Он отдает мне пластырь; я отчасти ожидаю, что он приклеится к моей ладони, но этого не происходит. Внешняя поверхность черная, как анодированный метал, с изображенным в углу серебристо‑серым логотипом в виде дракона – кусая себя за хвост, он как будто пытается «сбежать» из собственного изображения, похожего на вырезанный из сложенной бумаги узор. Рикёрсив Вижн[6] в честь Эшера. Я сильнее прижимаю пистолет к его животу, чтобы напомнить ему об угрозе, а сам, опустив взгляд, переворачиваю пластырь. Внутренняя поверхность поначалу кажется черной, как бархат – но наклонив ее, я замечаю отражение уличного фонаря с радужными дифракционными разводами, созданными решеткой лазеров на квантовых точках. Некоторые из пластиковых имитаций имеют специальные углубления, которые дают похожий эффект, но четкость этой картинки – разделенной на цвета без единого намека на замыленность – превосходит все, что мне когда‑либо доводилось видеть.
Я поднимаю на него глаза, и он с опаской смотрит в ответ. Я знаю, что он чувствует – будто в живот налили ледяной воды – но в его глазах есть что‑то помимо страха: какое‑то осоловелое любопытство, будто он упивается необычностью происходящего. Тем, как он стоит здесь в три часа утра с приставленным к животу пистолетом. Лишившись своей самой дорогой игрушки. Недоумевая, что еще ему предстоит потерять.
Я невесело улыбаюсь – и понимаю, как это выглядит в балаклаве.
– Тебе стоило остаться в Кроссе[7]. Что ты здесь забыл? Искал, с кем бы потрахаться? Или чего занюхнуть? Тусил бы себе в ночных клубах – и все бы было.
Он не отвечает – но глаз не отводит. Он как будто изо всех сил пытается разобраться в происходящем: его собственный ужас, пистолет и само это мгновение. Я. Он будто пытается впитать обстановку и осознать ее, как океанограф, попавший в цунами. Я не могу решить, заслуживает ли это восхищения или просто меня бесит.
– Чего ты здесь искал? Новых ощущений? Сейчас я тебе их устрою.
Мимо нас по земле проносится какой‑то предмет, подгоняемый ветром – то ли пластиковая упаковка, то ли пучок веток. Все террасы на этой улице переделаны под офисы, запертые и молчаливые – защищенные сигнализацией от посторонних, но слепые ко всему остальному.
Я убираю пластырь в карман и поднимаю пистолет. – Если я решу тебя убить, то пущу пулю прямо в сердце, – без обиняков говорю я ему. – Быстро и чисто, обещаю; я не стану бросать тебя здесь с истекающими кровью кишками.
Он будто собирается что‑то сказать, но потом передумывает. Он просто завороженно смотрит на мое лицо, спрятанное за маской. Снова поднимается ветер – прохладный и до невозможности тихий. Мои часы издают короткую последовательность сигналов, означающую, что сигнал персонального имплантата, отвечающего за его безопасность, успешно блокируется. Мы совсем одни на крошечном островке радиотишины: фазы компенсируют друг друга, силы тщательно сбалансированы.
«Я могу пощадить его… или нет », – думаю я, и мое сознание начинает проясняться, вуаль спадает с моих глаз, туман расступается. Теперь все в моих руках . Я не смотрю вверх – но в этом и нет необходимости: я чувствую, как вокруг меня кружатся звезды.
– Я могу это сделать, могу убить тебя, – шепчу я. Мы продолжаем пялиться друг на друга – хотя сейчас я смотрю прямо сквозь него; я не садист, мне нет нужды видеть, как он дергается. Его страх – вне меня, а все, что имеет значение, находится внутри: моя свобода, смелость принять ее сраспростертыми объятиями, сила, не дрогнув, встретиться со всем своим естеством.
Моя рука онемела; я провожу пальцем по спусковому крючку, пробуждая нервные окончания. Я чувствую, как пот охлаждает мои предплечья, и как болят мышцы челюсти, застывшей в неподвижной улыбке. Я чувствую, что все мое тело напряжено и сжато, как пружина – изнывающее от нетерпения, но послушное и ждущее моей команды.
