– А как же без соли-то? Соль, батюшка, я всегда с собой ношу. Придешь, к примеру, в гости, а у хозяйки суп несоленый. Тут и неловко будет сказать: суп, дескать, у вас несоленый. А я уж тут потихоньку из кармана соль достану и… подсолю.
– А еще-то ты чего носишь в карманах? И верно – они у тебя все время оттопыриваются.
– Чего еще ношу? Все ношу, что в карманы влезает. Вот гляди – махорка… соль в узелочке… веревочка, если что надо подвязать, хорошая веревочка. Ну, ножик, конечно! Фонарик карманный! Недаром сказано – карманный. Есть у тебя карманный фонарик, – значит, и положи его в карман. А это конфеты, если кого из ребят встречу.
– А это что? Хлеб, что ли?
– Сухарь, батюшка. Давно ношу, хочу кому из лошадей отдать, да все позабываю. Смотрим теперь в другом кармане. Этот у меня карман поглубже. Нарочно так сделан… надставленный. Ну, это, конечно, отвертка и пассатижи. Пара гвоздей, еще махорка, мундштук… А вот еще веревочка, на случай если та коротка окажется. А это… хэ… еще одна отвертка. Откуда еще-то одна? Ага, все понял. Я про ту отвертку забыл, ну и вторую сунул. Хочешь, тебе одну отдам?
– Мне-то на кой отвертка? Стану я ее таскать.
– А вдруг отвернуть чего понадобится?
– Да я тебя позову.
– Ладно, прямо ко мне беги, вместе и отвернем… Смотрим дальше – очки, читательские, а это очки – грибные. В этих очках я книжки читаю, а этими грибы ищу. Ну, вот и все, пожалуй. Давай теперь ты показывай, что там у тебя в карманах? Интересно.
– Да у меня вроде и нет ничего.
– Да как же так? Ничего. Ножик-то, ножик есть небось?
– Забыл я ножик, дома оставил.
– Как же так? На речку идешь, а ножик дома оставил?
– Я не знал, что мы на речку идем. Так думал: вышли погулять.
– Так ведь и я не знал, что мы на речку идем, а соль-то у меня в кармане оказалась. А без соли и картошка свой смысл теряет. Хотя, пожалуй, в картошке и без соли смыслу много.
Я выгреб из золы новую кривую картофелину. Разломил черно-печеные ее бока. Белой оказалась картошка под угольной кожурой и розовой. А в сердцевине не пропеклась, захрустела, когда я откусил. Это была сентябрьская, совсем созревшая картошка. Не слишком велика, а ведь в кулак.
Летними дождями пахла непропеченная сердцевина, а корочка коричневая – раскаленной осенней землей.
– Дай-ка соли-то, – сказал я дяде Зую. – Смысл надо бы подсолить.
Дядя Зуй сунул пальцы в ситцевый узелок, посыпал соли на картофелину.
– Смысл, – сказал он, – подсолить можно. А соль к смыслу придача.
Далеко, на другом берегу реки, двигались в поле фигурки – заречная деревня копала картошку. Кое-где, поближе к берегу, подымался над ольшаником картофельный дым.
И с нашего берега слышались в поле голоса, подымался дым. Весь мир копал в этот день картошку.
Долго сидели мы с дядей Зуем на берегу, глядели на закат, на дальние леса и размышляли о великом осеннем картофельном смысле.
Кепка с карасями
Километрах в пяти от Чистого Дора, в борах, спряталась деревня Гридино. Она стоит на высоком берегу, как раз над озером, в котором водятся белые караси. В самом большом, в самом крепком доме под красною крышей живет дядизуев кум.
– Кум у меня золотой. И руки у него золотые, и головушка. Его дядей Ваней зовут. Он пчел держит. А карасей знаешь как ловит? Мордой!
Дядя Зуй сидел на корточках, привалясь спиною к печке, подшивал валенки и рассказывал о куме. Я устроился на лавке и тоже подшивал свои, готовился к зиме. Шило и дратва меня плохо слушались, а Зуюшко уже подшил свои да Нюркины и теперь подшивал мой левый валенок. А я все возился с правым.
– Морду-то знаешь небось? – продолжал дядя Зуй.
– Какую морду?
– Какой карасей ловят.
– А, знаю. Это вроде корзины с дыркой, куда караси залазят.
– Во-во! Поставит мой дорогой кум дядя Ваня морду в озеро, а караси шнырь-шнырь и залезают в нее. Им интересно поглядеть, чего там внутри, в морде-то. А там нет ничего – только прутики сплетенные. Тут кум дерг за веревочку и вынимает морду. Кум у меня золотой. Видишь этот воск? Это кум подарил.
Воск был черный, замусоленный, изрезанный дратвой, но дядя Зуй глядел на него с восхищением и покачивал головой, удивляясь, какой у него кум – воск подарил!
– Пойдем проведаем кума, – уговаривал меня дядя Зуй. – Медку поедим, карасей нажарим.
– А что ж, – сказал я, перекусив дратву, – пойдем.
После обеда мы отправились в Гридино. Взяли соленых грибов, да черничного варенья Пантелевна дала банку – гостинцы. Удочки дядя Зуй брать не велел – кум карасей мордой наловит. Мордой так мордой.
