Я нашла его очень привлекательным. В его манерах проскальзывало что-то знакомое. Когда он случайно упомянул о своем отце, читающем лекции по английской литературе в Бристоле, я неожиданно поняла, что это было.
– Мой отец тоже преподаватель, – сказала я, и мы, взволнованно восклицая, начали делиться воспоминаниями о своем детстве, в котором преобладало хорошее воспитание, немного непоследовательное, но достаточно снисходительное.
– Кажется, мой отец просто не видит реальных проблем, – сказал печально Джулиан. – Он не понимает, что каждый человек создан, чтобы найти себя.
– Мой отец такой же, – сказала я, потому что у меня давно не было случая поделиться этим. – Я не знаю, в чем дело: в невежестве или в неведении.
– Вот именно, – подхватил Джулиан, – Я это и имею в виду. – И задумавшись на минуту, он взглянул на меня своими огромными детскими честными глазами и вдруг спросил: – Вы думаете, родители не понимают нас?
Мне понравился, этот изящный мальчик, почему у меня не могло быть такого любовника? Вернувшись домой, я обнаружила, что оставила банку с оливковым маслом у доски с объявлениями, и мне пришлось еще раз вернуться за ней. Не часто я забываю где-нибудь свои вещи.
Глава шестая
В течение первых двух недель в Хирфорде моя жизнь вошла в более или менее привычную калею. Магазины, прогулки по утрам с Флорой и Джозефом в парке, ленч с актерами в пабе, вечера – вновь с актерами или перед телевизором, иногда полчаса ожидания в театре, пока репетировал Дэвид. Он был очень занят: репетировали сразу две пьесы, одну для Виндхэма, а другую для какого-то неприметного, никак не проявившего себя режиссера по фамилии Селвин. Дэвид часто отсутствовал вечерами, работая или обсуждая репетиционные сложности. Я была рада видеть его таким занятым: какой бы эгоистичной я ни была, но знаю всю радость заниматься любимым делом. Я уже начинала жалеть, правда, пока не вслух, что мы не купили новый дом с садом, потому что Джозефа негде было оставить в коляске, кроме как внизу в гараже, выходившим прямо на улицу и занимавшим весь первый этаж нашего дома. Должна сразу пояснить, что вся жилая часть дома располагалась на втором этаже, т. е. наш дом как бы состоял из двух слепленных воедино частей: под нами на одной половине размещался гараж, а на другой – какое-то запертое, неизвестного назначения помещение, типа склада. Бедняжка Джозеф проводил все дни, глядя из своей коляски, стоявшей среди еще не распакованных чемоданов, на улицу.
Очень скоро я обнаружила, что меня одолевает скука. Жизнь, казалось, постоянно находится на грани угасания, и я была готова сделать все что угодно, лишь бы не умереть со скуки. Я стала скучать по Лондону: не то чтобы у меня осталось там много близких друзей, у меня их вообще не так уж много, но я скучала по разнообразию. Мои вкусы поверхностны, моя жизнь бесцветна, а я ведь предпочитаю перемены. Здесь, в Хирфорде, я была всего этого лишена: я была обречена заводить постоянные знакомства, которые мне было очень трудно поддерживать. В труппе не было, кажется, ни одного человека, которому бы я симпатизировала, а познакомиться с кем-то со стороны не было возможности, за исключением девушки, выдававшей мне книги в библиотеке. Это не означает, что мне неприятны люди, вроде Джулиана, но мое восприятие таких людей выходит за строгие эстетические рамки. Кроме того, я обнаружила, что и он, и все остальные живут в постоянном нервном напряжении, когда случайная похвала Виндхэма Фаррара во время репетиции может ввести в состояний радостной эйфории. Виндхэм Фаррар – другое дело, но и он был очень занят, а кроме того, он – работодатель моего мужа; его нечасто можно было встретить в «Бутс» или пабе. Однажды он проехал мимо в своей машине, в то время как я пересекала с коляской мост, собираясь погулять в садах около реки. Он притормозил, помахал рукой и что-то прокричал, но машина промчалась мимо слишком быстро, и мне не удалось разобрать его слова.
Я говорила себе, что все изменится к лучшему с началом сезона: люди будут приезжать сюда из Лондона навестить нас и посмотреть спектакли. Но это не очень утешало меня. Единственный раз я попыталась организовать что-то вроде маленького приема для нас с Дэвидом и потерпела фиаско. Однажды утром мы получили письмо от одного из уэльских приятелей Дэвида, в котором говорилось, что он приезжает в Оксфордский театр участвовать в шоу и в один из вечеров мог бы заглянуть к нам. Он был одним из самых беспокойных знакомых, и беседы с ним обычно заканчивались руганью и ссорами, но, чтобы угодить Дэвиду и самой немного развлечься, я сказала, что буду рада его видеть. Мы обговорили дату, Дэвид собрался пригласить также Невиля и еще одного или двух гостей. По мере приближения назначенного дня я начала чувствовать нетерпение: хотя он тоже был актером, он мог бы найти другие темы для беседы, кроме надоевших: «Белый Дьявол», «Тайный брак», Виндхэм Фаррар, оборудование гримуборных – и может ли хорошо играть Софи Брент? В день приема, когда я занималась отделением яичных белков от желтков для мусса, зазвонил телефон. Это была одна из театральных девушек-секретарш. Она попросила передать Дэвиду, чтобы тот не забыл захватить свои записи Доуленда на вечернюю репетицию. Не подумав, я сказала, что обязательно все передам, поскольку уже успела привыкнуть к подобным просьбам, и тут только до меня дошел смысл сказанного.
Когда я спросила ее, что именно будет вечером, она ответила, что, насколько ей известно, Виндхэм позвал несколько человек из труппы к себе домой обсудить музыку с представителем из Лондона. Оказывается, эта встреча была обговорена за несколько дней. Я перезвонила в театр, пытаясь найти Дэвида, но мне сказали, что он репетирует где-то в помещении церкви. Мне сказали нужный номер, но и там его не подозвали, поэтому я решила поехать и лично поговорить с ним. Я бросила делать мусс, тем более, что Флора успела, пока я разговаривала по телефону, разбить три яйца и уронить их вместе со скорлупой в миску с белками. Пришлось взять ее с собой, пока она не натворила чего-либо похуже. Когда мы добрались до церкви, Дэвид репетировал очередную сцену, и я решила подождать его. Я отвела Флору в маленькую соседнюю комнатку, набитую пыльными книгами. Ожидая Дэвида, я просматривала их названия: это была великолепная богословская коллекция, включавшая книги, начиная от «Значения Страдания» и «Тропинки к Богу» до жизнеописаний миссионеров. До меня доносились обрывки разговора:
– Ради Бога, – говорил мой муж, – если вы не объясняете мне, как надо играть, что я могу поделать? – В ответ прозвучал тонкий отдаленный голос Селвина:
