Вышколенный помощник через пару секунд оказался возле своего патрона.
— Костя, принеси для Леды картину «Кошка, охотящаяся за воробьями на террасе».
— Ну что вы, — запротестовала я. — Я не могу принять такой подарок.
Но Карчинский уже сделал своему помощнику повелительный знак рукой, и молодой человек быстро удалился. Я силилась понять, куда опять запропастился Герт, и пыталась отказаться от щедрого дара.
— Почему же? — удивился Карчинский. — Мне очень хочется, чтобы у вас осталась на память моя картина, поэтому даже не спорьте. Пойдемте вон туда, подпишете бумагу.
— Бумагу? — Я в полной растерянности уставилась на Карчинского.
— Конечно. — Он уже взял меня за руку и повел к выходу из зала, где помещалась небольшая конторка. — Если картину покупают, то обязательно выдается соответственный документ. Все картины, включенные в каталог выставки, должны быть учтены, иначе могут возникнуть недоразумения.
— Но… — пытаясь я остановить его.
— Вы получите документ, что картина вам подарена, вот и все. Быстро и просто управимся за пару минут.
Действительно, я быстро поставила четыре подписи и получила новенький хрустящий сертификат, в котором было указано название картины, а также то, что она подарена мне художником.
— Мы еще увидимся, Леда, — сказал на прощание Карчинский. — Я обязательно позвоню.
— Хорошо. — Я кивнула и в сопровождении молчаливого Кости, несшего упакованную картину, спустилась по лестнице к выходу из галереи.
Герт, оказывается, уже топтался у машины, поджидая меня и мусоля сигаретку. Костя пристроил картину на заднем сиденье, пожелал нам счастливого пути и проворно удалился.
Глава 8
— Ну и гад же ты, Герт, — высказалась я, как только машина тронулась с места. — Привез меня сюда, а сам болтался неизвестно где весь вечер или молчал, когда не надо, и мне пришлось одной отдуваться, валандаясь со всеми этими… художниками.
— Художники-то чем тебе насолили, солнце мое? — миролюбиво прогундосил Герт. — Люди как люди. Может быть, только немного задвинутые на своей живописи, а так — нормально.
— Ничего себе нормально, — я все не могла успокоиться. — Да они один подозрительнее другого. Этот, как его, авангардист, то ходил, как приклеенный, за мной весь вечер, то пропал неизвестно куда. А Карчинский… Он почему-то не захотел вазу продавать, а мне картину вон какую подарил. Интересно, сколько она на самом деле стоит?
— Это надо по каталогу посмотреть, — резонно заметил Герт. — Карчинский — личность известная, так что цену его шедевров нужно смотреть в справочниках. Штук на двадцать та мазня, что он тебе всучил, наверное, потянет. «Зеленых», конечно.
— С ума сошел, — я поперхнулась. — Думай, что говоришь.
— А чего тут думать, — хохотнул Герт. — Искусство нынче дорого. А у какого-нибудь коллекционера даже больше можешь выбить, если захочешь ее вдруг кому сплавить.
— Скажешь тоже — сплавить. Мне она и самой нравится. Но как все-таки я буду у себя дома хранить такую картину? У меня, милый, сейфа нет.
— А зачем тебе сейф? Никто ведь не знает, что у тебя такая картинка обретается. Повесь ее на стеночку и говори всем, что это, мол, копия, купленная за полтинник по случаю у одного алкаша на толкучке. Всего-то и проблем.
— Тебе хорошо говорить… — начала было я, но замолчала.
И в самом деле, из чего я делаю проблему? Кто ко мне в гости ходит? Да практически никто. Мать наведывается, подруги-однокурсницы иногда заглядывают, но это бывает раз в год. Еще реже меня навещают коллеги.
И уж совсем редко в последнее время бывают мужчины. Так что мне действительно особо волноваться нечего. Никуда моя картина не денется, а будет мирненько висеть рядом с картиной Хокусая, или псевдо-Хокусая, если верить моим проницательным коллегам. И та картина, и эта в восточном стиле, вернее, даже дальневосточном, так что никто особо присматриваться и не станет. Ну, глянут разок для приличия и забудут тут же. От этих мыслей я немного повеселела.
— Что призадумалась, подруга? — спросил Герт, выруливая на проспект. — Соображаешь, что бы такое на ужин приготовить? Давай быстрее думай, а то я здорово проголодался.
— Не знаю даже… — Я немного растерялась от такой наглости. — Слушай, Герт, ты что, серьезно решил у меня обосноваться?
— А как же. — Герт не отрывал глаз от дороги. — Или ты очень против? Тогда только скажи… и я каждый вечер буду торчать под твоими окнами с гитарой, терзая небеса и уши твоих благовоспитанных соседей своими воплями о разбитом сердце и несбыточном счастье, — произнес он с чувством, даже как-то слегка подвывая.
