— Когда он налил мне рюмку, просил, чтобы я его поцеловала.
— После которой это было рюмки?
— Ну, после четвертой. Я сказала, что не буду. Тогда он поцеловал меня в щёку.
— Да уж, оргия, что и говорить… — не сдержалась Патриция, а Кайтусь резко нагнулся к бумагам, тщательно их штудируя.
Судье была ближе выпивка, чем телячьи нежности.
— Сколько ты ещё выпила?
— Кроме той, ещё три-четыре.
— Климчак приходил и уходил?
— Ну да, выходил через каждые несколько минут.
— А ты там, говорят, графинчик разбила?
Стася оскорбилась:
— Ничего я не разбивала, даже не роняла.
— А в шезлонг ты там упала?
— Гонората принесла шезлонг, когда мне стало плохо.
— И что, ты там, в шезлонге, уснула?
Патриции эта тягомотина надоела. Она сделала попытку подсчитать количество водки, влитой в Стасю, но получалась сплошная ерунда Или они пили напёрстками, или водка множилась чудесным образом. Конокрадство оказалось совершенно забытым, намерения провести вечер с Лёликом — тоже. Стася практически и не отрицала, что наклюкалась, так какого же рожна им ещё нужно? Чего этот рыкающий птеродактиль добивается? Она посмотрела на Кайтуся, который старательно избегал её взгляда. Журналистка снова принялась слушать.
— …разбудил меня, и Гонората сказала, чтобы я прошла на кухню, и они отвезут меня домой.
— Когда ушла Карчевская?
— Я её не видела, когда я пришла на кухню, её уже не было.
— Климчак ей водку носил?
— Носил.
Климчак резко вскочил с места.
— Не носил я!
Судья его не оборвал, а, наоборот, использовал.
— Климчак, водку выносил?
— Нет!
— Гонората?
— Нет.
— Позвать сюда Павловскую!
Павловскую звать было незачем, она сидела здесь же, рядом с Гоноратой, ей достаточно было встать.
— Нет, — ответила она спокойно.
— Позвать Карчевскую!
А вот Карчевскую вызвать не удалось, она куда-то запропастилась, хотя должна была дожидаться за дверью. Её разыскивали с таким пылом, будто от примитивного и легко предсказуемого ответа зависели судьбы человечества В итоге пропавшая невеста так и не нашлась.
Масштабы всеобщего кретинизма Патрицию просто поражали. И почему, спрашивается, Климчак не мог вынести на кухню чуток этой пресловутой водки? Там ужинал его отец, и мог спокойно сказать, что для папаши. Что, нормальному мужику после работы за едой нельзя и стаканчик опрокинуть? Что в этом особенного? Странно было бы, если бы тот отказался! И зачем людям голову морочить?
Судья вынужден был оставить водку в покое, поскольку обнаружил в своём допросе пробелы и в авральном порядке принялся их ликвидировать:
— Что там насчёт вечера, мол, я бы хотела этот вечер провести с тобой?
Стася категорически отвергла подобные инсинуации:
— Ничего подобного я не говорила!
— А почему, когда ты проснулась… лучше стало?
— Хуже.
— А почему тогда сразу не ушла, а ещё пошла на кухню и там прилегла?
— Гонората сказала: «Подожди, мне надо переодеться». Я присела на козетку и так устала, что заснула.
Время от времени судья обнаруживал у себя иные человеческие чувства и далее изволил их демонстрировать. На этот раз он смешал раздражение с недоверием:
— Во что это переодеться, ведь она была одета?
— Не знаю, — беспомощно ответила Стася.
Факт, переодевание Гонораты выглядело странно.
Не принимала же она Павловскую в бальном платье со шлейфом! Или решила, что вечер завершён, и влезла в домашний халат? Судья по своему обыкновению не стал доводить дело до конца и выяснять детали наряда Гонораты.
— И что было дальше?
— Гонората опять меня разбудила и сказала, что такси ждёт внизу. Я и вышла.
— А Климчак вам нравился?
Старый чудак так же резко, как бросил, вернулся к «выканью».
Секундное колебание, ну максимум полторы…
— Нравился внешне.
— А шла речь о даче, чтобы туда поехать?
— Ни слова, я думала, что меня отвезут домой.
— В такси кто где сидел?
— Климчак сидел впереди, а сзади Гонората с Павловской, а я — между ними.
— И что дальше?
— Гонората велела остановиться.
— И вышла?
— Вышла, а я за ней.
Судья поделился своим крайним неудовольствием:
— Вы, что же, в такси не поняли, что так далеко уехали?