Я отвожу пистолет и с силой ударяю его рукояткой прямо в висок. Вскрикнув, он падает на колени, и один глаз заливает струйка крови. Я отступаю, не спуская с него глаз. Он опускает руки, чтобы не дать себе упасть лицом на землю, но настолько ошарашен, что может лишь стоять на коленях, кряхтя и истекая кровью.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Я разворачиваюсь и убегаю, срывая балаклаву, пряча пистолет в карман, и мчусь все быстрее и быстрее.
Его имплантат должен был в течение нескольких секунд связаться с полицией. Я петляю среди аллей и безлюдных переулков, опьяненный одной лишь примитивной химией бегства – но не теряя контроля, беспрепятственно паря на волнах инстинкта. Я не слышу сирен – но, скорее всего, полиция и не будет ими пользоваться, поэтому я прячусь в укрытии всякий раз, когда замечаю приближение машины. Карта этих улиц впечатана в мой мозг вплоть до каждого дерева, каждой стены, каждого заржавевшего кузова. Я всегда могу за несколько секунд добраться до какого‑нибудь укрытия.
Дом настоящий, хотя и выглядит, как мираж. Когда я пересекаю последний освещенный участок земли, мое сердце едва не выпрыгивает из груди; открывая дверь и захлопывая ее у себя за спиной, я сдерживаюсь, чтобы не закричать от восторга.
Я промок от пота. Раздевшись, я хожу по дому, пока не успокоюсь настолько, чтобы встать под душ, пялясь на потолок под музыку вытяжного вентилятора. Я мог его убить . Триумф от этой мысли пульсирует в моих венах. Это был мой и только мой выбор. На моем пути не былоникаких преград.
Высохнув, я разглядываю себя в зеркале, наблюдая, как медленно проясняется запотевшее зеркало. Достаточно просто знать, что я мог спустить курок. Мне представилась такая возможность; доказывать больше нечего. Так или иначе, важен не сам поступок. Важно преодолеть все, что стоит на пути свободы.
Но в следующий раз?
В следующий раз я это сделаю.
Потому что могу.
Я несу пластырь Трэну, на его видавшую виды террасу в Редферне[8], увешанную заслуженно безвестными плакатами бельгийских групп в духе Chainsaw[9]. – Рикёрсив Вижн Интроскейп 3000. Розничная цена 35 штук.
– Я знаю. Уже проверял.
– Алекс! Обидно такое слышать. – Он улыбается, обнажая изъеденные кислотой зубы. Слишком часто его рвало; кто‑то должен ему сказать, что он и без того достаточно худой.
– Так что можешь за него предложить?
– Штук 18–20, я думаю. Но на поиски покупателя могут уйти месяцы. Если хочешь избавиться от него прямо сейчас, могу дать 12.
– Я подожду.
– Дело твое. – Я протягиваю руку, чтобы забрать пластырь, но он тянет его к себе. – Прояви хоть немного терпения! – Он подключает оптоволоконный кабель к крошечному разъему на ободке, после чего принимается щелкать по клавишам ноутбука, расположенного в самом сердце импровизированного испытательного стенда.
– Сломаешь – я тебе шею нахер сверну.
Он тяжело вздыхает. – Ага, а то глядишь, мои большие и неуклюжие фотоны сломают там какую‑нибудь хрупкую часовую пружинку.
– Сам знаешь, о чем я. Ты можешь его заблокировать.
– Если собираешься держать его у себя полгода, разве тебе не хочется узнать, какая на нем прошивка?
Я чуть не поперхнулся. – Думаешь, я собираюсь его использовать? Скорее всего, это какой‑нибудь стресс‑монитор для менеджеров. «Голубой понедельник»: научитесь доводить цвет на панели настроения до расположенного рядом эталонного оттенка, чтобы достичь оптимальной продуктивности и благополучия во всех делах.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
– Не отказывайся от биологической обратной связи, пока не попробовал. Возможно, это то самое средство от преждевременной эякуляции, которое ты искал.
Стукнув его по тощей шее, я заглядываю ему через плечо в размытую от движения абракадабру шестнадцатеричных цифр на экране ноутбука. – Что именно ты делаешь?
– Каждый производитель резервирует в ISO диапазон кодов, чтобы их товар нельзя было случайно включить не с того пульта. Но те же самые коды используются и для кабельных устройств. Так что нам остается просто испытать коды для Рикёрсив Вижн…
