– Вы меня так тепло приняли, – говорит она по-французски.
Потом замечает, как я хмурюсь, не понимая ее, и переходит на неуверенный английский:
– Вы добры, благодарю вас.
Она протягивает руки к огню, потом встает. К ней бесшумно подходит придворная дама, развязывает меховой воротник и снимает с нее мокрый плащ. Она кивает в знак благодарности.
– Леди Шрусбери, позвольте вам представить моих придворных дам. Это леди Мэри Ситон, а это леди Агнес Ливингстон, – говорит она, и мы с женщинами кланяемся друг другу, а потом я киваю одной из своих служанок, чтобы та унесла мокрый плащ.
– Могу я предложить вам что-нибудь, чтобы подкрепиться? – спрашиваю я.
Я покинула Дербишир совсем девочкой и с тех пор работала над речью; но, несмотря на это, голос мой звучит слишком громко, слишком грубо для этой комнаты. Черт, я жила в лучших домах страны! Я служила королеве Елизавете и считаю Роберта Дадли и Уильяма Сесила своими личными друзьями, но готова прикусить язык, когда слышу, как выходят из моего рта слова, комкаясь от раскатистого дербиширского «р». Я краснею от неловкости.
– Выпьете бокал вина или эля с пряностями, чтобы согреться? – спрашиваю я, выговаривая слова старательно, и они звучат напыщенно и фальшиво.
– А чего бы вы хотели?
Она поворачивается ко мне, словно ее и в самом деле занимает мой вкус.
– Я бы выпила эля с пряностями, – отвечаю я. – Я привезла его из своей пивоварни в Чатсуорте.
Она улыбается. Зубы у нее мелкие и острые, как у котенка.
– Parfait![16] Давайте все будем то же! – говорит она, словно речь идет о редкостном угощении. – Ваш муж, его милость, сказал, что вы замечательно ведете дом. Уверена, у вас все самое лучшее.
Я киваю слуге при буфетной и знаю, что он все принесет. Улыбаюсь Джорджу, который снял дорожный плащ и стоит у камина. Мы оба будем стоять, пока она не предложит нам сесть, и, видя, как Джордж, граф, стоит в собственном доме, как парнишка перед хозяином, я впервые понимаю, что мы не впустили гостя в дом, а, скорее, присоединились ко двору королевы, и что отныне все придется делать, как захочет она, а не как предпочитаю я.
1569, зима, замок Татбери: Мария
– И как вам миледи Бесс? – спрашивает меня Мэри Ситон, по-французски из осторожности, и голос у нее недобрый. – Она такая, как вы думали? Хуже?
Теперь, когда все ушли, и мы одни в этих жалких комнатках, я могу откинуться в кресле и позволить усталости и боли взять верх над моим телом. Бок у меня сегодня вечером особенно болит. Мэри встает на колени у моих ног, развязывает шнурки моих башмаков и бережно снимает их с застывших ног.
– О, я столько слышала, о том, какая она разумная женщина и как прекрасно ведет дела, что ожидала увидеть, по меньшей мере, флорентийского банкира, – отвечаю я, отвергая критику.
– Она не такая, как леди Скроуп из замка Болтон, – предупреждает Мэри.
Она ставит мои башмаки сушиться к огню и садится на пятки.
– Не думаю, что она сочувствует вам или вашему делу. Леди Скроуп была верным другом.
Я пожимаю плечами.
– Ее милость думала, что я – героиня сказки, – раздраженно отвечаю я.
Она была из тех, кто видит во мне королеву из баллад. Трагическую королеву, у которой было прекрасное детство во Франции, а потом – одинокое вдовство в Шотландии. Сочинитель баллад описал бы, как я вышла замуж за красивого слабака Дарнли, но желала, чтобы меня спас сильный мужчина. Трубадур бы сочинил, что я была обречена с самого рождения: прекрасная принцесса, родившаяся под мрачной звездой. Все это не имеет значения. Люди вечно сочиняют истории о принцессах. Они достаются нам вместе с короной. Приходится нести все это так легко, как только сможешь. Если девочка рождается красивой, да еще и принцессой, как я, у нее будут приверженцы, которые хуже врагов. Большую часть моей жизни меня обожали глупцы и ненавидели люди здравомыслящие, и все они сочиняли обо мне истории, в которых я представала то святой, то шлюхой. Но я выше этих суждений, я – королева.
– Я не жду сочувствия от ее милости, – с горечью говорю я. – Она – вернейшая из слуг моей кузины королевы, как и граф. Иначе меня бы у них не поселили. Уверена, у нее на мой счет самые безнадежные предрассудки.
– Закоренелая протестантка, – предупреждает меня Мэри. – Выросла в семье Брэндонов, вместе с леди Джейн Грей, так мне рассказали. А ее бывший муж сделал состояние на разрушении монастырей. Говорят, что каждая скамья в ее доме прежде была церковной скамьей.
Я ничего не отвечаю, но легкий наклон моей головы велит ей продолжать.
– Тот муж служил при Томасе Кромвеле в Суде приобретений, – тихо продолжает Мэри. – И заработал состояние.
– Разрушение домов веры и святилищ должно было принести большую выгоду, – задумчиво говорю я. – Но я думала, выгоду получил король.
– Говорят, муж Бесс брал за работу плату, а потом и еще кое-что, – шепчет Мэри. – Он брал у монахов взятки, чтобы пощадить их дома или оценить их ниже стоимости. Брал деньги за то, чтобы намекнуть, когда ценности вынесут. Но потом возвращался и все равно вышвыривал их на улицу, и забирал все, что, как они думали, было спасено.
– Суровый человек, – замечаю я.
– Она была его единственной наследницей, – говорит Мэри. – Заставила его изменить завещание, чтобы он лишил наследства собственного брата. Он даже не оставил денег своим детям от нее. Когда он умер, все его неправедно нажитое богатство, до пенни, досталось ей и только ей, и она стала леди. С этой подкидной доски она и смогла прыгнуть так высоко, чтобы выйти замуж за своего следующего мужа, и с ним проделала то же самое: забрала все, что у него было, лишила наследства его родню. По завещанию он все оставил ей. Вот так она и получила достаточное богатство, чтобы стать графиней: соблазняя мужчин и восстанавливая их против их семей.
– Итак, она – женщина не щепетильная, – замечаю я, думая о матери, которая лишила наследства своих собственных детей. – Женщина, от слова которой зависит все в доме, которая все делает себе на пользу.
– Выскочка, – неодобрительно произносит Мэри Ситон. – Не уважает собственного мужа и его семью. Крикливая курица. Но знает цену деньгам.
Она, как и я, думает, что женщину, без колебания сделавшую состояние на разрушении Господней церкви, можно без сомнения подкупить, чтобы она разок отвернулась, всего лишь на одну ночь.
– А он? Граф Шрусбери?
Я улыбаюсь.
– Знаешь, я думаю, он не из неуязвимых. Похоже, единственное, что его заботит, это его честь и достоинство; и из всех мужей Англии именно он должен их сохранить.
1569 год, зима, замок Татбери: Бесс
– Сколько нам за нее заплатят? – спрашиваю я Джорджа, пока мы пьем вино со специями, сидя по обе стороны камина в нашей спальне.