— Нет, я думала, что еду домой.
— Да ведь от Климчаков до вашего дома минут пять пути, да ещё по освещённым улицам, а на дачу ехать минут пятнадцать. Вы не заметили, что вокруг темно и нет домов?
— Нет, я сидела посерёдке…
Патриция подумала, что Стася была вусмерть пьяная и дрыхла без задних ног или врёт как сивый мерин. И врёт сознательно, отчаянно и без малейших колебаний. Не понимает, дурёха, в какую чужую игру она вляпалась.
Журналистка ещё больше утвердилась в своих первоначальных прозрениях, извлекла блокнот и, пользуясь тем, что диктофон фиксировал все перипетии допроса, принялась стенографировать собственные догадки. Стенография была для неё делом привычным, а материал для предстоящей милой беседы с Кайтусем доставлял дополнительное удовольствие. В настоящий же момент беседа представлялась безнадёжно односторонней.
Судья по ему одному известной причине тяжело вздохнул и продолжал:
— Ну и что было дальше? Климчак тоже вышел?
— Вышел и взял меня за руку, я сделала пару шагов и очутилась уже за калиткой, а когда обернулась, увидела, что такси вместе с Гоноратой и Павловской уехало.
— И не вырывалась?
— Он за руку меня повёл через капусту, и я начала вырываться.
— Там же собака была, вы её видели?
— Нет.
— И не слышали, как лаяла?
— Нет.
Интересные последствия алкогольного опьянения! Большая шумная собака становится невидимой и неслышимой, а на первый план на этом пленэре выходит капуста, по природе своей существо, скорее, молчаливое. Что за чушь эта Стася городит?
— И что было дальше?
— Он вынул из-под пиджака простыню и разложил в углу участка.
— И что?
— Я хотела пойти домой. А он сказал, отсюда уже не выйдешь. Хотел, чтобы я ему отдалась.
— Вы проверяли, закрыта ли калитка?
— Нет, он сказал, что заперта, а я поверила.
— А как вы очутились в подвале?
— Я хотела оказаться поближе к калитке, говорила, что мне зябко. Он заволок меня в подвал.
— И что её так тянуло к этой запертой калитке, которую она даже не проверила? — яростно прошипела Патриция. — А судья даже не спросит!
Нет, старый хрыч голову себе калиткой не забивал, ему гораздо интереснее был подвальный стриптиз. Но Стася ожиданий не оправдала, описала раздевание весьма сумбурно, только возмущалась, что Климчак оторвал ей пуговицу на юбке. Один из заседателей вдруг оживился, сунул руку под стол, покопался в каком-то ящике и с триумфом извлёк на свет божий толстый пакет, достал из него что-то махонькое в целлофановом пакетике. И вручил судье.
Судья терпеливо переждал все его манипуляции и, с отвращением взяв сей предмет кончиками пальцев за уголок, потряс перед публикой.
— Это та пуговица?
Стася имела полное право со своего места не распознать предмет из слегка помятого и отсвечивающего целлофана, однако ответила без тени сомнения:
— Да, это она По цвету узнаю.
— «Обвиняемая опознала вещественное доказательство…»
— Пострадавшая! — прошипел в ярости прокурор.
— Что? А… «Пострадавшая опознала вещественное доказательство», — торжественно продиктовал бесценный динозавр и отдал реликвию заседателю, который принял ее чуть ли не с поклоном.
По всей вероятности, это было единственное вещественное доказательство, полученное в ходе следствия. Судебное разбирательство продолжилось. Наступило самое интересное.
— Ну ладно, Климчак оторвал пуговицу. А сам он что?
— Держал меня за руку, а сам снял брюки. Тогда я снова начала сопротивляться.
Ясное дело, когда его руки опять были свободны…
— Громко кричать я не кричала, но кричала. Всё равно тебя никто не услышит, так он сказал, да ещё здесь, в подвале.
— Любой дурак знает, лучший способ избежать насилия — это укрыться с насильником в подвале… — услышали скрытая косыночкой брошка и представитель обвинения. — Что эта дурында несёт?
— Так почему же вы не бежали?
— Потому что он затащил меня в угол и там удерживал.
— А ты говорила, что девственница? Когда?
— Постоянно, — проворчала Патриция. — И при всяком удобном случае.
— Говорила в подвале, — твердо заявила Стася.
— Зачем?
— Потому что он хотел, чтобы я ему отдалась. А я сказала: «Нет!». А он сказал: «Ты точно не девушка». А я сказала: «Точно девушка»!
Решительно, гордо и с вызовом. Кайтусь непроизвольно заскрипел зубами.
