— Ты старше меня? — удивился Хасан.
— Конечно. А ты как думал?
— Как же это, если моя бабушка рассказывала, что я родился в тот день, когда твой отец играл свадьбу с твоей матерью?
— И ты веришь своей бабушке? А послушай, что говорил о моем рождении мой почтенный дедушка. Он сказал, что я родился в тот день, когда погиб на гражданской твой отец, так и не успев жениться на твоей матери.
— Ты что же, хочешь сказать, что я незаконный сын моих родителей? Ну и негодяй же ты после этого! — не выдержал Хасан.
— Ты назвал меня негодяем?
— Да, ибо только негодяй может так нагло врать.
— Так я к тому же и врун еще? Ну, этого я тебе не прощу, собачий ты сын!
— Ну, ну, держи руки в карманах, иначе, я клянусь, узнаешь силу моего кулака! Ты что, не слышал, что я кулаками гвозди забиваю?
— Да я тебя зубами изгрызу!
Оба они распетушились и готовы были растерзать друг друга. Я глядел и не мог понять, шутят они или всерьез хотят поскандалить здесь из-за меня, тогда как решить дело можно было очень просто: бросить жребий. Мне-то все равно, к кому идти, лишь бы был хороший ужин и место, где можно выспаться. А теперь они, пожалуй, передерутся, и я наверняка останусь один на гудекане.
Почтенные чарахцы уже схватили друг друга за пояс. Хорошо, что я вовремя вмешался и разнял их, а то неизвестно, чем бы дело кончилось, может, из-за этого случая ненависть на долгие годы развела бы эти два рода, как у нас в ауле мой род и род Мунги. И я был бы в этом виноват.
— Я не успокоюсь, пока не докажу тебе, что я старше! — кричал один.
— И я не успокоюсь! — вопил другой.
— Пошли к старейшине аула, убедишься, что моя бабушка была права! — предложил Хасан.
— Идем, и если мой дедушка лгал, то шея — моя, а кинжал — твой.
8
И, позабыв, что спор-то, собственно, возник из-за меня, они ушли, а я остался на гудекане один и до сих пор не знаю, чем все это закончилось; наверное, хитрый старец рассудил, что Хасан и Хусейн родились в одни день, в один час и в одну и ту же секунду. Так или иначе, но за мной никто не явился.
Я стал думать, как бы поступил на моем месте дядя Даян-Дулдурум. Он бы пошел и постучался в первую же саклю. Почему же и мне не последовать его примеру? Но едва я вышел из-под навеса, как заметил в окне ковровой мастерской девушку, все еще усердно работающую у станка.
Я подошел поближе. Она пела песню и была похожа в эту минуту не на ковровщицу, а на арфистку, перебирающую сладкозвучные струны. На верхней перекладине станка, над самой головой мастерицы, висели клубки разноцветной пряжи, и нити от них, сбегавшие к пальцам, казалось, сами втягивались в уто ́ к, чтобы ковер расцвел еще краше.
В жизни я не видел труда, так чудесно похожего на музыку! Девушка и станок словно бы пели одну песню и сливались воедино, как всадник с конем. Одной рукой мастерица вяжет узел, другой ловко обрезает пряжу. Закончив один ряд узлов, она берет отполированный рог джейрана и уплотняет узлы. Потом, взяв обеими руками зубчатый «раг» — приспособление для осадки узлов, — она стучит по всему ряду, ровняя ворс. И ряд за рядом появляется на ковре рисунок. Тут-то мне пришла в голову мысль: а что, если я в подарок невесте выберу ковер?
Глядя на молодую ковровщицу, я вспоминал свою Серминаз и думал, что ей обязательно понравится ковер, конечно, не простой какой-нибудь, а знаменитый ковер «карчар», что значит «рога джейрана». Именно такой и ткала сейчас чарахская мастерица. Вперемежку с многоцветными медальонами на нем раздваивались рога с загнутыми концами: грациозного джейрана воспевают не только поэты, но и ковровщицы!
Но вот девушка завершила работу над очередным медальоном и потушила свет. Я снова уселся на камни гудекана, все еще не теряя надежды, что кто-нибудь — Хасан или Хусейн — вспомнит обо мне.
Когда девушка проходила мимо гудекана, я кашлянул. Она обернулась и, приняв меня за одного из аульчан, поклонилась, прикрыв лицо краем платка.
— Добрый вечер, — сказала она.
— Вечер прошел, уже ночь, — заметил я.
— Тогда что же ты здесь делаешь? Я по голосу слышу, что ты не чарахец.
— Жду, пока два твоих земляка разберут, кто старше, кто моложе… — И я начал рассказывать о том, что случилось на гудекане. Боюсь, что рассказ мой был излишне обстоятелен, но уж очень мне не хотелось, чтобы девушка ушла и я вновь остался один.