– К ночи вернетесь ли? – провожала нас Пантелевна. – Беречь ли самовар?
– Да что ты! – сердился дядя Зуй. – Разве ж нас кум отпустит! Завтра жди.
Вначале мы шли дорогой, потом свернули на тропку, петляющую среди елок. Дядя Зуй бежал то впереди меня, то сбоку, то совсем отставал.
– У него золотые руки! – кричал дядя Зуй мне в спину. – И золотая голова. Он нас карасями угостит.
Уже под самый вечер, под закат, мы вышли к Гридино. Высоко над озером стояла деревня. С каменистой гряды сбегали в низину, к озеру, яблоньки и огороды. Закат светил нам в спину, и стекла в окнах кумова дома и старая береза у крыльца были ослепительные и золотые…
Кум окучивал картошку.
– Кум-батюшка! – окликнул дядя Зуй из-за забора. – Вот и гости к тебе.
– Ага, – сказал кум, оглядываясь.
– Это вот мой друг сердечный, – объяснил дядя Зуй, показывая на меня. – Золотой человек. У Пантелевны живет, племянник…
– А-а-а… – сказал кум, отставив тяпку.
Мы зашли в калитку, уселись на лавку у стола, врытого под березой. Закурили…
– А это мой кум, Иван Тимофеевич, – горячился дядя Зуй, пока мы закуривали. – Помнишь, я тебе много про него рассказывал. Золотая головушка!
– Помню-помню, – ответил я. – Ты ведь у нас, Зуюшко, тоже золотой человек.
Дядя Зуй сиял, глядел то на меня, то на кума, радуясь, что за одним столом собралось сразу три золотых человека.
– Вот мой кум, – говорил он с гордостью. – Дядя Ваня. Он карасей мордой ловит!
– Да, – сказал кум задумчиво. – Дядя Ваня любит карасей мордой ловить.
– Кто? – не понял было я.
– Дак это кум мой дядя Ваня, Иван Тимофеевич! Это он карасей-то мордой ловит.
– А, – понял я. – Понятно. А что, есть караси-то в озере?
– Ну что ж, – отвечал кум с расстановкой. – Караси в озере-то, пожалуй что, и есть.
– А я хозяйство бросил! – кричал дядя Зуй. – Решил кума своего проведать. А дома Нюрку оставил, она ведь совсем большая стала – шесть лет.
– Дядя Ваня любит Нюрку, – сказал кум.
– И Нюрка, – подхватил дядя Зуй, – и Нюрка любит дядю Ваню.
– Ну что ж, – согласился кум, – и Нюрка любит дядю Ваню.
Разговор заглох. Закат спрятался в темный лесистый берег, но окна кумова дома еще улавливали его отсветы и сияли, как праздничные зеркала.
– А у нас ведь и подарки тебе есть, – сказал дядя Зуй, ласково глядя на кума и выставляя на стол подарки.
– И вареньица принесли? – удивился кум, разглядывая подарки.
– И вареньица, – подхватил дядя Зуй. – Черничного.
– Дядя Ваня любит вареньице, – сказал кум. – Черничное.
По берегу озера из лесу вышло стадо. Увидав дом, коровы замычали, забренчали боталами – жестяными банками-колокольцами. С луговины поднялась пара козодоев и принялась летать над стадом, подныривать коровам под брюхо, хватая на лету мух и пауков. Из кумова дома вышла женщина в вязаной кофте и закричала однообразно:
– Ночк, Ночк, Ночк, Ночк, Ночк…
– А что, кум, – спрашивал дядя Зуй, подмигивая мне, – где же у тебя морда-то? Не в озере ли стоит?
– Зачем в озере, – ответил кум. – Дядя Ваня починяет морду. Вон она стоит, морда-то, у сарая.
У сарая стояла морда, похожая на огромную бутыль, сплетенную из ивовых прутьев.
– Починяется морда, – с уважением пояснил мне дядя Зуй. – А другая не в озере ли, кум, стоит?
– А другая, наверно что, в озере, – ответил кум, сомневаясь.
– Так не проверить ли? – намекнул дядя Зуй. – Насчет карасей.
– Зачем же? – сказал кум. – Чего ее зря проверять?
Закат окончательно утонул в лесах. Козодои все летали над лугом, но уже не было их видно, только слышалась однообразная глухая трель.
– Ну, кум, – сказал дядя Зуй, – попробуй, что ли, волвяночек.
– Ну что ж, – вздохнул кум, – это, пожалуй что, и можно.
Он встал и задумчиво отправился в дом.
– Видал? – обрадовался дядя Зуй и снова подмигнул мне: – Начинается. Сейчас медку поедим.
Кум долго-долго возился в доме, выглядывал для чего-то из окна, а потом вынес тарелку и вилку.
– А вот хлеба-то у нас нет, – смутился дядя Зуй, вытряхивая грибы в тарелку. – У нас, извиняюсь, магазин был, кум, закрыт…
– Да ладно, – вставил я. – Волвяночки и так хороши.
Мы попробовали грибков, похвалили их, покурили. Дядя Зуй задумался, глядел на потемневшее озеро, в котором отражались светлые еще облака.
– Не пора ли нам? – спросил я.
