– Извини, – сказала она. – Я вспоминала время, когда мое имя, произнесенное твоим голосом, заставляло что-то трепыхаться внутри. Но сейчас оно прошло.
– У нас был уговор, – напомнил я. – Мне можно называть тебя так, как захочу.
– Да, – согласилась она. – Можешь. И с каждым разом ты обесценишь очередное светлое воспоминание. Можешь приступать, я не возражаю.
Кулон со знаком весов на ее груди заставил меня посмотреть чуть выше, в район воротника. Поверх блузки виднелись черные рисунки, словно мастерски выполненный несмывающийся боди-арт.
– Я не помню этих татуировок, – сказал я. – Их не было.
– А, это… – Веда закрылась ладонью и тут же убрала руку. – Это не тату. Это руны самоисцеления.
– Зачем они тебе?
– А почему бы и нет? В жизни всякое бывает. Ошибаются знакомые. Предают друзья. Отворачиваются любовники.
– Значит, это я мешаю уходу твоих воспоминаний, – проговорил я. – Всегда у тебя кто-то виноват. И как ты только стала Светлой…
– Помолчи, Воробьев.
– Почему? Почему я должен молчать?
– Потому что у тебя есть право молчать. Зачитать тебе права Миранды? Я давно стараюсь пробить нечто подобное в Дозорах Читы. Ты видел офис читинского Ночного Дозора? Хорошее место, и отапливают целых два часа в день. Спасибо, кстати, что ты меня туда поселил. Подумываю завести аквариум с рыбкой. Поставлю у холодной батареи. А рыбку назову Миранда.
Веда осеклась, глядя на мое лицо.
– Миранда не был женщиной, – сказал я.
– Ах да, точно, вспомнила. Это был бандит по имени Эрнесто Миранда. Здоровый латинос, которому впервые зачитали права при аресте. Кстати, он плохо кончил.
– Его убили во время пьяной драки в баре, – добавил я. – Вижу, ты все же читала книги, которые я подарил.
– Да, читала, – подтвердила Веда. – А что мне было с ними делать? Не выбрасывать же. Кому сейчас нужна современная британская беллетристика? Может, в библиотеку отдам. Ты видел библиотеку Читы? Там почти не сыро, и свет дают по два часа в день…
– Какой же ты нытик, Ведающая, – сказал я. – Ноешь не переставая с того самого дня. Может, ты стала такой при инициации? Или при рождении?
Она провела пальцами по лбу, будто пытаясь разгладить морщины, которых у нее не было и уже не будет никогда. Я смотрел на ее лицо и чувствовал боль. Простую, постоянную, равномерную боль.
Мы – Иные. Нам не дано видеть, как изменяются наши потерянные любимые. Людям проще. Терзающее чувство, рвущее на части все их нутро, может отступить, когда они встречают утраченную любовь спустя годы разлуки. Тогда они понимают, что объект обожания несколько изменился. Подернулись морщинами либо разгладились щеки, чуть округлились или же втянулись скулы, налет на зубах приобрел чуть другой цвет, волосы отросли или укоротились, талия расширилась или, напротив, с нее пропали столь милые сердцу объемы. Люди меняются. А с ними меняется и образ, прикипевший к человеку. И тогда любовь видоизменяется вместе с ним, пока или не пропадет с концами, или не перерастет в нечто новое.
У Иных такого нет. Если ты любишь Иного или Иную – пиши пропало. Потому что через день или через столетие, но ты увидишь его или ее в том же состоянии. Любые изменения будут носить косметический характер. Суть останется в той же форме – но отдалится от тебя еще больше через недосягаемый океан чужого, незнакомого тебе опыта. Особенно если твоя пассия – Светлая боевая волшебница. Особенно если ты сам – Темный боевой маг не самого высокого уровня.
Хотя мелкие изменения в Ведающей все же были. У основания нижней губы появился пирсинг, точно по центру. Остроконечная пустотелая декорация из металла казалась случайной кляксой на безупречной картине. От ее блеска заплакал бы сам Дэвид Дрейман. В сравнении с ней проколотая правая бровь выглядела осмысленной фантазией художника.
– Ты не изменилась, – сказал я. – Ты все такая же. И никакие руны тебе не нужны.
– А ты все так же не пользуешься магией исцеления?
Я тронул себя за шею, обнаружив на пальцах кровь.
– Не пользуюсь, – подтвердил я. – Это лишнее. У меня хороший иммунитет.
– Давай заштопаю.
– Не нужно, – сказал я. – Наверное, в машине поцарапался. Пройдет.
Сосредоточившись, я отправил тело непонятного Иного в Сумрак. Больше мы тут все равно ничего не сделаем.
Вытащив телефон, Веда попыталась кому-то позвонить. Я понял, что момент лирики окончен, и почувствовал горькое облегчение.