Когда я наконец добрался до конца истории, девушка, помешкав, молвила:
— Ладно, иди за мной, только поодаль, и делай вид, что идешь по своим делам.
— Значит, рядом с тобой нельзя?
— Ни в коем случае, — ответила она.
Что же, раз нельзя, пойду следом. Видно, у них в ауле такой обычай. И, как истинный любитель приключений, я пошел следом за мастерицей с видом человека, не имеющего к ней никакого отношения.
Мы миновали два-три переулка, обсаженных пирамидальными тополями, отбрасывавшими длинные тени. Но вот девушка остановилась и подождала меня.
— Видишь вон ту саклю с железной крышей и железными воротами?
— Вижу, ну и что?
— Вот, там я живу. Я пойду сейчас, а ты постучись минут через десять.
— И что будет?
— Сам узнаешь, — ответила красавица и направилась к железным воротам.
Во мне вспыхнуло жгучее любопытство. К чему бы это странное приглашение, этот таинственный шепот? Неужели девушка одна в сакле и приглашает к себе незнакомца? Да, воистину нравы людей непостижимы, как строение вселенной! Меня охватил непонятный трепет при мысли об этой девушке в аккуратном ярком платьице, с короткими локонами, спадающими на лоб, и я даже поблагодарил в душе Хусейна и Хасана за то, что, поспорив, они бросили меня одного на гудекане.
Но вдруг подкралась мысль: а не затеяла ли эта девушка шутку вроде той, что сыграли со мной коварные ицаринки?
Я так разволновался, не зная, идти к ней или нет, что даже голова закружилась. И наконец решился. Риск — благородное дело. Не знаю, дядя ли мой сказал это первым, но он повторял эти слова достаточно часто. Если не рисковать, учил он меня, на земле не появится ничего нового. Правда, дело может обернуться плохо, но ведь и без жертв ничего не бывает. Так что я решил постучать в ворота.
9
Итак, я постучался в ворота железным кольцом, просунутым в пасть какого-то зверя. Долго не было ответа, но, наконец, я различил легкие шаги.
Еще час назад я думал, что все мое серебро и все умение придется истратить здесь, чтобы смастерить украшения и обменять их на ковер «карчар». Но теперь я ловил себя на мысли, что, может быть, понравился чарахской мастерице и она просто подарит мне ковер?
Щелкнул замок, и ворота отворились.
Надеюсь, читатели, что я успел хоть сколько-нибудь расположить вас к себе и вам тоже хотелось бы, чтобы передо мной предстала таинственная красавица. Но, увы, наши мечты часто мечтами и остаются! Передо мной стоял грозного вида мужчина с глубоко посаженными, подслеповатыми глазами на лице, украшенном крючковатым носом. Мгновение я даже думал, что это девушка так смешно загримировалась, но носач сердито спросил, вглядываясь в темноту:
— Кто это бродит здесь так поздно? Ходят всякие, беспокоят людей по пустякам. Отвечай, кто ты?
— Человек! — Я не нашел более исчерпывающего ответа, до того был смущен его появлением.
— Да уж вижу, что не козел ворота бодает. Что, и тебе приспичило узнать, когда тебя мать на свет родила?
— Нет, — смутился я, догадываясь, что девушка привела меня в тот дом, куда отправились разрешать свой спор Хасан и Хусейн.
— Тогда зачем тебе секретарь сельсовета?
— Я хочу предоставить тебе возможность пригласить в саклю гостя, — отвечал я как можно витиеватее.
— Спасибо за великую честь! — не без иронии отвечал старик. — Ну заходи, раз уж ты решил предоставить мне такую возможность. Но знай, что я люблю во всем порядок, и гостю положено являться вовремя.
— Такого объявления я не видал еще ни в одном ауле.
— Ничего, мы у себя скоро вывесим.
Другой на моем месте повернулся бы и ушел, не говоря ни слова, но я остался, потому что знал: ради достойного подарка я должен жертвовать многим, уступать в том, в чем никогда бы не уступил. А кроме того, меня одолевало и любопытство — я должен был еще раз взглянуть на девушку, которая так таинственно привела меня к этим воротам. Это если уж не говорить о том, что мне не хотелось возвращаться на гудекан, чтобы провести там ночь, разглядывая звезды и их несчастливое для меня расположение.
Шурша домашними шлепанцами, мой хозяин повел меня в гостиную, украшенную великолепными коврами. Он достал раскладушку, показал на постель в нише и удалился, пожелав мне спокойной ночи. Об ужине он и словом не обмолвился, так что пожелание это было чистой формальностью — какой уж сон на голодный желудок! Или мой хозяин придерживался совета врачей, считающих, что на ночь есть вредно? Не знаю, но я не мог с этим согласиться и долго еще ворочался на раскладушке, вспоминая все яства, которые мне пришлось и не пришлось вкусить.
