живущих на социальное обеспечение людей со сниженными социальными функциями, зачастую круг их общения и повседневной активности оказывался крайне узким. Юридически зрячие, напротив, сохраняли все функции фактически зрячих людей, их трудовая и повседневная активность оставалась близкой к норме, состояние их социальных связей и бытовой активности было хорошим.
Скотт изучал людей с соматическим диагнозом, но нет никаких причин предполагать, что психиатрический диагноз не ведет к такому же результату. Напротив, всем, кому довелось лечиться в психиатрическом отделении или в психиатрическом центре дневного пребывания, хорошо знакомы такие выражения, как «недостаточное осознание своей болезни», «осознать свои ограничения» и «научиться жить со своими симптомами». Мне часто приходилось их слышать, и я слышу их по сей день, хотя они относятся уже не ко мне и описывают не мое функциональное состояние. Сознаюсь, что про «осознание своих ограничений» мне и самой случалось говорить.
Поскольку, естественно, встречаются люди с далекими от реальности завышенными ожиданиями в отношении собственных задач и возможностей, лучшая помощь таким людям состоит в том, чтобы объяснить им, что к этому можно подходить более спокойно и неторопливо. Такой подход вполне оправдан. Проблема возникает при некритическом использовании выражений, подразумевающих заниженные требования, которые используются с целью выработки у больного не соответствующих реальности заниженных ожиданий; проблема здесь заключается в том, что в результате получаются люди, достигающие меньше того, чего они могли бы достичь, меньше того, чего можно добиться при их диагнозе и степени заболевания.
Я не имею в виду, что достаточно сказать человеку «думай позитивно», и все сразу станет хорошо. Так просто ничего не получится, уж я это знаю лучше некуда. Но я также знаю, что если тебе навязали роль, предполагающую очень мало возможностей, то будет очень трудно вырваться из этой роли, в этом случае иногда очень трудно получить ту помощь, которая необходима, чтобы ты мог предельно развить свои возможности. Роль постепенно становится наработанной привычкой, с которой очень трудно порвать, а вдобавок к ней начинают действовать ожидания, которые питает твое окружение, их сила может быть так велика, что ей трудно противостоять. Эти ожидания могут выражаться как более или менее опосредованно - иногда через действия, иногда через похвалу твоей пижаме или за то, что ты прибрала в комнате, так и впрямую, в словесной форме.
Одна из моих лечащих врачей сказала мне при первой встрече, что я должна раз и навсегда понять, что никогда уже не вылечусь от болезни и мне нужно научиться жить со своими симптомами. Не желая держать язык за зубами, я тут же заявила, что не собираюсь этому учиться, симптомы эти слишком тяжкая штука, так что у меня нет никакого желания оставаться с ними до конца своих дней, тем более, что мне всего-то двадцать с небольшим лет. В ответ я услышала, что при таких установках я даже не заслужила, чтобы кто-то пытался мне помочь. Здоровой я никогда не стану, а раз я заявляю, что поставила перед собой такую цель, то это значит, что я просто собираюсь саботировать все то, что можно для меня сделать, а именно - научить меня жить с моими симптомами. Все остальное для меня совершенно невозможно, так что мои заявления — это одни отговорки и предлог, чтобы не делать того, что является единственно возможным.
К счастью, я ее не послушалась. Ведь если бы я согласилась, я бы никогда не выздоровела, и никогда не стала бы жить той жизнью, которой живу сейчас. И в этом вся соль. То, что она говорила, вовсе не было полной чепухой. Если быть совершенно честной и объективной, то, трезво взглянув на дело и оценив ту ситуацию, в которой я находилась в то время, я не могу не согласиться с тем, что ее прогноз был вполне обоснованным. Моя болезнь продолжалась уже несколько лет, мне был поставлен диагноз «шизофрения», я получала большие дозы нейролептиков и, несмотря на длительное лечение, по-прежнему не могла жить самостоятельно и даже выходить одна за пределы больницы. Вся статистика убедительно подтверждала ее заключение. Вряд ли тогда можно было предположить, что я стану здоровым человеком, ведущим активную и самостоятельную жизнь, и буду работающим психологом, тогда как гораздо вероятнее представлялось такое будущее, для которого мне нужно приучиться жить со своими симптомами.
Но люди - это не статистика. Поэтому у нее не могло быть полной уверенности в своей правоте. И даже если жестокая правда была в том, что в пользу моего выздоровления у меня был лишь один шанс из тысячи, это значило бы, что из тысячи человек, находящихся в таком безнадежном состоянии, в каком была я, один может выздороветь. И этим человеком с таким же успехом могла оказаться я, как и любой другой из оставшихся девятисот девяноста девяти. Исследования Скотта показали, что разница зрения в два процента может оказать глубокое влияние на то, как сложится вся жизнь человека, причем решающим фактором будут служить ожидания, заявленные теми, с кем сталкивается данный человек. Для меня тоже огромное значение имело сохранить надежду на другую жизнь, мечту, которая меня поддерживала, цель, придающую смысл моей жизни, или все это потерять. В таком контексте вопросы статистики и вероятности играют очень незначительную роль.
Я была больна и не могла выбирать ни жизненную ситуацию, ни диагноз. Тут ничего нельзя было изменить. Изменить можно было то, как подавать мне эти факты. Можно было фокусироваться на статистике: «Добиться своей цели для тебя почти невозможно». А можно было сфокусироваться на надежде: «Человек непредсказуем, всегда остается хотя бы маленький шанс, что все получится, если мы хорошенько поработаем и потратим на это много времени». Оба высказывания одинаково справедливы. Но эффект от того и другого будет очень разным. И содержание их резко отличается одно от другого. В одном содержится большая надежда. В другом ее нет. Если бы мне предложили выбор, я в любом случае предпочла бы ту истину, которая содержит надежду. Просто потому что это полезнее для здоровья и не причиняет боли. И потому что она не исключает возможности чуда, которое тоже порой случается. А это ведь и есть самое главное.
Суббота апельсиновой мученицы
Речь идет об одном дурацком споре из тех, в которые ты иногда нечаянно ввязываешься. Нас было двое: она - сиделка, я пациентка, дело происходило в субботу утром, и мы поспорили о том, цитрусовый ли фрукт апельсин. Она считала, что нет, что цитрусовые - это только лимоны, и это ясно даже из названия, лимон у нас называется «цитрон», то есть «цитрусовый». Мне казалось, что цитрусовые - это собирательное название множества фруктов, к ним принадлежат апельсины, мандарины, грейпфруты, лаймы и лимоны.
Я жила в больнице, здесь был теперь мой дом, но у нас в семье я привыкла к тому, что если ты сомневаешься в каких-то фактах, их нужно проверить по энциклопедии. Поэтому я объявила, что собираюсь сделать (долгий опыт поднадзорного существования приучил меня всегда заранее предупреждать о своих намерениях), и направилась к книжной полке со словарями. Я так и не поняла, что она тогда подумала и почему поступила именно так. Может быть, она испугалась, может быть, рассердилась, может быть, почувствовала угрозу своему авторитету. Как бы там ни было, она нажала на тревожную кнопку, и к ней тотчас же примчалось подкрепление. Я попыталась объяснить, что хотела только взять словарь и проверить, относится ли апельсин к цитрусовым, но сразу же поняла, как малоубедительно это звучит.