– Не старайся, связи нет, – сказал я. – Иначе тебя вытолкнет.
– Забыла. – Она со вздохом спрятала трубу. – Хотела Лине звякнуть.
– Когда вы успели номерами обменяться?
– А ты не успел? И где твой сотовый вообще?
Ее взгляд скользнул на мое запястье.
– Что за гаджет? – спросила она. – С каких пор ты яблокофан?
– Что? – не понял я. – А, это амулет от Завулона. Позволяет позвонить ему один раз. Я все не могу выбрать момент.
– Мы разнесли полгорода. Согласна, отчитываться начальству еще рановато. Еще вторая половина в запасе.
– Но так и день еще не кончился, – попробовал я неуклюже пошутить. – Кстати, на эти часы с самого утра все смотрят. И не знаю почему.
– Кто смотрит?
– Люди смотрят.
Она захлопала глазами.
– Какие люди? – не поняла она.
Мы глазели друг на друга, и я с досадой понял, что наш контакт в очередной раз потерян. И сколько времени теперь понадобится на его восстановление – одному Сумраку известно.
Меня спасло неожиданное прибытие общего знакомого. Ибо я не знаю, как еще можно назвать внезапно материализовавшегося в воздухе гигантского кота, который возник ниоткуда в метре от земли, чтобы, перебирая лапами, приземлиться на них с диким мявом и возмущенно фыркнуть.
Кот тут же обратился в человека. Клумси встал, отряхивая потрепанный оранжевый костюм.
– О, я вас нашел, – сказал он. – Извините, если напугал.
– Как ты меняешь одежду? – спросила Веда.
– Она сама меняется, – улыбнулся оборотень. – Я не могу заранее предсказать, какой она станет.
– Что там наши? – обратился к нему я. – Как дела на площади?
– Старикан рвет и мечет, – ответил Клумси. – В основном из-за того, что ты машину забрал…
– Плевать мне, что он думает по этому поводу, – прервал я. – Что там с людьми?
– Надо же, какая забота, – хохотнула Веда.
– Все обошлось. – Клумси косо глянул на нее. – Пустили слух, что проводился плановый снос, просто кран упал.
– Какой кран?
– Тот, что вы на трассе снесли. А вы не заметили? Короче, не берите в голову. Фон Шелленберг вас к себе требует.
– Значит, приедем и объясним, что он ничего требовать не может, – сказал я. – Веда, ты тут закончила?
– Да, милый, – сказала она, подходя к мотоциклу. – Встретимся на месте. «Сферку» снять не забудь.
«Ямаха» скрылась из виду.
– Что это она? – спросил Клумси.
– Долгая история, – ответил я, садясь за руль «БМВ». – А как ты так быстро доскакал?
– Я ж в слоях Сумрака путешествую, – объяснил Клумси, залезая на пассажирское сиденье. – Мне в коте удобно. Не выталкивает почти.
– Да, это хорошо. – Я завел мотор. – Слушай, молодой, ты не в курсе, почему все сегодня смотрят на мои часы? Я понимаю, что они по севастопольским меркам стоят денег, но не настолько же?
Клумси внимательно посмотрел на «эппл-уотч», щелкнул по ним ногтем, нахмурился и тут же расплылся в улыбке.
– Потому что они работать тут не могут, – объяснил он.
– Как так? Почему не могут?
– Потому что «эппл».
Глядя на мое непонимающее лицо, Клумси стукнул себя ладонью по лбу – мол, это ж так просто, шеф!
– Все равно не понимаю, – сказал я.
– Ну, блин, это же Севастополь!
– И что?
– Крым и Севастополь под санкциями! Продукция «яблок» в Крыму не работает! Пиндосы тут все свои сервисы прикрыли!
Я не нашел ответных слов. Часы все так же блестели тусклыми огоньками.
– И все случайные прохожие, кто знает, как выглядят эти часы, думают, что я хожу с ними просто из пафоса, – догадался я, щелкая пальцами и снимая «сферу невнимания» с местности. – Получается, они меня принимают на понтореза?
Клумси захлопнул дверь «БМВ».
– Не думаю, – ответил он. – Скорее всего, шеф, тебя принимают за москвича.
Выругавшись, я поехал прочь с Графской пристани, стараясь не думать о Веронике. Ничто за моей спиной не напоминало о недавнем сражении.
Глава 3
– Да вы с ума сошли! – громко повторял фон Шелленберг, трепетно рассматривая свою машину. Казалось, он попросту не умеет кричать на эмоциях. Высшие маги Европы обычно если и срываются, то делом, а не словом. Или же ему просто не хватало знаний великого и могучего, чтобы в тончайших нюансах передать свои чувства.