— Ты совершенно не меняешься, — сказала я, — как был олухом царя небесного, так им и остался.
— А с возрастом я не только малость поседел, но и изрядно поглупе-ел, — протянул он. — Учти, хорошая моя.
— В этом-то я как раз нисколько не сомневалась, — отрезала я. — Слушай, Герт, а почему все-таки Карчинский наотрез отказался продавать вазу?
— Опять двадцать пять, — Герт в сердцах плюнул. — Далась тебе эта ваза! Ты что, не понимаешь, что за люди художники? Захотел — тебе картину подарил, захотел — отказался глиняный черепок продать. Да просто выпендриться решил, мазила чертов, перед тобой повоображать, остальных на место поставить — вот и все! Может, блажь на него накатила! — распалялся он все больше и вставлял почти через каждое слово непечатные выражения. — А скорее всего, потому что в данный момент… таким был его… каприз… дурь нашла. А раз не захотел, то никто его… художника не заставит. Будь ты хоть… банкир с толстым-претолстым кошельком, хоть… высокооплачиваемая… сучка этого самого… банкира. Но тебе-то, собственно, какая разница?Или покоя не дает… журналистская гормональная железа? Все время тянет найти где-нибудь… сенсацию?
— Герт, — я с удивлением уставилась на своего собеседника, — чего ты так завелся? Я же просто спросила.
— Ладно, просто. Знаю я тебя, — проворчал Герт, но стал успокаиваться. — Тут можно строить какие угодно предположения, отягощать свои извилины какими угодно гипотезами, но самой правильной, вернее, даже единственно правильной будет одна — он так захотел. Захотел, понимаешь. Все остальное — лирика. Извини, — добавил он примирительно, — сорвался.
— Понимаю, — я знала, что обижаться на Герта напрасный труд, — давай не будем больше об этом.
— Конечно, не будем, — хохотнул мой дружок, — приехали, считай. Так ты как, созрела насчет ужина? Или мне ехать искать какую-нибудь отстойную забегаловку, где отвратно воняет прокисшими котлетами и убойно смердит вчерашними щами?
— Перестань, Герт. — Я смеялась, выбираясь из машины. — Кроме забегаловок, есть еще и приличные рестораны, где, наоборот, пахнет очень вкусной едой и обслуживание, кстати сказать, на высшем уровне.
— Ну и деньжата там тоже немалые рубят за это самое обслуживание. И потом, разве можно сравнить какое-то ресторанное месиво с домашней стряпней. Конечно, нельзя, — добавил он уверенным тоном.
— Герт, — я обняла его за талию, — ты же большую часть своей сознательной жизни питался именно в ресторанах и забегаловках. А теперь тебя потянуло на домашнее, с чего бы это?
— Так я же тебе объяснял — возраст. Никакая ресторанная еда не идет в сравнение с той, что приготовлена руками любимой женщины. Из твоих рук, моя дорогая, я готов есть даже гвозди или солому, — с этими словами он облапил меня и стал звучно чмокать.
Проходившая мимо соседка, которой мы загородили дверь, проворчала: «Вот бесстыжая молодежь» — и с треском и шумом исчезла в подъезде.
— Ну вот, — сказала я, отстраняясь от неугомонного рокера, — теперь здороваться перестанет, а все из-за тебя.
— Гордись, — он довольно ощутимо шлепнул меня пониже спины, — тебя в молодежь записали.
— Нечем гордиться. — Я сдалась:
— Ладно, приготовлю сейчас что-нибудь получше гвоздей. И соломы тоже, — добавила я. — С твоим появлением я обрекаю себя на унизительный женский домашний труд. Чего только ради старого друга не сделаешь.
— Не дави на больную мозоль, — Герт остановился у лифта, — знаешь ведь про кризис среднего возраста. У меня, наверное, сейчас именно такой кризис.
— При этом кризисе, — не замедлила я поддеть его, — мужья бросают своих жен и ищут понимание у молоденьких соплюх. А ты у кого ищешь понимания? Не правильный какой-то у тебя кризис.
— Какой уж есть! — огрызнулся мой дружок. — Некоторые мои знакомые семьи бросают, а я вот вознамерился снова семью создать, так что, мать, унизительный женский домашний труд станет теперь для тебя постоянным. Ты готова к этому?
— Не знаю, — честно призналась я. — Как-то, привыкла уже к одинокой жизни, но попробовать можно. В конце концов, если ничего не выйдет, вернусь к своему прежнему состоянию.
— Сколько пессимизма! Давай не будем о грустном. Как я понял, ты принимаешь мое предложение. Это надо отметить. Поднимайся в квартиру и начинай готовить праздничный ужин, а я двину в магазин за презренным пойлом. Предпочитаю прозаическую водяру, но ради такого случая выпьем с тобой шампанского. Я побежал.
